— Я тут разузнал кое-что… Например, что ты задолжал клубу даже свое исподнее.

Эмилио почувствовал, как кровь прилила к лицу.

— Это вторжение в частную жизнь. Марко Тулио! Ты шпионишь за мной?

— Всегда полезно знать, что у твоих друзей за душой. Ты так не думаешь?

— Этот разговор не имеет смысла, — сказал Эмилио, надевая пиджак. — Поехали в регистрационную палату, а там будет видно, что делать дальше. Вот это действительно полезно.

— Так-то лучше! Люблю, когда ты работаешь головой, а не только зализываешь на ней волосы.

Они вышли на улицу. Мимо проходили три студентки и разом остановились, глядя на Эмилио. Тот не замедлил ответить им томным взглядом.

— Вот почему тебе никогда не выбраться из дерьма, — заметил Эскилаче, — ты слишком часто думаешь не головой, а задницей.

Когда вошли двое, Бакетика как раз заканчивал очередной кроссворд. Он встал из-за стола к окошечку, продолжая вспоминать реку в Германии из четырех букв. Эскилаче показал ему удостоверение муниципального советника и сразу пошел в наступление.

— Нам стало известно, молодой человек, что вы предоставляете конфиденциальную информацию частным лицам.

Бакетика побледнел, поняв, что его кто-то заложил.

— Нет, сеньор, — пролепетал он. — Это клевета! — Он потрогал усики, прикрывающие заячью губу, старательно избегая встречаться взглядом с советником.

— Смотрите мне в глаза, я с вами не шучу!

— Я смотрю, доктор…

— Так посмотрите еще и отвечайте правду, если не хотите завтра искать по объявлениям работу!

— Спрашивайте, доктор.

— Кому в последние дни вы передавали информацию о регистрации землевладения?

Бакетика потерял дар речи, увидев себя выброшенным на улицу. Все пропало. Его уличили!

— И не врите мне, вашу мать! Скажете правду, тогда, возможно, мы забудем о вашем проступке.

— Да, доктор…

— Что «да»?! — рявкнул Эскилаче.

— Да, то есть, должен признаться, что последней была одна сеньо… сеньорита…

— Какая сеньорита, кто она?

— По правде говоря, доктор…

Барраган наклонился к уху Эскилаче и прошептал:

— Это была моя секретарша, не важно.

— Так, кто еще?

Бакетика снова потрогал усики крючковатыми пальцами, посмотрел на паутину под потолком и медленно произнес:

— Значит… несколько дней назад приходил молодой человек. Журналист.

— Кто он? Где работает?

— У него какая-то странная фамилия. А работает в «Обсервадоре».

— Ага, и что ему от вас требовалось?

— То же, что и сеньорите, копия регистрации дарственной на земельный участок на Сисге.

— Как его зовут?

— Не помню, доктор, но если увижу в лицо, узнаю.

— У вас есть три секунды, чтобы вспомнить его фамилию, в противном случае собирайте вещи, поедете с нами!

— Подождите, доктор, кажется, вспомнил… Его фамилия Силамба.

— Силамба?

— Да, доктор.

— Ну-ка, напишите мне ее на бумаге!

Ф-фу, ушли! Бакетика перевел дух и направился в ванную комнату освежиться. Незваные посетители не унесли с собой ни копии документа, ни его письменного признания, и даже не взяли с него торжественного обещания никогда больше не нарушать… а кстати, если он преступил закон, каким словом определяется его преступный статус? Злоумышленник? Мошенник? Но уж точно не насильник. Может быть, мздоимец? Эх, от университетских лекций по юриспруденции в голове и следа не осталось. Но тут, в результате усилий мозговых извилин, ему вспомнилось совсем другое: Рейн! Река в Германии из четырех букв — Рейн! Бакетика вытер лицо полотенцем и поспешил обратно вписывать в кроссворд отгаданное слово.

Бывают дни, когда печаль нас настигает… как сказал бы поэт, и да простят мне уважаемые друзья это лирическое вкрапление, но сейчас мой рассказ действительно примет романтический оттенок. Итак, я продолжал служить в полицейском участке, получил первое повышение в звании до капрала, регулярно выходил на патрулирование столичных улиц со своим тормозным напарником Монтесумой, и все лучше узнавал наш город изнутри, проникая в самые темные и омерзительные уголки его чрева. Однако перейдем к сути. Шагаем мы как-то с Монтесумой по Тридцатой каррере — он обсасывает замороженный сок гуанабаны на палочке, я грызу жареный кукурузный початок, купленный накануне в обжорном ряду возле стадиона, — как вдруг слышим чьи-то крики. Я, взявшись за кобуру, бросился бегом в направлении беспорядка, напарник за мной. Прибыли на место, видим, посреди авениды стоит автомобиль «шевроле-спринт», а его хозяйка кричит нам, что у нее только что сорвали с шеи ожерелье. Тут сеньора опять принялась жалобно причитать и пальцем показывает на верзилу, одетого в лохмотья и босого, который как раз выбегал на противоположный тротуар. Я махнул Монтесуме, и мы кинулись в погоню, он по одной стороне, я подругой. Так, рысью, добежали до эстакады Пятьдесят седьмой. Там этот оборванец, настоящий конь, спрятался было за бетонной колонной, но я заметил краешек его драного пончо и крикнул ему, чтобы выходил. Потом подошел поближе с пистолетом на изготовку, желая только нагнать на него страху — никогда не знаешь, чего ждать от этих полоумных. Монтесума выбежал наперерез и перекрыл ему выход с другого края эстакады. Он опять хотел спрятаться, но ничего у него не получалось, мы даже слышали, как он тяжело дышит после пробежки. Я опять крикнул ему, чтоб выходил, и мы стали сближаться, но когда до него оставался один шаг, он выскочил, оттолкнул Монтесуму, и бросился на проезжую часть. Я услышал, как тяжело затормозил автобус, резко обернулся и успел разглядеть, как лохмотья бродяги исчезли под колесами. Не буду подробно описывать ужасное зрелище, скажу только, что по асфальту разлилась целая лужа крови и ручьем потекла по сточному желобу. Бледный водитель объяснял, что у него не было времени остановить тяжелую машину, что оборванец сам виноват, а нам с Монтесумой пришлось лезть на карачках под автобус и вытягивать то, что осталось от этого, прошу прощения, говнюка. А осталось, естественно, немного. Колесо расплющило ему голову и руку. Когда мы его выволокли, то в другой руке увидели ожерелье сеньоры, знаете, такие жемчужные бусы. Ничего, красивое. Монтесума вытащил его из коченеющих пальцев и отдал владелице, которая уже стояла рядом, зажав рот руками, с выпученными от ужаса глазами. Говнюку — произношу это слово в последний раз, обещаю! — было лет двадцать, не больше. Голова его напоминала сырое яйцо, упавшее на пол. При виде нее меня чуть не вырвало. Тут приехали забирать труп, а Монтесума, который стоял бледный, как смерть, принялся говорить и говорить. Бедняга не мог остановиться, рассказывал мне о чем придется, я даже не успевал переключаться с одного на другое. Начал с булочной в пригороде Тулкана, в которой он покупал молочные бублики, потом заговорил о бывшей подружке с Льяно, сразу перекинулся на пса своего дедушки, и так без конца. Признаюсь вам, что к концу патрулирования я не выдержал и сказал: неужели это тот самый заика?! Очевидно, после пережитого потрясения у него в мозгу замкнулся какой-то контакт. Я тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Во рту не проходил привкус рвоты, а когда дежурство закончилось и я вышел из полицейского участка в соседнюю лавку перекусить сдобной булочкой с горячим шоколадом, то понял, что не могу проглотить ни кусочка. Едва я подносил чашку ко рту, перед моими глазами немедленно возникал изувеченный молодой оборванец и его раздавленный череп с окровавленными зазубринами. Мне вспомнилось недомогание, постигшее меня в детстве, и я подумал: «Опять закупорился мой желудок, ну и ну!»

Эступиньян поднимался по лестнице в свою квартиру, Силанпа остался в подъезде.

— Прошу вас, хефе! Добро пожаловать в мой дом! Он довольно скромный, но вполне уютный.

Силанпа покачал головой. На улице, на ничейной территории, они делают общее дело, но за этой дверью находится мир Эступиньяна, и Силанпе туда ходу нет.