Генерал А. И. Деникин, на протяжении всей войны резко выступавший против фашистской Германии и против россиян, воевавших на её стороне, писал начальнику РОВСа генералу А. П. Архангельскому:

Окончание войны застало казаков в Югославии, Италии и Австрии, на территории, оказавшейся в руках союзников. В мае-июне 1945 года в южноавстрийском городе Лиенце казаки были переданы советским войскам (согласно тайным договорённостям, заключённым ещё в Ялте). Общая численность казачьих войск и казачьих семей, подвергшихся репатриации, составила более 50 тысяч человек.

Эти люди прекрасно представляли, что их ждёт на родине. Поэтому многие просто кончали жизнь самоубийством. И не только мужчины. Вот что пишет английский историк Николас Бетелл в книге «Последняя тайна»:

Мы рассказываем это для того, чтобы читатель мог хотя бы примерно представить, с каким настроем попадали казаки в гулаговские лагеря. Сюда их дошло чуть более половины из их общего числа. Многих просто расстреляли (прежде всего — офицеров). Ненависть к Советской власти была пронесена ими через пламя войны и закалилась голгофой Лиенца — австрийского городка, где англичане выдали их Советам. В ГУЛАГе они ненавидели «начальничков» в военной форме, ненавидели общую массу арестантов, «пахавших» на эту власть, в том числе и «политиков», ненавидели «сук», воевавших в штрафных формированиях за Совдепию… Как справные хозяева и собственники, не питали они любви и к воровскому «братству», но относились к «уркаганам» терпимее, чем к остальным.

Конечно, в общей арестантской массе казаков было не так много. Но зато многие из них отличались злостью и агрессивностью. Иногда они действовали сами по себе. Но чаще всё же примыкали к «махновцам». Ведь чисто «казачьему» движению невозможно было бы просуществовать длительное время: мгновенно подвели бы «политическую» 58-ю статью и «расшлёпали» как «фашистов». А в уголовном «коллективе», как казалось казакам-арестантам, действовать было значительно проще и безопаснее.

Арестантское сообщество зорким своим глазом выделило эту группировку. Так их и называли — «казаки». Это слово в лагерях фактически стало синонимом и «беспредела», и «махновщины». «Казачить» кого-либо значило то же, что «беспредельничать», «обжимать», «дербанить». Лагерный бандитизм, грабёж получил язвительное название «казачий стос» (стос — популярнейшая блатная карточная игра, соответственно «казачий стос» — это беспроигрышная «игра», попросту раздевание).

Не следует, конечно, преувеличивать значения «казачьей волны» в уголовном мире. В блатном жаргоне и до 40-х годов существовал термин «казак». Правда, его значение было иным, причём на протяжении короткого времени несколько раз менялось. В 20-е годы, например, так порою называли крупных авторитетов, предводителей преступных групп, шаек. В середине 30-х «казаками» нередко называли тюремных надзирателей. Причём в качестве сигналов опасности наряду с «атас!», «зекс!», «вассар!» и другими было популярно ещё одно — «казаки!». То есть негативное определение «казак» в определённой мере могло быть перенесено на «беспредельщиков» по ассоциации с ненавистными «вертухаями», постоянно «щемившими» «честных бродяг» (мы наблюдали это уже со словом «сука»).

Однако и связь с реальными казаками послевоенного ГУЛАГа несомненна. У старых арестантов, с которыми мне довелось беседовать, нередко — и вне связи с «сучьей войной» — проскальзывали в разговоре выражения типа «злой, собака, как казак», «был там один какой-то бывший долбанный есаул», «он озверевший, с Дона, недобиток казачий» и т. д. Арестантский народ почему-то часто не слишком жаловал казаков — и прежде всего за их характер (в идеологическом плане, кстати, «казачья карта» к началу войны активно разыгрывалась официальными властями, которые заигрывали с казачеством; та же линия продолжалась и после войны — вспомним хотя бы фильм «Кубанские казаки»).

Надо отметить живучесть всех этих понятий в уголовно-лагерном языке. И до сих пор «беспредельщик», «махновец», «казак» обозначают бессовестных, наглых грабителей, не признающих ни общечеловеческих, ни арестантских, ни уголовных норм и «понятий».

Судьба «беспределов» оказалась очень печальной — печальнее даже чем «воровская» или «сучья». Ведь в пересыльных тюрьмах камеры обычно разделялись на два вида — для «блатных» и для «сук» («мужики» и «фраера» в счёт не шли, они могли «пыхтеть» в любой «хате»). Для «беспределов» не полагалось, не было предусмотрено специальных «апартаментов». Очень скоро оказалось, что «грозные» и «непримиримые» «беспределы» вынуждены идти на поклон к тюремному и лагерному начальству со слёзными мольбами изолировать их и от «честняков», и от «блядей». Это было достаточно хлопотно и непросто для тюремщиков, им проще было бросить «махновцев» куда угодно — и будь что будет. В конце концов, по сравнению с двумя главными «мастями», затеявшими «резню», «беспределов» было не так уж много.

Но гулаговские власти порою оказывались мудрее и использовали «беспредельщиков» в качестве своих вынужденных помощников, создавая прообразы тех печально знаменитых камер, которые позже стали называться «пресс-хатами». Здесь физически, руками зависимых от начальства арестантов, обрабатывались неугодные зэки, из них выбивались необходимые «признания», самооговоры и вынужденная клевета на других. Таким образом, многие «беспределы» оказались хуже «сук», против которых выступали…

Чаще всего эту группировку называли «один на льдине». «Льды» — это как бы общее название, «один на льдине» — определение каждого члена в отдельности.

Ещё таких арестантов звали «челюскинцами». Так переосмыслил весёлый блатной народ эпопею с ледоколом «Челюскин». Напомним, что 13 февраля 1934 года это судно было раздавлено льдами в Чукотском море. Погиб один человек (завхоз Борис Могилевич), а 104 члена экипажа оказались на дрейфующей льдине во главе с начальником экспедиции О. Ю. Шмидтом. Уголовники тут же сочинили ироническую поговорку — «Шмидт сидит на льдине, как шухер на малине». А уже в середине 40-х окрестили «челюскинцами», или «льдами», особую арестантскую «масть».

По поводу этой масти, как и по поводу «поляков», также существуют разные мнения. Ахто Леви, например, даёт «льдам» следующую характеристику:

Однако ряд других свидетельств, в том числе и беседы с непосредственными участниками тех далёких событий в ГУЛАГе, заставляют подвергнуть такую характеристику сомнению.