Но куда более важно обратить внимание на другие последствия массовой резни уголовников. Серьёзное изучение самых разных источников, беседы со старыми лагерниками (не только с «чёрными», то есть с блатными, но и с обычными «оленями» — в то время неопытными зэками) дают основание сделать вывод о том, что именно массовая резня «сук» и «воров» привела к значительному укреплению позиций воровского мира и возникновению романтического ореола вокруг «законников» как в местах лишения свободы, так и на воле. «Сучья война» укрепила изнутри, сплотила уголовное «братство», подтолкнула его к серьёзным, глубоким реформам. И в результате наша страна получила изощрённое, искусно организованное и мощное преступное сообщество.

Чего же ещё можно было добиться гулаговской администрации, поддерживая одних профессиональных уголовников в борьбе против других? Основная масса зэков настороженно и зло относилась как к «ворам», так и к «сукам», а заодно и к «начальничкам», поскольку именно в них видела представителей сталинской карательной машины, бросившей арестантов в лагеря.

Однако к «воровскому» миру большая часть «сидельцев» в период «резни» стала относиться лучше, чем к «сучьему». Объясняется это достаточно просто.

«Воры», конечно, были закоренелыми преступниками, — но они зато и не скрывали своих взглядов, готовы были принять за них мученическую смерть. В то время как «суки» поголовно были лицемерами, лизоблюдами, холуями, которые добивались такой же власти над «фраерами», как и воры. И в этом им способствовала ненавидимая арестантами администрация лагерей! Постепенно, в результате «трюмиловок» и обрядов «целования ножа», «воры» в глазах остальных заключённых приобретали мученический ореол, становились жертвами, «страдальцами». Такова уж русская душа — жалеть тех, кто подвергается гонениям…

Но даже не это главное. «Сучьи войны» заставили «воров» понять: нельзя, как говорится на блатном жаргоне, «переть по бездорожью». Нельзя открыто и беспредельно издеваться над всеми этими «мужиками», «оленями», «штымпами», «чертями» и т. д. Нельзя безнаказанно их унижать, грабить, «дербанить» их «сидоры», «кешари» и «баулы». Именно в простом арестанте надо искать своего союзника. Именно в умы рядовых «сидельцев» следует вдалбливать «идеи» о том, что «воровской» мир строг, но справедлив, что вор никогда не обидит «честного арестанта», не позволит сделать этого и другим, защитит от «беспредела». А если подобное произошло — жестоко накажет виновного. Надо, чтобы «мужик» сам принёс тебе то, что до этого ты у него вымогал.

До «сучьих войн» даже мысли об этом не было. «Фраер» существовал для того, чтобы кормить «блатного» и «пахать» на него. «Блатной» мог делать с «фраером», что захочет — вот основные правила довоенного «босяцкого» лагерного сообщества.

Теперь же всё стало постепенно поворачиваться по-иному. Тонко и умно. Теперь «вор в законе» провозгласил себя радетелем за арестантское благо, защитником и покровителем «сидельца». Простой зэк стал замечать что-то странное. Там у старика здоровые «лбы» отняли передачу — и вот уже на глазах у всех арестантов по приказу «вора» «беспредельщиков» забивают ломами. В камере наглые «урки» издевались над слабым, не умеющим постоять за себя интеллигентом. По приходе в лагерь им отрезали головы. Но заодно выяснили, кто сидел с ними в одной «хате», и зверски надругались над всеми — чтобы неповадно было молча наблюдать за «беспределом». Ещё вору сообщили, что у одного их «мужиков» умерла жена, и на воле сиротами осталось двое малолетних детей. Через некоторое время «мужик» узнаёт, что его ребят одели, обули, «подогнали» немного денег на первое время…Это не пустые байки — так действительно случалось! Правда, значительно позже, в конце 50-х…

Как?! Неужто это те же самые «законники», которые запросто могли мимоходом «подрезать» «доходягу» и глазом не моргнуть? Те же. Конечно, подобных случаев показного благородства было не так уж много. И все они были рассчитаны на театральный эффект, передавались из уст в уста, обрастали удивительными подробностями… Но мощная, хитроумная пропаганда давала свои результаты. Они ощутимы и по сей день. И сейчас в «зоне» «мужик» в трудную минуту скорее обратится за помощью к «вору», «смотрящему», «положенцу», а не к администрации. Ему помогут далеко не всегда. Однако внимательно выслушают и скажут пару нужных слов.

Добрых. Сочувственных. Особо «оборзевшего» «баклана», притесняющего арестантов, быстро «обломают». А уж если помогут «пассажиру» — об этом будет знать вся зона, и за зоной, и родственники, и знакомые…

Это — прямое последствие «сучьих войн». Правда, для того, чтобы урок был освоен окончательно, чтобы не возникало соблазна возвратиться к прежним традициям «блатного мира», «ворам» предстояло ещё усвоить горький опыт «мужицких войн». Но об этом — разговор особый.

Воровской мир понял и другое. Когда к «блатной элите» причисляют слишком многих и только потому, что они живут преступным промыслом — это чревато нежелательными последствиями. Необходим более жёсткий отбор.

Уголовная селекция началась с чёткого отмежевания от «сучьей породы». Как мы уже знаем, большая часть «сук» до войны была теми же «ворами». То есть исповедовала те же «законы» и «понятия», говорила на той же «блатной фене», носила те же татуировки…

Нередко в период «резни» при неблагоприятных для себя обстоятельствах многие «суки» прикидывались «законными ворами» («ершили», как было принято тогда выражаться). Тем паче ГУЛАГ большой, слухи порою доходят медленно, старых, довоенных связей в блатном мире много, немало хороших знакомых среди «достойных воров»… Да и после окончания «сучьих войн» часть «блядей» пыталась «ершить» — или «сухариться», как стали чаще говорить на «новой фене».

Это что же за такая «новая феня»? Дело в том, что «честные воры» в период «резни» стали постепенно менять многие «традиции» и элементы «блатной» субкультуры, чтобы вылавливать из своей среды «ершей». Вот так и стала обновляться постепенно традиционная «блатная музыка» — уголовный жаргон. Разумеется, любое арго, сленг с течением времени изменяются: часть лексики устаревает, приходят новые слова, выражения, устойчивые словосочетания… Однако случай с «новой феней» — несколько иного порядка. Здесь мы имеем дело с умышленным изменением жаргонной лексики.

Делалось это чаще всего особым способом: не столько введением новых слов, сколько изменением смысла старых. То есть человек употребляет слово, которое прежде значило одно, теперь же — совершенно другое.

Вот яркий пример. «Давить ливер» до войны и в первые послевоенные годы значило: тайно за кем-либо наблюдать. На новой «фене» «ливером» стали называть (помимо внутренних органов человека) дерьмо. «Давить ливер» — испражняться. Представляете, в какую «непонятку» мог попасть «сука», который не был в курсе такой перемены?

Или слово «кнокать». Прежде оно значило «смотреть», «видеть», «наблюдать». Теперь же у него появилось новое значение — помогать кому-либо (сигаретами, продуктами, шмотками и пр.).

«Краснуха» и «краснушник» на «старой фене» значили соответственно товарный вагон (по признаку окраски) и вора, который совершал из этих вагонов кражи. Специализация, кстати, чрезвычайно опасная, поскольку взламывать вагоны приходилось на ходу. Новый жаргон изменил значение этих слов. «Краснухой» стали называть червонное золото, «краснушником» — «крадуна», который «работал» по-крупному, воровал драгоценности.

И таким примерам несть числа. Правда, одна загвоздка: не всё проходило гладко. Долгое время многие «праведные воры» и сами путались в «новой фене», и процесс вытеснения старой «блатной» лексики затянулся лет на 10–15 (а кое-где — и больше).

Изменения коснулись не только языка, но и татуировок. Мы уже отмечали в очерке о сталинской «перековке» «воров», что до войны особой символики татуировок не существовало. Многое было почерпнуто из нательных рисунков, бытовавших среди моряков. Само ношение татуировки уже указывало на принадлежность к «блатному миру». В гулаговских тюрьмах даже существовала специальная прцедура отсева «блатных» от основной массы арестантов на основании наличия у первых наколок на теле. «Петушки к петушкам, а раковые шейки — в сторону», — усмехались надзиратели, намекая на известные сорта карамели.