— До скорого свидания!
И я оказался прав. Вскоре я увиделся с ними снова. Действительная жизнь бывает иногда похожа на ту, о которой пишут в книгах: случается, что она не терпит несправедливости, исправляет ее и мстит за нее.
В Будапеште я остановился у дяди Филиппа. Жил у него шесть недель. Но дядю я видел очень редко и почти всегда очень недолго. Он сильно постарел, волосы у него были уже почти совсем седые, но он бодро и весело смотрел в будущее.
Пока я держал в Будапеште испытания, столица тоже сдавала экзамен.
Я сдал экзамен отлично. Будапешт провалился.
В тот день, когда я впервые явился в гимназию, полицейские выбрасывали из парламента оппозиционных депутатов, протестовавших против повышения численности армии.
В день, когда начались мои выпускные экзамены, один из оппозиционных депутатов стрелял в председателя парламента, графа Иштвана Тису.
В день моего письменного экзамена по математике на улицах Будапешта строились баррикады, украшенные красными флагами, которые потом атаковали полицейские. Пролетариат выступал против повышения численности армии и требовал всеобщего избирательного права. На Вацском проспекте горел крупный завод. Одного конного полицейского, который задавил ребенка, пристрелили насмерть. Против демонстрантов были посланы войска. В результате — убитые и раненые.
Что касается моей письменной работы по математике, то получилась она у меня плохо. Нам дали очень трудную, сложную задачу, но я сразу же сообразил, как ее надо решить. Для решения задачи нам было дано пять часов, а я сделал ее за полтора. За это время я успел даже тайком передать решение сидевшему позади меня Полони. Из всех экзаменовавшихся я первым передал готовую работу дежурному учителю. Можете себе представить, как я был счастлив и горд!
Но не успел я выйти на улицу, как сообразил, что допустил ошибку. Результат был неправилен. По пути домой я еще раз проверил задачу в уме. На этот раз результат получился правильный. Когда потом я в третий раз мысленно решал задачу, мне удалось найти ошибку. В одном месте я умножил так: 8 × 6 = 46. Этой дурацкой ошибкой я испортил все! Может быть, будет принято во внимание, что план и все направление решения правильны, и только эта глупая мелкая ошибка, которую даже маленький ребенок не допустит, если внимательно считает, только она испортила все… Но если даже это примут во внимание, я все-таки получу плохую отметку.
Я был в таком отчаянии, что не видел и не слышал ничего вокруг. Даже не заметил странного оживления на улицах. Правда, я шел из Пешта в Буду по проспектам Ракоци и Лайоша Кошута, рабочие же двинулись в другом конце города, но смотри я на все ясными глазами, и здесь должен был бы заметить нечто необыкновенное. Но я видел только одно: 8 × 6 = 46. Да, видел. Шел с опущенной головой и видел написанным на сияющем под лучами солнца асфальте: 8 × 6 = 46.
К обеду я был уже дома, где застал одну только тетю Эльзу. Как только мы поели, она тоже ушла из дому. Я остался один. В одной из комнат я завесил окна и лег на диван, чувствуя себя несчастным. Не было даже возможности утешиться, обвинив в своем несчастии кого-либо другого.
— Что с тобой, Геза? Неужели ты спишь? — разбудил меня голос дяди Филиппа.
— С тобой случилось что-нибудь, Геза?
— Я все, все испортил!
— Ты плакал, Геза? Ты ранен, что ли? Что ты сделал?
Написал: 8 × 6 = 46. Этого я никогда не смогу исправить!
Дядя Филипп громко засмеялся.
— Хороший я пророк! — сказал он. — Когда ты ребенком разыгрывал взрослого, я всегда предупреждал тебя, что вырастешь и станешь ребенком. Теперь ты уже почти взрослый мужчина — и вот! Плачешь из-за такой ерунды.
Только сейчас я заметил, что костюм дяди совершенно разорван.
— С вами-то что случилось, дядя Филипп?
— Ничего особенного. Один идиот, конный полицейский, наехал на меня. Я получил от него несколько ударов шашкой плашмя. Ничего…
— Ударов шашкой? Плашмя?.. Где же вы были, дядя?
— На улице Аради, за баррикадами. Хотел перевязать двух раненых рабочих, но эти свиньи напали на нас сзади.
— Баррикады?!
Через несколько минут я был уже внизу, на улице.
На будайской стороне царила тишина. Освещенные газовыми фонарями улицы были почти пусты. Изредка только попадались навстречу полицейские патрули.
Я дошел до моста. Там мне пришлось повернуть обратно.
У моста стоял взвод солдат и никого не пропускал.
Свет далекого пожара проложил на черной воде Дуная красную полосу. Я посмотрел по направлению Уйпешта и увидел, что пожар где-то там.
— Советую вам, молодой человек, убираться домой!
Начальник полицейского патруля осветил мне лицо электрическим фонарем.
Во время завтрака я сидел растерянный и совершенно подавленный.
— Подыми голову, Геза! Свою ошибку ты можешь исправить на устном экзамене.
— А то, что я сидел дома, пока на улице…
— Ну, что касается этого упущения, отчаиваться нечего. Будут еще баррикадные бои в Будапеште!
На устных экзаменах все шло как по маслу.
Избавившись от школы, я всеми своими интересами снова устремился к политике. Но моя политическая деятельность ограничивалась жадным чтением газет и возмущением тем, что там было написано.
После того как оппозиция была удалена из парламента полицейскими, был принят не только закон о повышении численности армии, но и целый ряд других законов, регулировавших жизнь страны на случай войны. Эти законы вызывали странное, удивительное чувство. На страну надвигалась тень войны. Однако правительство ничего не предприняло для успокоения населения. Тогда население успокоило себя само. Куда бы я ни шел, всюду слышалось одно и то же: правительство для того только и малюет на стене черта, делая вид, будто готовится к войне, чтобы отвлечь внимание от печального внутреннего положения страны.
Война? Чепуха! Война в двадцатом веке! Неостроумно! Скоро правительство введет, возможно, такие законы, которые применимы будут и на случай потопа! Правда, в Африке тоже двадцатый век, и там воюют. Италия захватила Триполи. Но в том-то и дело, что там Африка! Африка не Европа, и Европа не Африка — это не нуждается даже в доказательствах.
Одна из вечерних газет, известная своей склонностью к сенсациям, сообщила в начале июня, будто четыре маленьких балканских государства — Болгария, Сербия, Греция и Черногория — заключили военный союз против Турции. Серьезные газеты опровергли это известие. Полуофициоз правительства заявил, что венгерской газете не подобает волновать публику такими лишенными всякого основания сообщениями. Та же газета высказала мнение, что допустить, будто венгерская читающая публика может серьезно поверить такой глупой утке, — это значит прямо оскорбить эту публику. Газета, пророчившая балканскую войну, вынуждена была умыть руки и признаться, что это известие было получено ею из недостоверного источника.
Эта утка все же имела некоторые последствия. Люди, решившие однажды, что в «цивилизованной Европе» невозможна война, чувствовали необходимость еще раз убедиться в этом. Что война невозможна — было общим мнением, но обосновывалось оно по-разному.
Мой бывший учитель истории Ласло Матьяшовский, которого я случайно встретил на улице, высказался так:
— О европейской войне, Балинт, не может быть и речи. Тройственный союз — Германия, Австро-Венгрия и Италия — во много раз сильнее, чем враждебная нам Антанта. И это знаем не только мы, но и наши противники — Англия, Франция и Россия. Нельзя же предположить, что английские и русские политики настолько глупы или недобросовестны, что погонят свои страны на верную гибель.
Один из руководителей профессионального союза учителей, Элемер Секула, часто бывавший в гостях у дяди Филиппа, говорил о военной опасности:
— Правительство, вероятно, готовится к войне. Я допускаю также, что к войне готовятся и все европейские правительства. Ну и пусть! Если они действительно решатся на эту средневековую гадость — на объявление войны, — рабочие Европы ответят всеобщей забастовкой. Это несомненно, как и то, что в случае всеобщей забастовки война невозможна.
