— Бедняга, — сказал Падилья, подошел к арке и остановился, чтобы не вторгаться в чужое горе.

Я был менее деликатен и прошел через арку.

— Фергюсон, звонили о вашей жене?

Он кивнул.

— Ее нет в живых?

— Они говорят, что она жива. Не знаю.

— Они?

— Ее похитители. Холли увезли.

— Похитили?

— Да. Они требуют двести тысяч долларов.

Падилья у меня за спиной присвистнул.

— Они вам уже звонили?

— Да. Но меня не было дома. Я весь день сюда почти не заглядывал.

— Этот звонок — ваш первый контакт с ними?

— Да.

— Почему вы сразу не сказали? Нам, возможно, удалось бы установить, откуда они звонили.

— В этом направлении я ничего делать не хочу. И вам с Падильей ничего объяснять не хотел. Очень жалею, что проговорился.

— Один вы не справитесь.

— Почему? Деньги у меня есть. Пусть забирают, лишь бы вернули мне Холли.

— У вас есть двести тысяч наличными?

— Даже больше. Я перевел их в местное отделение Американского банка, потому что думал купить тут участок. И могу получить их утром, как только банк откроется.

— Когда и где вы должны отдать деньги?

— Он сказал, чтобы я ждал дальнейших инструкций.

— Вы узнали голос?

— Нет.

— Значит, это был не Ларри Гейнс?

— Нет, не Гейнс. А и будь он, какая разница? Она у них. Я готов ее выкупить.

— Возможно, все не так просто. Мне очень неприятно говорить это, полковник, но что, если вас дурачат? Какой-нибудь мелкий мошенник узнал, что ваша жена пропала, и пытается нагреть руки.

— Об этом я не подумал. — На его лицо легла черная тень сомнения, но он тут же ее прогнал. — Исключено. Но если и нет, то меня такой риск не остановит.

Он все еще прижимал к груди фотографию. Протер рукавом стекло, а потом повернул к свету, благоговейно ее созерцая. На снимке была блондинка лет двадцати пяти.

Фергюсон бережно поставил фотографию на место, словно икону, точное положение которой на рояле могло решить судьбу его жены. Я посмотрел внимательнее и вспомнил, что видел это лицо на киноафишах и в газетах.

Стандартно безупречное в канонах киноремесла, оно в то же время сохраняло индивидуальность. Это лицо знавало разные беды и улыбалось им. Улыбка казалась чуть-чуть слишком дерзкой для душевного спокойствия, глаза — чуть-чуть слишком знающими. Холли Мэй могла увлекать, но жизнь с ней не обещала быть легкой.

— Хорошая фотография, — сказал Падилья у меня за плечом. — Вы ее когда-нибудь видели?

— Не во плоти.

— Черт! Хорошо, если она жива и здорова. Так я и думал, что с ней что-то случилось, я же говорил вам. Но даже в голову не пришло, что ее увезли насильно.

Фергюсон встал между нами и фотографией. Может быть, он ревновал к нашим взглядам. Почему его грызла ревность к Гейнсу, я мог понять. Он был почти вдвое старше своей жены и внешностью никак ей не пара. Странный брак, каким бы богатым ни был — или ни считался — полковник.

— Я хочу, чтобы вы оба держали язык за зубами. Это абсолютно необходимо. Если дойдет до полиции, ее жизнь окажется в опасности.

— Сволочи, — проворчал Падилья. — Они так и сказали?

— Да. Он сказал, что у них есть возможность следить за любыми действиями полиции. Если я обращусь к властям, они убьют мою жену.

— Но это не слишком надежный способ спасти ее, полковник, — сказал я. — У вас был тяжелый день, и вы несколько утратили ясность мысли. В подобной ситуации вам необходима вся помощь, какой вы только можете заручиться. Доверьтесь местной полиции. Уиллс, начальник уголовного отдела, мой хороший знакомый. Он мог бы связать вас с ФБР…

— Об этом речи быть не может! — перебил меня Фергюсон. — Дайте мне честное слово, что не сообщите в полицию и вообще никому!

— А все-таки вы бы его послушали, — вмешался Падилья. — Он верно сказал, вы порядком нагрузились. Ну и совет-другой вам не помешает.

— Я знаю, что мне делать. И сотня советов фактов не изменит. Я должен сдержать обещание и сделать то, чего они требуют.

— Ну, будем надеяться, Фергюсон, что и они свое сдержат. По-моему, вы совершаете большую ошибку. Но она — ваша жена.

— Вот и не забывайте этого. Вы оба. Не сообщайте в полицию и не ставьте жизнь Холли под угрозу. Ведь у преступников, видимо, есть там сообщник…

— В этом я сомневаюсь.

— Я кое-что знаю про американскую полицию. Вот в КККП[2] я за помощью обратился бы с радостью.

При других обстоятельствах его наивность была бы забавна. Я попытался в последний раз:

— Послушайте меня, Фергюсон! Обсудите это дело с кем-нибудь. Есть у вас адвокат, которому вы доверяете?

— В Калгари есть. Если вы воображаете, будто я вас найму слушать ваши советы, так я не желаю и не намерен…

— Я вовсе не хочу, чтобы вы меня наняли.

— Вот и хорошо, потому что я вас, американских законников, знаю. Имел дело с вашим племенем, когда Холли попробовала порвать со своей поганой студией… — Он умолк и смерил меня хитрым взглядом. — Ну, конечно, если небольшой аванс заткнет вам рот, то пару сотен можете получить.

— Оставьте их себе.

Он угрюмо улыбнулся, словно в атмосфере взаимной злости ему легче дышалось.

— Значит, мы пришли к согласию. Могу я рассчитывать, что вы не злоупотребите доверием, которое я вам оказал?

— Естественно! — Секундой позже я понял, что меня умело провели и поставили в двусмысленное положение.

— А ты, Падилья?

— Можете на меня положиться, полковник.

— Сердце у старика твердое, — сказал Падилья в машине.

— Да. Жаль только, что лоб еще тверже. Пожалуй, я свяжусь с полицией, что бы он там ни говорил.

— Ни в коем случае.

— Но почему? Вы же не думаете всерьез, что полиция в сговоре с похитителями?

— Нет, но так нечестно. Дайте ему возможность решать по-своему. Он ведь не дурак. Пусть говорит и ведет себя по-дурацки, но голова у него на плечах есть. Без головы на плечах вы таких денег не гребете.

— Я таких денег не гребу, и точка. А откуда у него деньги?

— Из земли, так он мне сказал. Начал в Альберте, на ранчо, где нашли нефть. На полученные деньги купил другие нефтеносные участки, ну и дальше так. Вроде бы в Канаде ему больше покупать нечего, вот он и перебрался в Калифорнию.

— И купил Холли Мэй?

— По-моему, все было по-другому. Хотите знать мое мнение, так она товаром никогда не была.

— Но стала.

— Да. Жаль, что я ничем помочь не могу.

Подъездная дорога между живыми изгородями уткнулась в шоссе. Падилья свирепо рванул баранку и выехал на него.

— Куда вас отвезти?

— В город, если позволяет время.

— Времени у меня полно. В клуб я уже не вернусь. Пусть Фрэнки моет бокалы и рюмки. Может, я потом вернусь поглядеть, как полковник. Его не стоит на всю ночь бросать одного. А в городе куда?

— Пелли-стрит.

— Что вам там понадобилось? Вас могут и ограбить.

— Уж как-нибудь… А вы эту улицу хорошо знаете?

— Как свои пять пальцев. — И он оглядел эти пальцы в свете приборной доски. — Еще и четырех лет не прошло, как я забрал оттуда мать. Когда отец умер. Четыре года будет двадцать третьего ноября.

— Вы знаете Гэса Донато?

— Знаю. Фрэнки сказал, будто по радио передавали, что Гэса разыскивают по подозрению в убийстве. Старика Бродмена. Вы тоже слышали?

— Это не слух. А вы его хорошо знаете, Тони?

— Не больше, чем хотелось бы. Здороваемся на улице. Его брата Мануэля я знаю лучше. Он у них в семье работник. Мы с Мануэлем год учились в одном классе в школе Святого Сердца, но он пошел работать. Гэс всегда был камнем у него на шее. Он еще в шестнадцать лет угодил в Престон.

— За что?

— Угон автомобилей и разное другое. Он угонял машины, еще когда лбом до баранки не доставал. В Престоне, думается, его обучили штукам похитрее. Он всю жизнь только и делал, что попадал за решетку. Ну а теперь угробил себя по-настоящему.