Я повернулся и увидел, что он снова смотрит на меня с угрюмым весельем.

— Их отношение, — осторожно произнес я.

Брайт рассмеялся. Его смех оказался подобен рыку льва, глубокому и сильному.

— Отношение! — резко воскликнул он. — Назовите это проще, журналист! Не отношение — гордость! Гордость! Бедные, владеющие лишь искусством обработки земли да воинским искусством, как вы заметили, эти люди все же смотрят, словно с высоких гор, на рожденных в пыли червей, которые нанимают их. Зная то, что их наниматели могут быть баснословно богаты, вкусно жрать и носить замечательные одежды, но всем им, когда они окажутся за тенью могилы, не будет позволено даже стоять с чашкой милостыни в руках у ворот из злата и серебра, через которые мы, Избранные Господа Нашего, будем проходить, распевая.

И он улыбнулся мне улыбкой хищника со своего места внутри машины.

— И что вы можете здесь найти, — спросил он, — что могло бы научить надлежащей вежливости и доброму отношению тех, кто нанимает Избранных Господа?

Он снова насмехался надо мной. Однако еще в сбой первый визит я увидел его насквозь. И тоненькая тропинка к моей собственной цели, по мере того как мы беседовали, становилась все заметнее. И поэтому его насмешки беспокоили меня все меньше и меньше.

— Не о гордости или вежливости с какой-либо из сторон идет речь, — ответил я. — Кроме того, вам ведь не это нужно. Вас ведь не волнует, что думают наниматели о ваших войсках, когда их нанимают. И наниматели будут нанимать их до тех пор, пока вы сможете делать ваших людей всего лишь переносимыми. Необязательно, чтобы к ним относились с любовью. Хотя бы с терпением…

— Водитель, остановись здесь! — прервал меня Брайт. И машина затормозила.

Мы оказались в небольшой деревеньке. Хмурые, одетые во все черное люди сновали между строений из надувного пластика — временных строений, которые на других мирах уже давно заменили бы более приятными и сложными строениями.

— Где мы? — спросил я.

— Небольшой городок, называющийся Поминовение Господа, — ответил он, опуская стекло со своей стороны. — А вот приближается кое-кто, знакомый вам.

И действительно, худощавая фигура в форме форс-лидера приближалась к машине. Она подошла к нам, слегка нагнулась, и глаза Джэймтона Блэка спокойно взглянули на нас.

— Сэр? — спросил он Брайта.

— Этот офицер, — проговорил Брайт, обращаясь ко мне, — когда-то казался подходящим для службы среди нас, служащих повелению Господа. Но пять лет назад его привлекла дочь иного мира, которая не пожелала его. И с тех пор он, похоже, потерял всякое желание продвигаться по лестнице среди нас.

Он повернулся к Джэймтону.

— Форс-лидер, — произнес он. — Вы дважды видели этого человека. Впервые — в его доме на Земле, пять лет назад, когда искали руки его сестры. И второй раз — год назад, на Новой Земле, когда он искал у вас пропуск для защиты своего помощника. Скажите мне, что вы знаете о нем?

Глаза Джэймтона посмотрели на меня.

— Только то, что он любил свою сестру и желал лучшей жизни для нее, возможно, лучшей, чем я мог бы ей предоставить, — произнес Джэймтон столь же спокойным голосом, сколь спокойно было и его лицо. — А также то, что он желал добра своему шурину и искал для него защиты.

Он снова повернулся, чтобы посмотреть Брайту прямо в глаза.

— Я верю, что он честный и хороший человек, Старейший.

— Я не спрашивал вас о том, во что вы верите! — резко бросил Брайт.

— Как пожелаете, — ответил Джэймтон, по-прежнему спокойно смотря на старшего по возрасту человека. И неожиданно я почувствовал вскипающий во мне гнев. Мне казалось, что я вот-вот просто взорвусь от этого чувства, несмотря на последствия.

Это был гнев на Джэймтона. Ибо он не только имел смелость рекомендовать меня Брайту как честного и хорошего человека, — в нем оказалось нечто такое, что было для меня, как пощечина. Какое-то мгновение я не мог понять этого. И затем до меня дошло. Он не боялся Брайта. А я — боялся, с момента своего первого интервью.

Несмотря на то, что я был журналистом и за мной стоял весь иммунитет Гильдии, а он был всего лишь форс-лидером перед лицом своего верховного главнокомандующего, боевого предводителя двух миров, лишь одним из которых был мир Джэймтона. Как он мог…? И неожиданно до меня дошло. Да так, что я чуть не заскрежетал зубами в ярости и разочаровании. Потому что Джэймтон ничем не отличался от того сержанта на Новой Земле, который отказал мне в пропуске для Дэйва. Этот сержант был ежесекундно готов повиноваться Брайту, который являлся Старейшиной, но не чувствовал в себе необходимости преклоняться перед другим Брайтом, являвшимся всего лишь человеком.

Некоторым образом, Брайт держал сейчас в своих руках жизнь Джэймтона, но, в отличие от моей, он имел в своих руках ее меньшую часть, а не большую.

— Ваш отпуск окончен, форс-лидер, — отрывисто произнес Брайт. — Сообщите вашей семье, чтобы они переслали ваши вещи в город Совета, и присоединяйтесь к нам. Я назначаю вас помощником и адъютантом журналиста с этого мгновения. И мы повышаем вас в звании до коменданта, чтобы вы соответствовали должности.

— Сэр, — без эмоций произнес Джэймтон, слегка наклонив голову. Он вернулся назад в здание, из которого только перед этим появился, и через несколько мгновений вышел оттуда и сел к нам в машину. Брайт отдал приказ, и машина, развернувшись, поехала назад. Мы вернулись в город в его офис.

Когда мы вернулись, Брайт отпустил меня вместе с Джэймтоном, чтобы я мог разобраться в ситуации с Содружеством как внутри города, так и вне его. Соответственно, мы оба провели довольно значительное время в наблюдениях, после чего я вернулся в свой отель.

Потребовалось очень немного времени, чтобы разобраться, что Джэймтон приставлен ко мне в качестве соглядатая, одновременно выполняя функции адъютанта. Тем не менее, я ничего об этом не сказал, так же как ничего не сказал об этом и Джэймтон. И мы оба прогуливались по городу Совета и его окрестностям все следующие дни, словно пара призраков или людей, поклявшихся не говорить друг с другом. Это было странное молчание с обоюдного согласия, потому что единственной темой, на которую мы могли говорить меж собой — были воспоминания об Эйлин и Дэйве, а кроме этого нам почти не о чем было разговаривать.

А пока время от времени меня вызывали в офис Старейшины Брайта. Он виделся со мной более или менее продолжительное время и мало касался того, что являлось объявленной темой для моего пребывания на мирах Содружества и партнерства с ним. Словно он чего-то ждал. И наконец я понял, чего именно он ждал. Он приставил ко мне Джэймтона, чтобы проверить меня, в то время как он сам проверял ситуацию среди звезд, с которыми он как Старейшина миров Содружества имел дело лично. Он искал ситуацию и момент, когда сполна сможет использовать самовлюбленного журналиста, который предложил ему улучшить облик его народа в глазах общественности.

Как только я это понял, я успокоился, видя, как интервью за интервью, день за днем он все ближе подходил к самой сердцевине того, чего я хотел. И этот момент должен был стать мгновением, когда он попросил бы моего совета и спросил бы меня о том, что ему делать со мной и с тем, что я ему предложил.

День за днем, от интервью к интервью он, очевидно, все более расслаблялся и был более откровенен в беседах со мной, задавая мне все больше и больше вопросов.

— А что они вообще любят читать на этих других мирах, а, журналист? — спросил он однажды. — Что именно им нравится слышать больше всего?

— О героях, конечно, — ответил я так же легко, как он задал вопрос. — Вот почему дорсайцы представляют собой хороший объект для подражания, и до определенной степени — экзотиканские миры. — Тень, которая могла и одновременно не могла быть намеренной, промелькнула по его лицу при упоминании об экзотиканских мирах.

— Безбожники, — пробормотал он. И все. А днем позже он снова вернулся к теме героизма.

— А что делает их героями в глазах общественности? — спросил он.