В комнате воцарилась мертвая тишина. Пятнадцать капитанов, опытных подводников, не могли поверить в то, что слышали. Это выглядело как явное безумие. Они так яростно сражались в течение нескольких месяцев поражений и потерь за то, чтобы сохранить от гибели подлодки и их команды. Теперь, когда их осталось так немного, штаб предлагает пожертвовать всем, что удалось спасти, без учета продолжения войны. Всем казалась нелепой идея использовать подлодку в качестве торпеды, а самоубийство — бессмысленным жестом.

Вернер спросил, означает ли это, что они должны таранить корабли противника, даже если сохранится возможность вернуться в порт за новыми торпедами? И получил ответ: «Приказом предписано таранить. Вот директива, которую мне поручено довести до каждого из вас. Господа, я буду откровенным. У вас, скорее всего, не будет возможности повторить атаку. Вот почему приказано атаковать столь решительно, даже если это означает добровольное самоуничтожение».

Подводники с трудом осознавали сказанное. Им становилось ясно, что этот приказ отражает понимание штабом безнадежности войны… Хайн Зидер, чья лодка была оснащена шноркелем, тоже позволил себе высказаться: «Я предлагаю в этой связи, чтобы подлодки со шноркелями были направлены в Ла-Манш именно сейчас, герр капитан. Нам выгоднее атаковать первыми через несколько часов после выхода десанта в море и до его высадки на наш берег».

«Мы не можем позволить себе подвергать свои подлодки опасности до начала высадки, — возразил гость. — Вам будет приказано выйти в море заблаговременно. Мы располагаем вдоль нашего побережья хорошей системой раннего оповещения».

Больше вопросов не нашлось. Офицеров Кригсмарине учили беспрекословно выполнять приказы. Участники совещания покинули место сбора, одолеваемые мрачными мыслями. Вернер удалился в свою комнату, включил радио и попытался расслабиться в удобном кресле. Он размышлял, что авангарды сил вторжения не позволят подлодкам, лишенным шноркелей, занять выгодные позиции в Ла-Манше, когда десантная операция уже начнется. «Я был уверен, что семеро из моих друзей придут к аналогичному выводу. Только семерка подлодок, оснащенных „шноркелями“, имела шансы на успешные атаки сил вторжения. Итак, в лучшем случае наше командование могло рассчитывать на семь подлодок в своих планах по отражению десанта через Ла-Манш. Этим людям будет противостоять — если мои оценки военно-морской мощи союзников что-то значат — флот вторжения, состоящий из тысяч транспортов, боевых кораблей и десантных судов, не говоря уже о бесчисленных самолетах, которые будут прикрывать десантную операцию. Разумеется, семь подлодок не способны остановить такую армаду. Даже надежда на то, что они смогут нанести союзникам сколько-нибудь значительные потери, была детской иллюзией. Если наша армия и авиация окажутся неспособными остановить вторжение на пляжах приморской полосы и сбросить десант в море, то тогда следует рассчитывать только на то, что Всемилостивейший Господь спасет наши души и Германию…»

В книге М. Морозова «Германские подводные лодки VII серии» подводятся итоги последнего этапа сражений немецких субмарин с кораблями союзников: «С сентября 1944 г. и до конца войны в британских прибрежных водах одновременно действовали от 30 до 40 немецких субмарин, однако их успехи оставляли желать лучшего. Во многом это объясняется, с одной стороны, осторожностью командиров, с другой — малым числом лодок на позициях, поскольку подавляющая часть времени тратится на переходы. Так, за четыре последних месяца 1944 г. от действий подводных лодок противник потерял 14 судов в прибрежных водах и 2 в Атлантике. Уместно отметить, что за это же время океан пересекло в обоих направлениях 12 168 торговых судов. Потери немцев в этих водах составили 37 субмарин. Дёниц достаточно справедливо оценивал уровень, на котором был достигнут паритет между противоборствующими сторонами. С одной стороны, он писал, что „благодаря шноркелю даже лодки старых серий вновь обрели боеспособность“, с другой — что „положение могло улучшиться только при условии ввода в строй лодок новой серии, могущих развивать под водой большую скорость хода“. Но стремительное наступление армий противника сорвали все надежды немцев дождаться вступления подводной войны в новую фазу. Напротив, последние месяцы стали периодом нового избиения детища Дёница. В январе 1945 г. потери составили всего 11 субмарин, из которых лишь 7 относились к боевым флотилиям. В следующем месяце после организации эффективного патрулирования на маршрутах развертывания у Шетландских и Фарерских островов немецкие потери выросли вдвое (21 единица). В марте англо-американская бомбардировочная авиация провела ряд массированных налетов на германские порты, в результате чего потери возросли до 32 U-ботов. Наконец в апреле британские истребители-бомбардировщики с голландских баз начали дневное патрулирование проливов Бельт и Каттегат, что привело к новым чувствительным потерям. Итог месяца — 51 потопленная подлодка — перекрывал даже май 1943 г. Нанесенный лодками ущерб не шел ни в какое сравнение с их собственными потерями. За 1945 г. им удалось потопить только 38 торговых судов (156 199 брт) и 8 малых боевых кораблей».

Одной из «побочных», но тем не менее оставивших свой след в истории Второй мировой войны ветвей действий немецких субмарин была охота на британский крейсер «Эдинбург», перевозивший советское золото для оплаты союзникам поставок по ленд-лизу. Так начало этих событий описывает российский военный историк и моряк Владимир Шигин в книге «Загадки золотых конвоев»: «В субботу, 25 апреля 1942 г., командир „Эдинбурга“ Хуг Фолкнер, бросив якорь на рейде Ваенги, дал официальную расписку советскому правительству за груз, доставленный на двух баржах, охраняемых солдатами НКВД. Золото, перевозимое на „Эдинбурге“, было уложено по пять брусков прямоугольной формы в каждый ящик. Все бруски были проштампованы советским официальным государственным знаком — „серп и молот“. В 93 небольших необструганных деревянных ящика, опечатанных двумя сургучными печатями Гохран, было помещено 465 слитков золота. Всего переправляемая партия золота составляла 5 тысяч 535,6 килограмма золота высшей пробы. Стоимость его равнялась 6 миллионам 227 тысячам долларов».

Через три дня, вечером 28 апреля 1942 г. крейсер в сопровождении двух эсминцев вышел в Баренцево море и утром следующего дня вступил в охранение следовавшего в Британию конвоя QP-11. Утром следующего дня был замечен немецкий самолет-разведчик, а на следующий день по крейсеру была выпущена торпеда. После этого находившийся на борту «Эдинбурга» контр-адмирал Стюарт Бонэм-Картер приказал командиру крейсера выйти в голову каравана на расстояние 15–20 миль и передвигаться со скоростью 18–19 узлов широким противолодочным зигзагом. Шифровальщик крейсера «Эдинбург» Джон А. П. Кеннеди в своих воспоминаниях так описывает происходившее: «Малая скорость конвоев затрудняла уклонение. По этим причинам „Эдинбург“ был очень уязвимым при движении в конвое. Несколько безуспешных торпедных атак по нему в ночные часы только подчеркнули опасность. Возникла дилемма: должен ли корабль оставаться в конвое на положении „сидящей утки“ или двигаться отдельно, подвергаясь риску воздушных и торпедных атак? И может ли он ослабить конвой, взяв с собой корабли охранения?.. Рано утром в четверг 30 апреля две подводные лодки выпустили торпеды в „Эдинбург“, напомнив о его уязвимости при движении со скоростью конвоя. Его длинный силуэт представлял собой заманчивую мишень. Снова возник вопрос: оставаться в конвое или идти независимо от него? Свидетельства, полученные мною позже от тех, кто находился в то время на мостике, указывают, что между командиром и адмиралом были разногласия по поводу ухода без сопровождения… „Эдинбург“ покинул конвой рано утром 30 апреля и обогнал его на 20 миль».