Рыбалко стыдливо опустил веки, но следом же встрепенулся и, тряхнув плечами, поправил на коленях автомат. Полный его титул пришелся ему по вкусу. Ему давно хотелось получить звание Героя, и теперь он с внутренним удовлетворением слушал ясно и громко произнесенное: «Герой Советского Союза Рыбалко».

— Прорвете, товарищ старший лейтенант? — спросил полковник, с удовольствием наблюдая этого прославленного офицера.

— Прорву, товарищ полковник, — четко отрубил он.

Рыбалковское «прорву», о котором ходили анекдоты, и самый тон, каким было произнесено это слово, развеселили присутствующих.

— Погляжу я, погляжу на всех вас, — сказал полковник, и на его умном лице заиграла улыбка, — какие мы все страшные, небритые, худые. Ну, ничего. Сделаем свое, вырвемся и побреемся. Ведь так, Рыбалко?

— Спервоначалу фашиста побреем, товарищ полковник.

— Предложение, не лишенное некоторого смысла, — поддержал его полковник. — Ну, вот, друзья. А теперь прежде всего маршрут. Мы с Букреевым пришли к одному выводу. Прорываться здесь, — он разложил карту и указал квадрат, найденный всеми на своих планшетах. — Через это вот болотце…

В девять часов вечера десантники снялись с занимаемых рубежей и сосредоточились в траншеях, обращенных к болотистой низине, ответвленной от озера к морю. Вместе с началом нашей атаки все должны будут тронуться в путь, а заслон останется на месте и, прикрывая уходящих, будет вести огонь.

Топь, покрытая мочажинами и осокой, считалась труднопроходимым естественным препятствием и поэтому прикрывалась немцами только сетью крупнокалиберных пулеметов, сосредоточенных впереди дамбы.

Чтобы атаковать пулеметные гнезда, надо было бесшумно пробрести около двух километров по колено и по пояс в грязи.

Обессиленные тридцатишестидневным голодным сидением, десантники должны были снова пойти в ночной бой, форсировать болото, пробить первую линию вражеского кольца, артиллерийские позиции и пройти двадцать километров по тылам противника, по прибрежному укрепленному району.

Покинув КП, Букреев увидел пехоту, подтягиваемую к месту прорыва. Темнота препятствовала ему всмотреться в лица, но по походке, по ссутулившимся спинам и ритму движения Букрееву стало ясно: люди, вымотанные последними трехдневными боями, вступали в полосу безразличия.

Пехотинцы, дойдя до исходного пункта, повалились. Взбугренная земля, казалось, тяжело дышала. Недвижимо торчали стволы винтовок и автоматов. Дул сильный ветер от Керчи. Немцы молчали.

Изредка взлетали ракеты. Букреев и его заместитель Батраков шли по рву мимо людей, прильнувших к стенкам. Разыскивая Рыбалко, они приостановились невдалеке от группы бойцов, вооруженных ручными пулеметами. Пулеметчики продолжали свой тихий разговор. Букреев узнал Воронкова, его друга Василенко и пулеметчика Павлия.

— Навдак прорвемся, — сказал Павлий, пристукивая от холода сапогами.

— Раз пойдем, значит, прорвемся, — степенно заявил Воронков.

— Не прорвемся, — повторил Павлий.

— Рыбалко всегда прорвет. А там уж в поле две воли.

— Болото, разгона нет, Воронков.

— С такими думками и мыша не раздавишь…

— Что ты с ним байки точишь, Воронков, — вмешался Василенко. — Пущай свое крякает. Все одно слушать не кому.

Воронков отвернулся, и все трое замолчали.

Рыбалко прикорнул у бруса, крепившего пулеметное гнездо. На первый вопрос Букреева он не ответил, но после дружеского толчка в бок встрепенулся. Блеснули его белки.

— Це вы, товарищ капитан? Чи не заспал я?

— Еще восемь минут, — сказал Букреев.

— Добро, — Рыбалко поежился. — Ну, и ветер. В затишке можно терпеть, но наверху насквозь прорезает. Я вот шо хочу спытать, товарищ капитан. Пулемет брать с «полундрой», а?

— А как твое мнение, Рыбалко?

— Мое мнение? — Рыбалко тяжело вздохнул. — Мое мнение? На подходе треба тихо, а брать с «полундрой». Семь точек. Надо спужать их.

— Нацельте группы на все пулеметные точки. Гранаты… А после гранат «полундру». Я думаю так, Николай Васильевич?

— Так, — согласился Батраков.

Минуты за две до условного времени Букреева и Батракова разыскали их ординарцы — Манжула и Горбань. Манжула доложил, что заслон на месте.

Восемь человек добровольцев, готовых умереть для выручки товарищей, должны сейчас ввести в заблуждение дивизию немцев, сотни орудийных расчетов, танковых экипажей… Два пулеметных расчета и четыре автоматчика — вот что называлось теперь громким словом заслон. Они лежали — эти восемь героев — под свистящим декабрьским ветром на растерзанном клочке русской земли, готовые отдать во имя своего солдатского долга лучшее, что есть у них, — жизнь.

Стрелка прыгнула к последней минуте.

И тогда те, оставшиеся в заслоне, открыли пулеметный огонь короткими, злыми очередями. Немцы сразу зажгли подкову артиллерийских позиций. Все понеслось на клочок земли, отбиваемой восемью русскими бойцами…

В то же мгновение солдаты перекатились через бруствер. Букреев пробежал по твердой земле очень недолго, а затем его ноги потеряли опору и провалились. Ломая топкую корочку льда и с трудом вытаскивая ноги из донного ила, Букреев медленно зашагал вперед. Позади он видел знакомую феерическую картину артиллерийской обработки плацдарма. Вместе с Букреевым шли Манжула, Кулибаба и Надя Котлярова, единственная медицинская сестра, оставшаяся в их батальоне.

Рыбалко только первую секунду находился рядом, а потом он пропал в темноте вместе со своей ударной группой. Батраков присоединился к Рыбалко. Присутствие этого пылкого и решительного человека в первой волне было необходимо.

«Только бы не подвело сердце», — тревожно думал Букреев, то окунаясь в грязь повыше колена, то выскакивая на мочажинные островки. Хроническое недоедание и постоянное напряжение словно вывинтили из его сердца какие-то нужные шурупы. Манжула, предупрежденный еще Надей Котляровой, неотступно шагал за командиром.

Если вначале Букреев следил, как выбирались из траншей пехотинцы и моряки, направлял первую и вторую группы, перебрасывался своими соображениями с офицерами, то теперь, вплоть до непосредственного сближения с противником, у него была одна задача — пройти две тысячи метров болота и не свалиться. Теперь все было направлено, все двигалось. Команды пока были излишни, так как задача была чрезвычайно проста — форсировать болото. Отставать нельзя.

Для изнуренной пехоты первый бросок, продиктованный чувством страха («Скорей со всеми! Только бы не отстать!»), сменился чувством надежды. Ведь их пока не открыли. Не разгадав хитрости, противник обстреливает пустое, оставленное ими место. Болото, пугавшее их, стало другом. Нервный подъем — спутник всякой опасности — и разгорающиеся надежды на спасение дали добавочные силы, помогающие выполнению боевого приказа.

Позади по-прежнему горела оставленная земля, и сверху, зонтом, оставляя метеоритные трассы, с еле уловимым посвистом неслись снаряды.

Вторая волна начала сближаться с группой Рыбалко. Точно определить пройденное расстояние было трудно, но примерно дело подходило к атаке.

— Надо догнать Рыбалко, — сказал Букреев, ускоряя шаги.

Наконец они достигли головы колонны. Различить самого Рыбалко было трудно среди круглых спин, катящихся по болоту, словно стая дельфинов. Тяжелое дыхание, бульканье и чавканье сопровождали эту стаю. Тут были люди дела, и за ними, кроме преодоления болота, значилась основная задача — штурм всех препятствий, встречающихся на пути. В ожидании первой атаки они, поднабирая сил, несколько замедлили движение.

Букреев сблизился с Рыбалко. Старший лейтенант блеснул в его сторону двумя светлыми точками на лице — белками глаз и зубами. Они пошли рядом.

Ракеты, полетевшие вверх, сопровождались треском автоматов. Немцы забеспокоились. Яркий свет сигнальных цветных дымов открыл группу Рыбалко, но также открыл и немецкие насыпные холмы, ответвленные от дамбы, — позиции, которые десантникам необходимо было отыскать.