— Не могу вспомнить, — ответил он. — Что-то короткое — Йан, я думаю.

— И все же — спасибо, — произнес я, и мы взлетели. Я испытывал определенный соблазн направиться в ту же южную сторону, куда улетел Кейси Грин. Но я разработал свои планы еще вечером, когда возвращался прошлой ночью из боевого штаба войск Содружества. А когда вы недоспали, то это плохая манера — изменять свои планы без сильных на то оснований. Очень часто затуманенности сознания, наступающей в результате недосыпания, вполне достаточно для того, чтобы забыть какую-то важную причину, по которой вы просчитывали начальный план. Ту самую важную причину, которую позже — когда будет уже совершенно поздно — вы вспомните лишь для того, чтобы сожалеть.

Так что я сделал своим принципом не изменять планы, поддаваясь влиянию момента, если только я не уверен, что мой разум находится в превосходном работоспособном состоянии. Это принцип, который гораздо чаще приносит пользу, чем вред. Хотя, конечно, ни один принцип не является безупречным.

Мы поднялись на аэрокаре на высоту примерно шестисот футов и направились на север над боевыми позициями кассидианских сил, на корпусе машины были нанесены цвета Службы Новостей, и кроме того, постоянный сигнал нейтралитета издавал предупреждающий маячок. Флаг и маячок, как я считал, давали нам возможность находиться на этой высоте в безопасности до тех пор, пока не начнется настоящая стрельба. Как только начнутся настоящие боевые действия, нам будет разумнее тут же направиться в наземное укрытие, подобно подраненной птице.

Тем временем, пока это еще было безопасно, я решил с воздуха проверить боевые позиции сперва в северном направлении (где они уступом выходили к полевому штабу сил Содружества и к Контревэйлу), а затем — в южном и посмотреть, не смогу ли я догадаться о том, что именно Брайт или его черномундирные офицеры могли придумать в качестве плана.

Между двумя вражескими лагерями Контревэйла и Блаувэйна пролегала почти прямая линия, с юга на север. Существующая линия фронта находилась под углом к этой воображаемой линии юг-север, северной своей частью подходя к Контревэйлу и штабу Содружества, в то время как ее южное окончание почти касалось пригородов Блаувэйна, городка с примерно шестидесятитысячным населением.

Так что в целом линия фронта была гораздо ближе к Блаувэйну, чем к Контревэйлу — что ставило кассидиано-новоземельные силы в плохое тактическое положение. Они не могли отступить на своем южном фланге и таким образом войти в городскую черту, сохранив тем самым возможность иметь прямую линию фронта и соответственно связь необходимую для эффективной обороны. Настолько войска Содружества уже оттеснили их в плохое тактическое положение.

Но с другой стороны, угол линии фронта был достаточно острым, так что большая часть подразделений Содружества в южном направлении находилась как бы внутри северного конца боевых порядков кассидианских сил. Если бы туда было придано больше войсковых резервов и более рисковое командование, я думаю, определенные вылазки на северном участке боевых порядков кассидиан могли бы нарушить связь между южной и северной частями боевых порядков Содружества — и их полевым штабом, там, у Контревэйла.

По крайней мере, это могло бы иметь то преимущество, что внесло бы замешательство в подразделения Содружества, из которого настойчивый кассидианский офицер мог бы извлечь какой-нибудь капитал.

Тем не менее, они не показали никакого намерения проделать что-либо подобное. Но теперь, с дорсайским, полевым командиром, что-то в этом роде могло все же быть испробовано кассидианами — если для этого все еще были время и люди. Но мне казалось, что едва ли войска Содружества, просидевшие всю ночь, будут сидеть сегодня смирно и ждать, пока кассидиане предпримут попытки перерезать вражеские коммуникации.

Самым большим вопросом было для меня, что именно у Содружества на уме? Я смог разглядеть то, что сейчас упомянул как возможную тактику для кассидиан. Но я не мог себе представить каким образом стратеги Содружества планировали использовать преимущество данной позиции и тактической ситуации.

Южное окончание линии в пригородах Блаувэйна большей частью представляло собой открытую местность, где находились фермерские посевы кукурузы, луга для скота на невысоких, покрытых травой холмах. К северу также были холмы, но покрытые лесистыми участками, рощицами высоких желтых берез, которые нашли для себя прекрасный, хотя и чуждый дом на этих влажных, подмороженных холмах Южного Раздела, здесь, на Новой Земле, так что они достигали в высоту почти что двукратных размеров по сравнению с их родичами на Земле — почти две сотни футов, — и настолько близко были расположены их кроны, что никакого травяного покрова не могло существовать под ними, кроме урожденного на этой планете мохоподобного покрытия. Соответственно, это создавало в тени их ветвей что-то вроде страны Робин Гуда, и большие, облезлые, серебряно-золотистые и серые, четырех — шестифутовые стволы тянулись прямо вверх, подобно колоннам, в сумрак тьмы листьев и крон, сквозь которые прорывались лишь слабые лучики солнца.

И только тогда, глядя на них и представляя, каково было бы под кронами этих деревьев, я вдруг сообразил, что любое количество войск могло передвигаться под их прикрытием, и я — здесь наверху, в аэрокаре — не мог бы заметить ни одной каски или ружья. Короче, силы Содружества могли подготавливать крупное наступление под прикрытием деревьев подо мной, и я бы даже не заподозрил об этом.

Эта мысль нескоро пришла мне в голову, и в этом я обвинил недостаток сна, что сказалось на остроте восприятия, помешавшей мне заподозрить что-либо подобное. Я круто развернул аэрокар на краю одной из рощиц, где был расположен укрепленный пост кассидиан с кольцевым дулом звукового орудия, выглядывавшего из него, и приземлился. Здесь, на открытой местности, было слишком много солнца для родного этой планете мохоподобного покрытия, но родная же трава этого мира была повсюду и ростом доходила до колен. Она медленно колыхалась под порывами легкого ветерка и играла волнами, словно поверхность озера.

Я вылез из машины и прошел через кустарник, маскирующий позицию орудия. День уже становился жарким.

— Есть какие-либо признаки передвижения Содружества там, в этих лесочках? — спросил я старшего взводного, командовавшего позицией.

— Нет, ничего, насколько нам известно, — ответил он. Это был худощавый, собранный молодой парень, немного облысевший раньше времени. Его униформа была расстегнута у шеи. — Патрули там.

— Гм-м, — произнес я. — Что ж, я попробую пролететь еще немного вперед. Спасибо.

Я вернулся к аэрокару, и мы снова взлетели. На этот раз всего лишь футов на шесть над землей и направились прямо в лес. Здесь было гораздо прохладнее. Одна рощица сменялась другой, а та в свою очередь третьей. В третьей рощице нас окликнули, и мы обнаружили, что наткнулись на патруль кассидиан. Солдаты лежали на земле и прикрывали нас. И я не смог заметить ни одного человека, пока чуть ли не у самой машины с земли не поднялся широколицый форс-лидер с игловинтовкой в руках и опущенным визиром шлема.

— Какого черта вы тут делаете? — спросил он, поднимая свой визир.

— Я журналист. У меня есть разрешение передвижения по боевым порядкам. Хотите посмотреть?

— Вы сами знаете, что можете сделать с этими вашими разрешениями, — ответил он. — И если бы это было в моей власти, то мы бы это сделали. Ваше пребывание здесь не означает что все происходящее сейчас здесь — нечто вроде чертова воскресного пикника. У нас и так достаточно трудностей в поддержании наших людей, а тут еще шляются подобные вам.

— Почему? — невинно спросил я. — У вас помимо этого есть какие-то неприятности? Какие именно?

— Мы с самого утра не видели ни одной черной каски, вот какие неприятности! — воскликнул он. — Их передовые орудийные позиции пусты — а вчера они были заняты, вот какие неприятности. Воткните антенну в почву и послушайте хоти пять секунд, и можете услышать шум множества тяжелых машин, передвигающихся всего лишь в пятнадцати — двадцати километрах отсюда. Вот в чем неприятности! А теперь, друг мой, почему бы вам не вернуться назад в тыл, так, чтобы нам не надо было беспокоиться еще и о вас, помимо всего прочего?