Кроме того, только опытный боевой офицер мог разработать и осуществить военную операцию, которая, кстати, при определённом раскладе сил и везении имела немало шансов на успех. Трагический финал с самоубийством также наводит на мысль о принадлежности Ретюнина и шестерых его сподвижников к офицерству дореволюционной закалки. Среди «блатных» подобных традиций не культивировалось. Совершенно дико представить, чтобы «босяки», «воры» демонстративно стрелялись в висок! Не из той оперы…
Но есть любопытные детали, которые наводят на мысль, что в восстании принимали участие и военные новой, социалистической «закваски», немало которых было репрессировано в конце 30-х годов и попало в сталинские лагеря. Иначе становится абсолютно бессмысленной акция с попыткой захвата аэродрома. Она имела смысл лишь в том случае, если среди повстанцев были профессиональные авиаторы, способные поднять в небо современные боевые самолёты (в самом деле, наивно было бы рассчитывать на захват местных лётчиков и принуждение их к полёту — таких «романтических» «допусков» профессионалы при разработке военных операций себе позволить не могут).
«Ретюнинский побег» ясно свидетельствует, что при определённых условиях в лагерях шли на сближение люди с противоположными идеологическими установками, имевшие боевой опыт. С другой стороны к ним примыкали уголовники, склонные к авантюризму и отчаянным поступкам в силу условий, в которых они воспитывались и жили. Главное — необходима цель, объединившая бы этих арестантов, разных по складу характера и мировоззрению. Этой целью была свобода…
Майор Пугачёв — подполковник Яновский — полковник Батюта: от мифа к реальности
Из начала 40-x вернёмся в их конец. Послевоенный ГУЛАГ резко отличался от довоенного. Раскол в воровском движении и «резня» серьёзно подорвали позиции профессиональных уголовников в арестантском сообществе. Новая волна заключённых — «вояки», «автоматчики», повстанцы-националисты — отличалась от забитых «мужиков» и «фраеров» совершенно другой психологией. Психологией людей, имевших собственное достоинство и готовых его отстаивать в схватке. Конечно, это можно сказать далеко не обо всех фронтовиках, брошенных в лагеря, но к концу 40-х, а особенно к началу 50-х годов перелом в сознании арестантского мира наметился явный.
Никогда ни до, ни после не знал лагерный мир такого количества побегов! Мы имеем в виду не просто «перемену участи» (так ещё со времён царской каторги называли побеги) — на такое шли многие гулаговские арестанты, — а уходы дерзкие, вооружённые, с убийством охранников, с перестрелками, грабежами попутных машин и прочими сопутствующими «подвигами». Бежали поодиночке, бежали небольшими группами, бежали массово… И многие подобные отчаянные акции не обходились без участия «вояк». Бежали власовцы и бандеровцы, «лесные братья» и фронтовые разведчики.
В основном «делали ноги» весной и летом. Как поётся в старой лагерной песне:
Это было весною, зеленеющим маем,
Когда тундра проснулась, развернулась ковром.
Мы бежали с тобою, замочив вертухая,
Мы бежали на волю, покати нас шаром —
По тундре, по железной дороге,
Где мчится поезд Воркута — Ленинград,
По тундре мы бежали от погони,
Чтобы нас не догнал автоматный заряд…
Но нередко «отрывались» и зимой. Не зря в блатном жаргоне до сих пор «встать на лыжи» значит «совершить побег».
Мы не ставим перед собой цели в этом очерке рассказать о побегах гулаговских арестантов. Достаточно много страниц посвятил им Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ». Повторять его — нет смысла. Но вот кое-что уточнить — смысл есть.
Начнём мы с другого лагерного писателя — Варлама Тихоновича Шаламова, испытавшего на себе весь ужас сталинских лагерей. Есть у Шаламова рассказ «Последний бой майора Пугачёва». В нём изложена история побега, который организовал бывший майор Советской Армии Пугачёв, зэк, культорг лагеря. В рассказе, правда, не указано, за что был осуждён Пугачёв, но из множества косвенных деталей и характеристик ясно: за «политику». Все, кто уходит вместе с ним в побег, тоже бывшие военные: разведчики, лётчики, водители — и офицеры, и рядовые. Они привыкли к риску, к смерти, не хотят быть рабами. Увлечённый повествованием, Шаламов с каким-то особым любованием описывает, как беглецы душили и расстреливали часовых и дежурных, как, окружённые на болоте, вооружённые заключённые уложили замертво 28 бойцов и невесть сколько ранили… Сам же Пугачёв застрелился в тайге.
В очерке «Зелёный прокурор», посвящённом истории колымских побегов, Шаламов указывает на источник рассказа о майоре Пугачёве. Это — побег, возглавленный неким подполковником Яновским.
Любопытен также один штрих: Яновский со своими боевыми товарищами ставил перед собой цель — захват военного аэродрома. Вспомним восстание Ретюнина…
Если добавить сюда упоминаемых Солженицыным в «Архипелаге ГУЛАГ» одноглазого полковника Воронина (или Воронова) и старшего лейтенанта бронетанковых войск Сакуренко, поднявших восстание и решивших взять ни много ни мало Воркуту, но расстрелянных штурмовиками на бреющем полёте, — картина получается довольно пёстрая. За малым не вторая мировая война. Как же отделить легенды от реальных событий?
Конечно, эта страница нашей истории требует глубокого и тщательного изучения. Но нам повезло: удалось отыскать человека, который лично участвовал в пресечении крупнейшего колымского побега, послужившего основой для многочисленных легенд о майорах пугачёвых и полковниках яновских. Суровая проза жизни, к сожалению, менее возвышенна, чем её многочисленные литературные переложения.
Анатолий С. не читал произведений Шаламова. Он рассказал о том, с чем пришлось столкнуться ему самому. В конце 40-х годов он проходил срочную службу в составе конвойных войск на Колыме. Любопытнее всего то, что на эту службу он был призван спустя короткое время после того, как… отбыл наказание на той же Колыме, куда попал ещё несовершеннолетним за вооружённое разбойное нападение! (Так что в судьбе власовцев, становившихся после освобождения «вертухаями», нет, как мы видим, ничего исключительного: бывало и похлеще).
Массовый побег заключённых, совершённый под предводительством бывшего офицера Советской Армии, действительно имел место в конце 40-х годов на Колыме. Событие исключительное даже по меркам тех лет, когда зэки бегали нередко. Возглавил побег не майор и даже не подполковник, а полковник Батюта. Полковник танковых войск, как и утверждал Шаламов.
Правда, осуждён Батюта был не по «политической» 58-й статье, а по уголовной — за мародёрство во время пребывания советских войск на территории Германии.
И ещё одна неточность допущена Шаламовым. Варлам Тихонович, рассказывая о составе арестантов, ушедших из зоны, писал следующее:
Это отделение было сформировано сразу же после войны только из новичков — из военных преступников, из власовцев, из военнопленных, служивших в немецких частях, из полицаев и жителей оккупированных немцами сёл, заподозренных в дружбе с немцами.
Здесь были люди, за плечами которых был опыт войны, опыт ежедневных встреч со смертью, опыт риска, опыт звериного уменья в борьбе за свою жизнь, опыт убийства.
Здесь были люди, которые уже бежали и из немецкого, и из русского плена, и из английского плена. Люди, которые привыкли ставить на карту свою жизнь, люди с воспитанной примером и инструкцией смелостью. Обученные убивать разведчики и солдаты, они продолжали войну в новых условиях, войну за себя — против государства.
