Блондинка молчала. Пока она раздумывала, чтобы ответить, выражение ее лица изменилось, губы шевелились, словно она подбирала слова.

— Только не врите. Если вам дорога ваша дочь, говорите правду.

— Я отправилась на вокзал. Села в поезд и поехала домой.

— В Атертон?

Она утвердительно кивнула.

— А Феба поехала с вами?

— Нет, я довезла ее до отеля «Святой Франциск». В Атертоне она не была ни разу.

— А почему вы продали дом и скрываетесь здесь, в Сакраменто?

— Это мое дело.

— И Бена Мерримена?

Она по-прежнему сидела низко опустив голову и пряча глаза.

— Вас это не касается. — От нашего разговора она протрезвела гораздо больше, чем от ледяной воды.

— Боитесь за себя?

— Если хотите.

— Я хочу одного: узнать, где Феба.

— Где ж я вам ее возьму? С той минуты, как она вышла из такси на Юнион-сквер, я ее больше не видела, — равнодушно сказала она, однако я почувствовал в ее голосе боль утраты.

— Вы ведь знали, что она пропала?

Опять воцарилось долгое молчание, после чего блондинка сказала:

— Я знала, что Феба собиралась куда-нибудь уехать. В такси она сообщила мне, что возвращаться в Болдер-Бич не намерена — ей хотелось избавиться от своего тамошнего ухажера. Были и другие причины…

— Какие же?

— Сейчас не припомню. В колледже, во всяком случае, ей было плохо. Ей не терпелось куда-нибудь уехать, начать новую, самостоятельную жизнь. — Блондинка говорила без всякого выражения, как говорят во сне или когда лгут, однако с чувством. — Вот что сказала мне Феба.

— А что вы ей сказали?

— Я сказала: делай как знаешь. Каждый ведь имеет право жить, как он хочет. — Она подняла на меня глаза: — Может, теперь вы уйдете и оставите меня, наконец, в покое?

— Потерпите еще минуту.

— Это я уже слышала, ваша минута тянется уже два часа, а у меня раскалывается голова.

— Очень вам сочувствую. А Феба не говорила, куда собиралась?

— Нет. Возможно, тогда она этого и сама еще не знала.

— Должна же она была хотя бы намекнуть вам, куда едет.

— Нет. Я поняла только, что отправляется она очень далеко. — В данном случае подразумевалось, наверное, не только далекое путешествие дочери, но и ее матери. Блондинка готова была расплакаться.

— Уж не на тот ли свет?

Ее передернуло.

— Не говорите этого.

— Как же не говорить? Она исчезла уже очень давно, и это наводит на грустные размышления.

— Вы действительно думаете, что Фебы нет в живых?

— Я этого не исключаю. Не исключаю и того, что вы знаете, кто ее убил. Думаю, что, если она мертва, вам об этом известно.

— Думает он! Сколько же можно об одном и том же! Убирайтесь прочь и думайте все, что вам взбредет в голову, — только меня в покое оставьте! Мыслитель нашелся!

Ее грубый юмор, резкие смены настроения стали действовать мне на нервы.

— Вы странная мать, миссис Уичерли. Похоже, вам совершенно безразлично, жива ваша дочь или нет.

Блондинка рассмеялась мне в лицо, и я еле сдержался, чтобы ее не ударить — ее злоба передалась и мне. Я резко повернулся и двинулся к двери, а мне вдогонку несся заразительный, звонкий смех.

За дверью меня ждали: в прихожей с монтировкой в руке стоял мужчина, лицо которого под прозрачной маской было похоже на круглый лоснящийся кусок окорока. Прежде чем я успел схватиться за рукоятку пистолета, он взмахнул рукой — и комната, перевернувшись в воздухе, погрузилась в кромешный мрак.

В темноте откуда-то сверху проступила окровавленная голова Бена Мерримена. Она раскачивалась из стороны в сторону, я пополз от нее и, проснувшись, обнаружил, что скребусь в дверь опустевшей комнаты. В глазах двоилось. Ручные часы показывали четвертый час утра — значит, без сознания я пробыл довольно долго.

Пистолет так и лежал в кобуре, под пиджаком. Я потрогал распухшую голову — на пальцах осталась черная, цвета машинного масла кровь. Я попробовал встать. Получилось.

Комната была убрана. Блондинка и ее таинственный покровитель унесли с собой все, кроме пустой бутылки из-под виски и моего недопитого стакана, который я и допил.

Я пошел в ванную, сунул разбитую голову под струю ледяной воды, а в качестве повязки использовал чистое полотенце. Из зеркала над умывальником на меня смотрел индийский святой, у которого не было ничего святого.

— Что с вами? — спросил администратор, когда я, покачиваясь, ввалился в холл главного здания.

— Пустяки, повздорил с приятелем мисс Смит.

— Понятно. — Он смотрел на меня с сочувствием и в то же время с жадным любопытством к чужой беде, столь свойственным работникам гостиниц. — С кем вы, простите, повздорили?

— С приятелем мисс Смит. Они уехали?

— Уехала мисс Смит, — сказал он, отчетливо произнося каждое слово, как будто я плохо слышал. — Она приехала одна и уехала тоже одна.

— А кто же нес ее чемоданы?

— Я.

— Она уехала на машине?

— Да.

— Какой?

— Не обратил внимания.

Тут я понял, что он лжет.

— Сколько они вам заплатили?

Он покраснел до корней волос, словно сыпью покрылся.

— Слушай, приятель, оставь свои намеки при себе. Я тебе на все вопросы ответил, а теперь убирайся — а то полицию вызову.

Я был еще слишком слаб и счел за лучшее «убраться» на своих новеньких ватных ногах. Администратор забыл отобрать у меня казенное полотенце.

Я кое-как доплелся до машины и, как во сне, покатил обратно в город. В сером, предрассветном небе вырисовывались городские башни. Движимый, по-видимому, подсознательным желанием поскорей вернуться к себе в гостиницу, я въехал на улицу с односторонним движением с противоположной стороны, однако до стоянки отеля «Чемпион» добрался благополучно.

В следующий момент из желтого тумана выплыло лицо Джерри Дингмена. Мы стояли с ним в переулке под ослепительно ярким фонарем, свет бил мне в глаза, в голове гудело, а сквозь гул слышался голос старика:

— Выпейте глоток воды, мистер Уичерли, вам сразу полегчает.

Одной рукой он поднес мне к губам бумажный стаканчик, а другой придержал сзади голову. Хотя большая часть воды попала не в рот, а за воротник, гудение вскоре стало проходить, а желтый туман, сгустившись, превратился в нимб вокруг головы старика. Добрый Сакраментянин.

— Что с вами стряслось, мистер Уичерли?

— Авария.

— Автомобильная?

— Нет.

— Вызвать полицию?

— Нет, я в порядке.

— Это вам только так кажется, мистер Уичерли, у вас на виске здоровенный шрам. Сейчас я провожу вас в номер и уложу в постель, а потом надо будет вызвать доктора — придется швы наложить. Я знаю одного врача, он по ночам работает, да и берет недорого.

Не прошло и нескольких минут, как появился доктор Брох — казалось, он не спал всю ночь, только и ждал вызова. От него здорово пахло виски, да и свой старенький черный саквояж он открывал трясущимися руками. Очки в роговой оправе, бесформенное, проспиртованное лицо. Такое впечатление, что в реке Сакраменто вместо воды течет виски.

Говорил доктор с легким немецким акцентом.

— Вы мистер Уичерли? В этом отеле останавливалась некая миссис Уичерли. Ваша родственница?

— Жена. Мы с ней в разводе. Вы ее знаете?

— Знаете — сильно сказано. Управляющий, мистер Филмор, вызывал меня к ней на прошлой неделе. Он беспокоился за ее здоровье.

— А что с ней было?

— Не могу вам точно сказать, — ответил доктор, облокотившись на свой открытый саквояж. — Она и в комнату-то меня не пустила. Думаю все-таки, что скорее всего она страдала не физическим заболеванием, а психическим. Возможно, у нее была депрессия.

— Меланхолия?

— Да. Она ведь по нескольку дней не вставала с постели, не впускала к себе в номер горничную — вот управляющий и забеспокоился. Но я был бессилен помочь ей. Я видел только, что она лежит в постели под одеялом. — И доктор, изображая женское тело, дрожащей рукой описал в воздухе волнистую линию.