– В Девятнадцатом поселке, – ответила я. – Сперва идти по улице Кропоткина…

– Теоретика анархизма?! – засияли глаза у Анастасии Александровны.

– Ну, наверное. Потом свернуть на улицу Безымянную…

– Что, прям так и называется? Парадокс какой-то!

– Да, мама, так и называется! – вмешалась Ника. – У Тани друг пропал, а ты глупые вопросы задаешь. Сворачиваешь на улицу Безымянную, а с нее в переулок, который вообще безымянный, потому что никак не называется, там будет свалка, а за ней…

– А за ней то самое здание! А свалка на месте разваленного дома. Я знаю это место! – обрадовалась Анастасия Александровна.

– Откуда?

– Это был детский сад!

– Я как-то сразу догадалась, возле школ каруселей с качелями не строят, – ответила Ника.

– Когда-то я бывала в этом районе, – ответила Анастасия Александровна. – Тут жили мои одноклассники, Оксанка Лысова и Кирилл Боженко. Вот, и я к ним иногда в гости ездила. Точнее, уроки списать, – уточнила она деловито, как будто это было важно. – Ага, так вот. У Оксанки старший брат был, так он в детстве в этот садик ходил. А сама Оксанка и Кирилл тоже ходили уже в другой, две остановки на автобусе проезжать приходилось, потому что этот внезапно закрыли. Они мне это рассказали однажды. Каково, а?

– А почему его закрыли? – спросили мы хором.

– Вот этого не знаю. И по моим подсчетам, он уже лет тридцать пять закрытый стоит, – Анастасия Александровна прямо в куртке уселась в кресло и театрально развела руками: – Ничего ж себе годы летят, давно ли мы школьниками были…

– Тридцать пять лет здание закрыто, и никому до этого дела нет? – не поверила я.

– Именно! Не знаю, кто в нашем поселке занимается этими вопросами, но он явный разгильдяй, которому все до лампочки! – возмущенно ответила Никина мама. – А домов сколько по поселку брошенных, стоят, рушатся – тоже никому дела нет. Лампочки в фонари вкручивают вообще раз в сто лет…

Ника перебила:

– А координаты этой Оксаны или Кирилла у тебя есть?

– Где сейчас Кирилл, не знаю. А Оксана… Если не ошибаюсь, в городе Норильске, – невозмутимо ответила ее мама. – Но, насколько я помню, в поселке до сих пор живут ее родители. По крайней мере, жили пять лет назад.

– Дай мне их адрес! – решительно воскликнула Ника, тут же потянувшись за курткой. – Нам нужно обязательно с ними поговорить! Если… если, конечно, они захотят с нами разговаривать.

Анастасия Александровна засмеялась:

– Ладно, ладно, сейчас сама к ним схожу, уж мне-то они все расскажут. Если сами знают, конечно.

– Ага, как те соседи.

– Дорогая Ника, запомни: мне всегда все всё расскажут, что знают и чего не знают. Ага, уметь надо, вот как. Ладненько, ужин сами готовьте, раз так!

И Анастасия Александровна, так и не успевшая даже снять куртку, с довольной улыбкой снова выпорхнула за дверь.

– На что только не пойдет моя мама, чтобы ужин не готовить! – пояснила Ника и поплелась на кухню.

– М-да, моя бы точно никуда не побежала, – ответила я. – А с ужином могу помочь, я с удовольствием готовлю дома.

– Правда? – просияла Ника. – Удивляюсь этому удовольствию.

А я больше удивлялась ее маме, но ничего в ответ не сказала.

Было уже почти полседьмого вечера, когда мы услышали щелчок дверного замка и знакомый голос:

– Ну как там, ужин готов?

– Готов уже и съеден, – ответила Ника. – Ну как, узнала что-нибудь?

– Ну что я говорила – Оксанкины родители живы-здоровы, рады были меня видеть и все мне рассказали, – отчиталась Анастасия Александровна, предварительно стащив пару корявых оладушков, испеченных Никой под моим руководством. – Да, случилась там когда-то история. Работал себе детский сад под названием «Чайка» еще с первых послевоенных лет, и все в нем шло путем. Здание было дореволюционным еще, и что в нем располагалось до войны – никто не помнил, да это и не важно. И была к нему с левого крыла пристроена старая деревянная веранда. Оксанин отец, всю жизнь работавший плотником, видел ее и со знанием дела говорил, что сработана она была вкривь и вкось, да еще зачем-то деревом был обшит весь левый торец здания, к которому она прилегала. Короче, вид уродский и пользы никакой. Пока она кое-как держалась, в ней хранили всякую ерунду, но однажды у нее обвалилась крыша. Чинить ничего не стали, решили просто снести эту дурацкую, никому не нужную пристройку.

Оксаниного отца тогда попросили помочь убрать остатки этой веранды, и он потом говорил – доски были труха трухой, и сколько лет постройка стояла, непонятно, но уж явно не десяток и не два. А когда сняли деревянную обшивку с торцевой стены здания, в стене увидели замурованную дверь. Еще заинтересовались – нет ли в здании каких-то потайных комнат или секретных ходов – дом-то ведь старый, стены очень толстые, а когда его построили – вообще никто не знал. Но ничего такого не обнаружилось, за замурованной дверью начинался детсадовский коридор. И тогда решили, что когда-то здесь просто был запасной выход, который зачем-то замуровали.

Не помню год, когда это было, где-то середина семидесятых. Оксанин брат тогда уже пошел в школу, а сама Оксана только-только родилась, и ее отца попросили помочь в сносе веранды просто по старой дружбе, они дружили семьями с воспитательницей из этого садика. Так вот, снесли веранду летом. А осенью того же года в садике произошел несчастный случай – один из воспитанников погиб во время круглосуточной.

– Круглосуточной чего? – не поняла я.

– Круглосуточной недели. Так называлось, когда ребенок находился в садике круглосуточно всю неделю, возвращаясь домой только на выходные.

– Ужас какой! – всплеснула руками Ника.

– Ничего не поделаешь, было и такое. Если родители, к примеру, работают в ночную смену или находятся в командировке – это хороший выход. Правда, родители этого мальчика, скажем так, не слишком о нем заботились, у мамы с отчимом был новый ребенок, а «старый» им явно мешал, как нередко бывает в таких семьях. Потому они не очень огорчились.

– А отчего он умер?

– Вот это и непонятно. Вечером все легли спать, как положено, а утром все проснулись, а он нет. Экспертиза показала – внезапная остановка сердца. И винить некого, даже маму с отчимом, они в течение нескольких дней к нему и близко не подходили. Правда, по словам воспитательницы, дети в последние дни что-то между собой шептались об «открытой двери» и «страшном мальчике», но когда взрослые пытались их расспрашивать, замолкали. Так дело и закрыли, сочтя причиной смерти мальчика какую-то врожденную патологию. Бывает, чего там.

– Слушай, мам, но откуда эти страсти известны отцу этой твоей Оксаны? Ведь его дети на тот момент в садик не ходили? – перебила Ника.

– Я же тебе только что сказала – они дружили семьями с одной из воспитательниц! – недовольно ответила Анастасия Александровна. – По соседству жили, без приглашения в гости ходили. Недалеко от садика этого, кстати. Раньше, знаешь ли, люди дружнее были, охотнее общались с соседями, чем сейчас. Тогда компьютеров не было, собирались по-соседски на посиделки, в футбол играли улица против улицы. Я еще помню эти времена, сейчас такого нет. А Оксанина мама к тому же, скажу по секрету, болтушка и сплетница хоть куда. И вообще – об этой смерти, как и обо всех последующих, гудел тогда весь поселок!

– Значит, на этом дело не закончилось?! – вырвалось у меня.

– Какое там! Год прошел спокойно, но следующей осенью – то ли в октябре, то ли в ноябре, уже не скажу – новая смерть. И снова в круглосуточной группе. На этот раз нянечка, снова остановка сердца. Нашли в коридоре. Дети считали ее противной и злой, но не убивали же! Родственники подняли скандал, итогом стало увольнение заведующей, и только. Да она и сама не хотела работать в садике после такого. Так что ее никак нельзя было обвинить в третьей смерти, случившейся год спустя.

– Кто на этот раз?

– На сей раз старый сторож, круглосуточные группы в этом садике после всего случившегося отменили. Он тоже был обнаружен в коридоре на полу. На лице написан ужас, диагноз тот же, что и у предыдущих. Это опять дало повод для судебного разбирательства, но не нашли состава преступления и сделали вывод, что его организм не выдержал избытка спиртного. Не пришьешь же к делу детские разговоры о «страшном мальчике» и «открытой двери», – да, да, дети вновь шептались об этом, как, кстати, и в предыдущий раз. Уже и сами воспитатели теперь отнеслись к этим разговорам серьезно, обыскали весь садик, но не нашли ничего подозрительного, а дети по-прежнему отказывались об этом говорить. Что на детей вообще-то не похоже – обычно они охотно рассказывают старшим все свои выдумки и приключения. Правда, кое-кто из детей, кого напрямую спросили о загадочном страшном мальчике, сказал, что «говорить о нем нельзя, а то он придет и убьет». А на вопрос о двери отвечали, что на нее показывать нельзя, а то она откроется, и придет страшный мальчик. Дети говорили это, а сами то и дело поглядывали в конец коридора. Там все обыскали на предмет замаскированной двери, простукивали стену, даже сверлили ее, но ничего такого не нашли. Замурованная дверь оставалась замурованной, и открыть ее, разумеется, было невозможно. Умом многие понимали, что все эти кошмары начались со сноса веранды, но какую роль старая, рассыпающаяся в труху веранда могла играть во всем этом – понять не могли.