— Знаю, это я подарил ей книгу.

Силанпа распрощался и пошел к выезду на шоссе дожидаться автобуса из Коты. После второй выкуренной им сигареты появился автобус. Силанпа проголосовал, поднялся по ступенькам в салон, занял место в самом конце и принялся провожать неприязненными взглядами обгоняющие их автомобили по свободному в этот час шоссе.

Он сошел на Сто двадцать седьмой и почти бездумно пересел на маршрутку до Нисы. Силанпа понимал, что совершает глупость, но засевшие в мозгу увещевания Гусмана и накопившаяся тоска подталкивали его к дому Моники. «Гусман прав, мне будет еще паршивее, если я этого не сделаю», — оправдывался он перед собой. Ключи от квартиры лежали у него в кармане; он поднялся по лестнице на четвертый этаж и отпер дверь.

Вошел.

В квартире было пусто. То есть на самом деле пусто — не осталось ни мебели, ни одежды, ни вообще никаких признаков того, что кто-то когда-то здесь обитал. Сердце Силанпы болезненно сжалось от жуткого предположения — переехала к Оскару; подали документы на оформление брака и теперь живут вместе. К щекам прилила кровь, в глазах потемнело… Он уже начал было пятиться в уголок на ослабевших ногах, чтобы тихонько сползти на пол, как вдруг в дверь вошла она.

— Я знала, что ты придешь, Виктор, — сказала Моника, — только не могла угадать, сколько времени у тебя это займет. Я здесь теперь не живу, приехала, только чтобы выключить счетчик.

К удивлению Силанпы, свежее дуновение надежды заставило его прийти в себя.

— Моника…

— Ты сам велел мне перебраться в безопасное место. Видишь, я послушалась.

— Я думал, тебе грозит опасность, но, похоже, свалял дурака.

— Опасность грозит, когда любишь человека вроде тебя. Только теперь я поняла это.

— Моника, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю!

— Мне без разницы, о чем ты говоришь! Я знаю, что говорю я, а я говорю тебе, что ушла отсюда навсегда! Меня здесь уже нет, понятно? Я исчезла для всего, что это место значит для тебя и для меня! Исчезла из твоей жизни, понял ты наконец?

Силанпа почувствовал, как глаза его наполняются слезами, и решил лишний раз не позориться.

— Прости, мне лучше уйти… — Он повернулся к ней спиной и поплелся к выходу, веря всей душой, что сейчас Моника с повлажневшими глазами остановит его, они поцелуются, займутся любовью на ковровом покрытии пола, и одинокая жизнь завершится для него раз и навсегда, а мир после ужасного перебоя завертится снова. Но он ошибся. Вот он миновал входную дверь, добрел до лифта, а рука Моники, столько раз ласкавшая его, так и не легла ему на плечо. Дверь лифта открылась, он шагнул внутрь и нажал кнопку первого этажа, чувствуя, что жизнь кончена.

Выйдя из подъезда, Силанпа поднял голову и с грустью посмотрел на ее окно. В нем горел свет, уже не обещавший ни любви, ни тепла. Все тело ломило от боли; в отчаянии он укусил себя за безымянный палец, желая ощутить вкус собственной крови. Ему хотелось, чтобы боль стала невыносимой и заглушила страдания того единственного, натянутого до предела нерва, наполняющего слезами его глаза. Внезапно перед ним замелькали картины всей его жизни с Моникой, и рыдания выплеснулись откуда-то из самого чрева, исполосовав обе щеки мокрыми бороздками. Нетвердой походкой доковылял он до авениды Субы. Середину проезжей части перегородили застрявшие в пробке маршрутки. Весь мир восстал против него, ведь именно здесь разыгралась трагедия отвергнутой любви, именно на этой улице он потерял единственное, что по-настоящему ценил и в чем нуждался больше всего на свете. Стало тоскливо до тошноты, захотелось исчезнуть, смешаться с уличной грязью, только бы не быть жалким неудачником, потерянным в ночи, плачущим по женщине, за которую с готовностью отдал бы жизнь, пошел бы на любые унижения, принял бы самую страшную муку.

Разум его помутился от угнетающих душу страданий; словно в тумане Силанпа остановил такси, сел на заднее сиденье и в отчаянной попытке вернуть себе чувство собственного достоинства произнес вслух, обращаясь к самому себе:

— Моя жизнь вмещает много больше! — но тут же разрыдался, окончательно потеряв контроль, так как знал, что это ложь, что никакими словами не сможет стереть из памяти ее образ.

И вновь он падал, тонул в умопомрачительной боли, опутавшей душу, будто железными оковами. Он понимал, что, если и был когда-либо счастлив, то лишь ценою такой вот ночи, когда заканчивается жизнь, потому что не мог придумать ничего лучшего, чем вернуться в ту маленькую квартирку, упасть перед ней на колени и умолять, чтобы она его не бросала. В то же время он ни секунды не сомневался, что этим окончательно погубил бы все, и сам сгинул бы в пучине забвения, из которой никому, или почти никому, не дано спастись…

Сон все не приходил. Фонари в саду просвечивали сквозь шторы спальной комнаты. В мертвой тишине собственные мысли оглушали Баррагана. Рядом, закутавшись в простыни, мирно посапывала Каталина. Это немного успокаивало и внушало уверенность — Барраган понимал: раз жена спит, значит, верит ему. Ее присутствие и эта слепая вера в свою очередь порождали в нем чувство защищенности. Он отдал бы все и даже больше, чтобы не потерять Каталину, всегда иметь ее под боком, ощущать тепло ее дыхания и слышать, как она изредка бормочет что-то невнятное сквозь сон.

Но раз так, какой ему смысл изменять ей? Зачем волочиться за чужими юбками? Барраган задавал себе этот вопрос тысячи раз, но не мог найти ответа и лишь мучился угрызениями совести. На самом деле ему просто не хватало сил совладать с самим собой. Его мимолетные связи в определенной степени являлись воплощением мечты, которую он лелеял еще подростком, воображая себя плейбоем, мчащимся по Пятнадцатой каррере на «Рено-12» с включенной на полную громкость магнитолой; этаким неотразимым мужчиной, победителем, героем сдержанным и немногословным, но тем не менее до безумия обожаемым женщинами. Однако лишь от Каталины он получал все остальное — в частности, уверенность, что по вечерам ему будет достаточно одного ее нежного взгляда, одного ласкового прикосновения, чтобы избавиться от тяжести, накопившейся на душе за день. Когда она рядом, все кажется возможным и осуществимым.

Ровное дыхание Каталины вселяло надежду, что настанут лучшие дни. На нем повис слишком большой долг. Он постоянно проигрывал в Клубе директоров, делая невероятно дурацкие ставки — еще одна ниточка, связывающая его с юношескими грезами: образ игрока, бросающего вызов судьбе. Вот почему Эскилаче держит теперь Баррагана в своих руках; он единственный, кто знал о плачевном финансовом положении зятя, о его банкротстве. Знал, но не все — даже от него Барраган скрывал самое худшее. Доходы от собственной адвокатской практики, от содержания конторы, не покрывали его расходов, однако Баррагана страшила и приводила в полное уныние одна только мысль о необходимости ограничить себя, снизить свои потребности. К примеру, он никогда не сумел бы заставить себя признаться Каталине, что их семье грозит экономический кризис. Его страшила возможность потерять доверие жены. А Ката и Хуанчито — что станется с ними? Отказать в чем-то своим детям — об этом даже и подумать больно! Он всегда старался дать им все самое лучшее, обучить языкам, музыке, возил за границу, каждое воскресенье брал с собой в клуб, чтобы там они общались со сверстниками из богатых и успешных семей. Забота мужа о будущем детей всегда была предметом особой гордости Каталины, но она даже не подозревала о его ночной бессоннице и душевных муках. Только он один знал, что в действительности все обстоит иначе, и если Эскилаче откажется и дальше помогать ему, благополучие семьи рухнет, как карточный домик.

Дело с земельным участком на Сисге стало бы для Баррагана спасательным кругом, да и для Эскилаче тоже, насколько он мог понять. Ему, правда, не было известно о каких-либо трудностях в материальном положении советника, но в его поведении также замечалась определенная нетерпеливость. Иначе он не стал бы заключать сделку с таким типом, как Тифлис — настоящим мафиозо, необразованным и вульгарным мужланом. Но Барраган нуждался в этих деньгах, а без Эскилаче и его связей они были бы для него недосягаемы. Он стыдился своей зависимости от дяди Каталины, но в конце концов так было всегда. С момента открытия конторы именно Эскилаче обеспечивал его выгодными клиентами, подыскивал дела с крупным вознаграждением. Конечно, Барраган мог бы с самого начала работать самостоятельно, но уж очень привлекательными и неиссякаемыми казались жирные гонорары, с легкостью плывущие в руки. Однако главная ошибка заключалась в том, что с первыми же контрактами он стал вкладывать деньги в совершенно идиотские проекты и в результате потерял все до последнего песо. Кроме того, Барраган вбил себе в голову, что дружба с богачами откроет для него многие заветные двери, взялся сорить деньгами наравне с ними и в итоге очутился на мели, поскольку соревноваться с успешными директорами крупных компаний ему оказалось не под силу. Те могли позволить себе проиграть в рулетку пять миллионов песо — ведь завтрашний день принесет им двадцать миллионов; Баррагану же на подобные прибыли рассчитывать не приходилось.