Чтобы читатель мог яснее представить, что речь идёт именно о целенаправленных репрессиях, а не о «сохранении социалистической собственности» (каковой в приведённом выше эпизоде мука, собственно, и не являлась), скажем просто: на территории оккупированных стран обращать внимание на такие мелочи было бы просто дико. Как мы уже упоминали, сам маршал Жуков вывозил с территории Германии целые вагоны мебели и антиквариата (недавно была опубликована докладная записка об этом, направленная соответствующими органами лично Сталину). Везли и тащили кто сколько мог ухватить. Меры принимались только в самых вопиющих случаях. Стало быть, комиссии Госконтроля имели совершенно определённую цель: под любым предлогом вновь «закрыть» «уголовников» в лагеря.
Но есть и ещё один чрезвычайно любопытный поворот. О нём поведал тот же Михайлов:
Однако суть ещё не в этом. И эти два мои знакомца, и многие другие, бывшие офицерами и побывавшие в лагерях, утверждали, что лагеря создавались специально офицерские, велась пропаганда, что Сталин несправедливо обошёлся с фронтовиками, разогнал любимых генералов, расформировал части, сажает ни за что. Говорилось и другое — «Лаврентий Павлович — единственный защитник и опора». То есть, надо думать, что заговор бериевский готовился широко, основательно, задолго и мы ничего об этом не знаем до сих пор.
Любопытно, что слухи о «бериёвских лагерях» не ограничиваются свидетельством Михайлова. На заре перестройки промелькнуло о них несколько заметок в прессе, мне тоже рассказывали мои коллеги о воспоминаниях нескольких лагерников: бывшие зэки говорили о том, что такого рода закрытые лагеря постепенно начали создаваться в середине — конце войны. Более того: там даже опробовались новые образцы вооружений, в том числе знаменитый автомат Калашникова. Однако более точных данных о таких местах лишения свободы нет. Тем более неясно, какой процент бывших уголовников-«штрафников» мог там содержаться. Тайна «бериёвских лагерей» пока так и остаётся тайной.
Зато в обычные лагеря и «рокоссовцы», и другие «штрафники» попадали, как говорится, рядами и колоннами, без учёта героического боевого прошлого.
Что же, «чалиться» так «чалиться». К тюрьмам, лагерям, таёжным «командировкам» «честным босякам» не привыкать. Тем более среди них было немало «законных воров», и они рассчитывали встретить со стороны «арестантского братства» почёт, уважение и восхищение. А там, как и прежде — гужеваться с «братвой», «обжимать» «фраеров»… Не зря же места лишения свободы блатные характеризовали поэтически — «Там, где вечно пляшут и поют».
Конечно же, «законники», прошедшие фронт, в глубине души понимали, что преступили «воровской закон». Но успокаивали себя тем, что законы со временем меняются; как-нибудь утрясётся, ведь в лагерях остались их «кореша», со многими из которых «штрафники» вместе «ломали пайку», ходили на «дело», решали важные вопросы на «толковищах». Да и вообще, за святое же дело воевали, Отчизну защищали от врага! Должны же «братья» принять это во внимание!
Победитель не получает ничего
Но геройского прошлого фронтовиков «братва» во внимание не приняла. Агрессивно встретили отвоевавшихся «штрафников» их бывшие «кенты». Формально они защищали «праведность» уголовных «понятий». Вор не должен брать оружие из рук власти. Кто нарушил этот закон — тот отступник. И никаких оправданий ему нет.
Однако эти фразы часто скрывали обычную борьбу за власть в уголовном мире. У лагерных «законников» появилась возможность исключить нестойких собратьев из «элиты» арестантского мира, лишить привилегий — не работать, обирать зэков, быть в «зонах» безраздельными хозяевами.
К тому же «истинные воры» считали, что «штрафники» проявили малодушие, не желая переносить тяжести лагерной жизни и фактически став «холуями» властей. Ведь те, кто взял оружие, подчинились людям в погонах — неважно, в милицейских или в военных.
Замечательно описывает суть возникшего конфликта Михаил Дёмин в автобиографическом романе «Блатной», как раз посвящённом первым послевоенным годам уголовноарестантского мира. В камеру воров «заплывает» записка из соседней «хаты» — «ксива»:
«Дело вот какое, — писал Цыган, — у вас в камере находится Витька Гусев. Я его сегодня видел на прогулке. Он наверное хляет за честного, за чистопородного… Если это так — гони его от себя. И сообщи остальным. Гусь — ссученный! В1945 году я встречался с ним в Горловке; тогда он был — представляешь? — в военной форме, при орденах, в погонах лейтенанта… Всем нам горько и обидно наблюдать такую картину, когда среди порядочных блатных ходят всякие порченые. И неизвестно, чем они дышат, какому богу молятся…»
Получив такое послание, воры начинают подробно расспрашивать обвиняемого:
— Значит, служил? — спросили его.
— Служил.
— Носил форму?
— Конечно.
— Награды имел?
— Да, ответил он, — имел. Воинские награды!.. Да, было, было. Почти вся армия Рокоссовского состояла из лагерников, из таких, как я! Нет, братцы. — Он мотнул головой. — Я не ссученный…
— А что есть сука? — спросил тогда один из блатных…
— Сука это тот, — пробубнил Рыжий, — кто отрекается от нашей веры и предаёт своих.
— Но ведь я никого не предал, — рванулся к нему Гусь, — я просто воевал, сражался с врагом!
— С чьим это врагом?
— Ну как — с чьим? С врагом родины, государства.
— А ты что же, этому государству друг?
— Н-нет. Но бывают обстоятельства..
— Послушай, ты мужик тёртый, третий срок уже тянешь — по милости этого самого государства. Неужели ты ничего не понимаешь?.. Ежели ты в погонах — ты не наш. Ты подчиняешься не воровскому, а ихнему уставу. В любой момент тебе прикажут конвоировать арестованных — и ты будешь это делать. Поставят охранять склад — что ж, будешь охранять… Ну, а вдруг в этот склад полезут урки, захотят колупнуть его, а? Как тогда? Придётся стрелять — ведь так? По уставу!
— … Я стрелял в бою. На фронте. И не вижу греха.
— Ну, а мы видим… Истинный блатной не должен служить властям! Любым властям!
— Значит, если я проливал кровь за родину..
— Не надо двоиться… Если уж ты проливал — так и живи соответственно. По ихнему уставу. Не воруй! Не лезь в блатные! Чти уголовный кодекс!
Дело, по большому счёту, было не в оружии (как нам уже пришлось не раз убедиться, «воровской» мир при случае позволял достаточно серьёзные отступления от своих «законов» и «понятий»). Речь шла о борьбе за власть в послевоенном ГУЛАГе. Бывшие фронтовики из числа «воров» способны были легко оттеснить ту лагерную «блатную элиту», которая переждала здесь всю войну. Боевое героическое прошлое, отчаянные военные приключения, «духовитость» и «кураж» «штрафников» способны были резко выделить их в арестантских глазах из числа других «воров». Надо также учесть, что голодное послевоенное время — это не достаточно стабильные 30-е годы (имеется в виду, конечно, их вторая половина). Сейчас каждый кусок был на счету. И принимать лишние рты в «блатную» компанию (пусть даже рты «воровские») значило отдавать своё и потуже затягивать пояс. А не проще ли увеличить за счёт прибывших не количество «честняков», а ряды «пахарей»? Вот тут-то и вспомнили «праведные каторжане» о «святых традициях истинных воров»…
Другими словами, поначалу лагерные «законники» не желали воевать с отступниками, тем более их уничтожать. Они просто хотели указать им место в «стойле». Если ты однажды смог переступить через «воровской закон», ты сможешь сделать это и в другой раз. Поэтому таким арестантам нет доверия среди «воров». Придётся «штрафникам» переходить в разряд обычных «мужиков», то есть лагерных работяг. Стало быть, их судьба «за колючкой» — не «боговать», а вкалывать, «пахать» на «хозяина» (начальника лагеря), то есть на государство, которое они, вопреки блатным «понятиям», защищали с оружием в руках. А бывшие дружки-приятели, оставаясь «в законе», будут их же унижать, жить за их счёт, как они когда-то жили за счёт рядовых арестантов.
