Да, эти люди были тоже потрясены тем, как подло поступила с ними родная власть. Они тоже сначала надеялись на справедливость. Но у тех, кто прошёл Бухенвальд, Освенцим, Дахау и другие «кузницы смерти», сформировалась главная черта характера — несгибаемость. Умение выжить и сохранить человеческое достоинство в таких условиях, по сравнению с которыми быт сталинских лагерей можно считать черноморской здравницей.
Это — не преувеличение. Мы привыкли читать об ужасах ГУЛАГа. Но как-то в тень ушли ужасы фашистских концлагерей. А вспомнить о них необходимо. Хотя бы для того, чтобы представить, какого рода пополнение пришло в советские места лишения свободы после войны.
Обратимся к воспоминаниям Леонида Самутина о том, как жили военнопленные красноармейцы в Сувалках — германском лагере смерти.
Лагерный гулаговский барак для узников фашистских застенков мог считаться комфортабельным отелем:
Мы живём в норах, которые выкопали сами. Крышки от котелков, ложки, какие-нибудь дощечки и черепки, наконец, собственные ногти — вот наш шанцевый инструмент. Но и копать нору нужно обязательно… Ночью никто не должен находиться на поверхности земли на территории блока. С вышек всю территорию лагеря непрерывно обшаривают прожекторами и по каждой появившейся фигуре начинают стрельбу…
Нора — это нора. Дыра в земле, чтобы пролезть, яма глубиной по плечи человеку среднего роста. Внизу — колоколообразное расширение, чтобы двое или даже трое могли лежать на боку, поджав ноги. Выпрямиться негде. Размер ямы строго ограничен пределом прочности кровли… Каждое движение, а переворачивание особенно, вызывает падение струек песка с кровли. Песок сыплется в уши, в глаза и за шиворот…
С наступлением зимы были выкопаны землянки длиной 30 метров, шириной 6… Внутри землянок продольные нары в два этажа, нижний — совсем низко над землёй. Ещё оставшиеся в живых обитатели нор перебрались в эти землянки.
Спуск в землянку по лестнице прямо с улицы, без всякого тамбура. Посредине — железная печка. Тепла, конечно, не хватает на всех, постоянно драки за места у печки, поближе к печке.
Паёк тоже уступал гулаговскому. Утром — так называемая «кава»:
Это такой напиток, мятный чай можно его назвать, потому что в котле на кухне заваривают мяту… В обед — черпак баланды, ужасного варева, которое не станет есть свинья у хорошего хозяина. Черпак — консервная банка ёмкостью 0,8 литра. Состав баланды: вода, сваренная в пей нечищеная брюква, турнепс, иногда картошка… Если бы хоть мыли как следует, а то ведь так с грязью и землёй и бросают в котёл…
После раздачи — свалка у раздаточного бака за право вымыть бак. Тому, кто смог захватить это право, достанется возможность пальцами собрать со стенок и со дна бака те остатки, которые могли там прилипнуть.
Другим уродством был каннибализм… В одной из землянок на нижних нарах в дальнем холодном углу был обнаружен труп с отъятыми частями тела. Сосед признался, что это сделал он, а мясо сварил и съел. Он был забит полицейскими до смерти тут же.
Второй случай произошёл у нас в лазарет-блоке ближе к весне… Каннибалом оказался один из поправлявшихся больных, белорус, который приспособился незаметно вырезать печень у только что умерших, и затем варить её в закрытой банке на печке.
Узников вообще не считали за людей, держали как скотов, и болезни выкашивали их тысячами:
На холоде, на ветру, под снегом морят часами под видом бесконечных проверок и пересчитываний, построений и перестроений. При этом избивают по всякому поводу и просто без повода. После каждого такого построения перед землянками оставались тела потерявших последние силы или уже умерших людей. Другие умирали в землянке, еле-еле дотащившись до своего места на нарах…
Вшивость достигла чудовищных размеров… На дощатом полу вши трещали под ногами, как песок. Вши стали предвестниками приближающейся смерти. Если человек должен был умереть через несколько часов, его вши начинали вылезать наружу. И видеть человека, ещё живого, по которому ползли его вши, полезли из бровей на веки, из усов, бороды и волос на щёки, с белья на гимнастёрку, штаны и даже на шинель, — это видеть несомненные признаки скорой смерти…
В крайних степенях истощения люди представляли собой только скелет, обтянутый кожей. Мышечных тканей почти не оставалось. Это были люди без ягодиц… Ягодичные ткани расходовались организмом в последнюю очередь, когда уже все основные резервы были истощены…
Главных болезней было две: дистрофический понос и сыпной тиф… Тиф вместе с голодом и холодом сделали своё чёрное дело — унесли тысяч двадцать жизней.
Мог ли чем-нибудь удивить этих лагерников «беспредел» «уркаганов», когда они видали и не такое:
…Распространился бандитизм в лагере. Методы действия бандитских шаек были однообразны. Они заманивали к себе в норы намеченных одиночек с помощью подсылаемых зазывал, угощавших хлебом, куревом, обещавших путь к спасению. На краю гибели от истощения люди становились легковерными и наивными, как дети…
Завлечённый в нору, где было двое бандитов, такой обессилевший человек легко становился их жертвой. Ночью бандиты его душили, раздетый догола труп выбрасывали наружу и оттаскивали куда-нибудь подальше от своей норы. Добытая одежда и другие предметы через полицейских или через рабочие бригады выменивались на хлеб, сало и табак.
Нам пришлось подробно обрисовать эту картину, чтобы читатель понял: людей, которые смогли выдержать ПОДОБНЫЕ издевательства, запугать ГУЛАГом было уже трудно. Добавим сюда жгучую обиду, ненависть к лагерной администрации, к представителям власти и закона (попасть из вражеских лагерей в свои да при этом быть обвинённым в предательстве — можно понять, ЧТО испытывали по отношению к власти такие люди!). Вспышки ярости, злобной агрессивности, готовность на отчаянные поступки — это отличало в первую очередь именно узников концлагерей. Фронтовики обрели себя в «зонах» куда позже…
В фашистских концлагерях узники-«вояки» держались тем, что верили: вот придут наши, вот дождёмся победы — ради этого можно вытерпеть всё! В сталинских лагерях у них были отняты все надежды. Оставалась только ненависть…
«Власовцы»: дважды зэки и дважды предатели
Эта ненависть распространялась не только на «начальничков» или распоясавшихся уголовников. Особое презрение вызывали и так называемые «власовцы» — бойцы РОА (Русской освободительной армии), коллаборационистского военного формирования под командованием пленённого гитлеровцами советского генерала Власова. РОА действовала в составе фашистской армии и набиралась из советских военнопленных, которые не выдерживали тягот и мучений концентрационных лагерей.
Леонид Самутин, чьи воспоминания цитировались выше, тоже был в армии Власова. Оправдывая себя и своих товарищей, он пишет:
В какой-то газете была помещена заметочка о публикации в Англии двух книг о выдаче русских, уклонявшихся от репатриации, Советскому Союзу. Там были процитированы слова одного английского офицера, который из немецкого лагеря для английских военнопленных с возмущением и негодованием смотрел на ряды русских в немецкой военной форме, отступавших в 44-м году вместе с немцами перед натиском советских сил. С британскими понятиями о чести никак не вязалось, чтобы военнослужащий мог надеть вражескую форму и оказаться в одних рядах со своими бывшими противниками. Это благородное негодование тем более легко в себе разжигать, когда ни разу в жизни не только самому не пришлось испытать ни настоящего голода, ни даже видеть людей, доведённых голодом и лишениями до потери человеческого лица… Англичане в немецком плену были лишены только одного — свободы, но ни голода, ни холода, ни утеснений с бытом, ни потери связи с родиной и семьями не испытывали. И немцы к ним относились иначе, чем к нам, и Красный Крест в отношении них исполнял свой долг. Так вам ли судить, господа, людей, уцелевших по воле случая и судьбы в условиях, обрекавших нас всех на поголовную и мучительную гибель?
