Разумеется, режимники и оперативники понимали «воспитательную работу» по-своему:
С 1981 года в колониях страны начались «ломки», то есть кампания по борьбе с «отрицаловкой». Людей начали бить, и очень сильно бить… В Краснодарском крае, в 9-й колонии, это началось обвально. Отряд выводили на плац, выстраивали в шеренгу, и председатель СПП вместе с нач. отряда и режимниками подходили к осуждённому, отдельно к каждому, и предлагали красную повязку на руку, для дежурства по зоне. Кто отказывался, того уводили в ШИЗО, кто надевал повязку, того не трогали, но путь к бродягам для него становился закрытым. Надо заметить, что таким путём создавалась самая гнусная разновидность преступности: так называемые черти, зная, что замазаны и им ничего не светит в лагерной карьере, а также не имея ни малейшего желания вести нравственный образ жизни, совершают самые гнусные и явно «шизоидные» преступления. (А. Экштейн. «Дневник стукача»)
80-е — это время, когда сотрудники мест лишения свободы уже не знали и не помнили восстаний арестантов середины 50-х годов. Молодёжь, пришедшая на смену «старикам» (среди которых было немало фронтовиков), выросла в мирное, достаточно сытое время, воспитывалась в духе воинствующего атеизма (стало быть, вне «абстрактных» христианских добродетелей сострадания и милосердия). Подследственный и осуждённый нередко рассматривался этими людьми как отброс общества, как изгой. Возвращалось гулаговское восприятие арестанта как говорящего животного.
Чтобы проиллюстрировать это, обратимся к воспоминаниям старого арестанта о ростовском следственном изоляторе № 1 — знаменитой «тюрьме на Богатяновке»:
Ростов-папа огорчил меня сильно. В Ростове я сидел в 60-м году, когда сбили самолёт Пауэрса, и там я не видел ничего сильно плохого… Где тот 60-й год и где 84–85 годы? Я думал, там давно всё улучшилось, как всё в жизни должно быть. Но не тут-то было. Ещё я там не был, но слыхал, что в Ростове творится такое, что там жизнь, как в Бухенвалъде, если не хуже.
И вот летом 84-го я в Ростове, где вижу всё сам. Тюрьма стала намного чище, но порядки там грязные. Сразу с машины нас встретили грубые крики, ругань, администрация с дубинками во главе с дежурным офицером. Он сам бил тех, кто замешкался в коридоре, кричал: «Быстрее, бегом!» — и бил по спине дубинкой… Некоторым попало дубинкой по голове, когда они не успели быстро снять шапки.
Потом нас взяли на обыск, где хозяйка Эльза, так её прозвали, всех загнала в отстойник длиной 5–6 м, шириной 3 м, и там находилось 60 человек… Она шмонала весь этап, и при этом не забывала всыпать, как она говорила, холодных или горячих пять штук. Била за то, что находила у людей чай, деньги, лезвие, а иногда и просто так, за нерасторопность подстегнёт для быстроты…
Но это ещё не всё. За малейшее нарушение бьют палкой или молотком. Делают это так: в дежурке ставят к стенке лицом, руки на стену, и зад им подставляй или спину, так и бьют. Если в коридоре заговорили между собой, когда идёшь куда-то, сразу кидаются и бьют по лицу. Это делают даже молодые девушки, а их там дежурит много… («Воры сами о себе»)
Автору этих очерков много раз приходилось встречаться с работниками мест лишения свободы в неофициальной обстановке. В том числе и с оперативниками, и с режимниками. Нередко эти люди совершенно спокойно, даже с удалью рассказывали, как они лупили «этапников», «ломали» «отрицаловку» и т. д. Они воспринимали для себя подобные действия как часть рутинной работы. Их цель — не допустить «за колючкой» эксцессов, пресекать в зародыше нарушения режима содержания. Что они и делают — теми способами, которые в них выработала система. (Ради справедливости скажем, что такая характеристика относится далеко не ко всем сотрудникам колоний. Как правило, начальники отрядов и инженерно-технические работники находят иной подход к арестантам, поскольку вынуждены решать ежедневно огромное количество реальных проблем быта, производства и пр.).
Было бы неправильным рассматривать оперативных работников ИТУ исключительно как злобных, ограниченных «псов». Многие из них — опытные профессионалы в своём деле, психологи и порою даже интеллектуалы. Термин «ломки» неправильно понимать только как физический «пресс» уголовной «братвы». К 80-м годам был накоплен изощрённый опыт по так называемому «разобщению отрицательно настроенной части осуждённых». Была разработана методика стравливания различных уголовных группировок в местах лишения свободы (группируются «блатные» обычно либо по местническому принципу — ростовские, шахтинские, азовские и пр., либо по национальности, либо по принципу «семейников», «вместе кушаем» — то есть исходя из симпатии и общих интересов), провокаций, внесения раздоров в сообщество «правильных», «путёвых» через агентов из числа осуждённых, работающих на оперативную часть.
Как это обычно бывает, первые результаты были обнадёживающими. «Отрицаловку» загоняли в тюрьмы и дальние лагеря, в «зонах» увеличивали количество арестантов-«активистов», поддерживалась суровая дисциплина и надзор за осуждёнными. Внутри колоний появились так называемые «локалки» — локальные участки в виде металлических заборов, отгораживающих каждый отряд, а также жилую и производственную зоны колонии, а в промышленной зоне — даже каждый цех. Таким образом каждый шаг осуждённого брался под контроль. Все его передвижения вне отряда допускались только по специальному разрешению и строго фиксировались.
Однако в конце концов всё это только играло на руку «воровскому сообществу». Один из арестантов тех лет пишет:
Удар по отрицаловке был сделан мощный, и в зоне у «власти» стали козлы, то есть активисты…
Режим колоний принял карательный уклон, достаточный для создания сильной и волевой элиты преступности — воров… (А. Экштейн. «Дневник стукача»)
Разумеется, «прессу» и «ломкам» способствовала абсолютная закрытость исправительно-трудовой системы и полное отсутствие контроля со стороны общества.
«Белый лебедь»
Именно в этих условиях в 1980-м году возникает самая жуткая «крытка» Советского Союза — печально известный в арестантском мире «Белый лебедь».
Идею создания специальной тюрьмы для «воров» и уголовных «авторитетов» подал В. И. Снырцев (позже получивший звание генерала за блестящее воплощение этой идеи в жизнь). Он поначалу и возглавил своё детище, расположенное в Соликамске Пермской области (Усольское управление лесных исправительно-трудовых учреждений).
Сам Василий Снырцев расшифровал экзотическое название «Белый лебедь» следующим образом:
Когда первая партия «воров» прошла через профилактический центр, она сразу определила его будущее название. Здание центра построено из белого силикатного кирпича, отсюда и название «белый», а вторую часть дала «лебединая» (последняя) песня.
Объясняя, как пришла ему в голову мысль о создании «тюрьмы для воров», Снырцев поведал историю собственного детства. Когда он осваивал рабочую специальность в ФЗУ, там же якобы учился и молодой «вор в законе» Витя Пахан. По словам Снырцева, этот Витя сумел приобщить к уголовщине всех ребят из училища, за исключением самого Василия (видимо, потому, что тот был сыном фронтовика). А дальше вот что:
В 52-м году приезжаю в отпуск с Колымы в Томск и случайно встречаюсь с одним из своих товарищей по ФЗУ и, представляете, узнаю от него, что из 50 пацанов один я не стал вором. Все были повязаны и посажены в колонию благодаря этому Вите Пахану… И тогда я окончательно понял, что такое один вор в законе. Всего один! И именно тогда пришла мне в голову мысль, что с ворами в законе нужно работать на их уничтожение. Вот и работаю до сих пор. Посвятил этому делу всю свою жизнь.
