Обещанной телеграммы Валентин не послал и явился в Кузнецк как снег на голову.

Не спуская с рук двухлетней черноглазой Наташи, сразу признавшей в нем родного человека, Валентин ходил по дому, молча сжимая зубы. В памяти родительский дом сохранился просторным, высоким, сейчас он давил своими низкими потолками и теснотой. В единственной комнате ютились старики, вытянувшиеся за эти годы младший братишка и сестренки и Светлана с дочерью. Летом Светлана спала с Наташкой в сенях, по вечерам расстилая и утром сворачивая постель; зимой, чтоб не застудиться на холодном полу, обосновывались на русской печи, темной и душной. В довершение все деньги, получаемые по аттестату, и свой небольшой оклад — Светлана работала в библиотеке — она отдавала свекрови. Бледненькая Наташа бегала в чистеньком, залатанном на локтях платьишке, Светлана ходила в стареньком сарафане и тапках. Попросить на свои нужды у свекрови она стеснялась, а та, по простоте своей, ничего не замечала. «Сыты, в тепле, и слава богу…»

— А как же, Валя? — тихонько говорила Светлана, глядя на мужа счастливо голубеющими глазами, и по-девичьи краснела. — Все еще нелегко живут…

Семья действительно жила нелегко, но на гулянку, в которой приняли участие бесчисленная троюродная родня и все соседи, денег хватило, без этого было нельзя…

Поздно вечером, вдыхая легкий позабытый запах Светланиных волос, Валентин рассказал, почему его не приняли в академию.

Лежащая на груди Валентина теплая, смутно белеющая в темноте рука вздрогнула.

— Ну вот… началось, — Светлана проглотила горький комок, сжалась.

— Проживем, Света! Ты для меня… — в поисках подходящего сравнения Валентин замолчал и, увидев в щели дощатого потолка сенок мигающую звездочку, докончил: — Вон, как звезда ясная!..

Утром Кочин отправился в горком партии — новую, гражданскую жизнь нужно было начинать без промедления.

Валентину здорово повезло — первым секретарем, оказывается, работал Михаил Сергеевич Санников, бывший когда-то руководителем предвыпускного девятого «А» класса. Худощавый, подтянутый, он ходил по школе, поскрипывая хромовыми офицерскими сапогами, чаще всего в расшитой украинской рубашке с красным плетеным ремешком, под который всовывал два синеватых неживых пальца правой руки. Это была память о боях на Хасане, обстоятельство, необычно высоко поднимавшее в глазах мальчишек авторитет историка.

За эти годы Михаил Сергеевич заметно сдал. В черных, по-прежнему густых волосах пробилась густая седина, под глазами темнело, и только сами глаза остались все такие же — спокойные и внимательные.

— Воевал молодцом! — Санников еще раз взглянул на ордена и медали своего ученика. — Но насчет школы придется подождать. Сам понимаешь…

— Михаил Сергеевич! — по щекам Валентина пошли красные пятна. — Но это же несправедливо!

— Время такое, Валя, — по-дружески, просто и виновато сказал Санников, словно сознавая, что и он отвечает за это время. — Пойдешь на хозяйственную работу. В артель. У них там засоренность с кадрами. Очень нужны надежные люди.

— Но я же ничего этого не знаю!

— Освоишься, — улыбнувшись, убежденно сказал Санников. — А насчет квартиры обещаю подумать. Хотя честно тебе скажу — трудно. Немыслимо трудно. Заглядывай. А сейчас зайди в отдел кадров, к Храмковой. Возьмешь направление.

Фамилия Храмковой Валентину ничего не сказала, и велики же были его удивление и радость, когда выяснилось, что под ней скрывается прежняя Шура Валькова.

— Валька! — ахнула Шура, выскочив из-за стола, ее бледное, без кровинки лицо слабо порозовело.

В коридоре у окна вдоволь наговорились. Из ребят, оказывается, в Кузнецке осел один Вовка Серегин, сейчас он был в Москве на двухгодичных курсах главных бухгалтеров. Больше всего, конечно, поразило Валентина Шурино горе, рядом с ним все его собственные неудачи и огорчения были незначительными.

Должность заместителя председателя кустарно-промысловой артели «14 лет Октября» оказалась нелегкой. Со стороны все выглядело просто и понятно: артель специализировалась на пошиве обуви, на каждый месяц имелся план, и план этот нужно было выполнять. На деле же все получалось не так идеально. Сырье получали и централизованным порядком, и на обувной фабрике, и в овчинно-шубном комбинате, и из таких же артелей других районов. У всех у них были свои планы и заботы, договора поставок постоянно нарушались, и Валентин, на которого были возложены вопросы снабжения, крутился, как волчок. Многого он, конечно, еще не понимал, не знал, да и не умел ничего делать вполовину. Никак не мог он примириться и с разболтанностью. Потомственные сапожники левачили, попивали, Валентин горячился и нередко попадал впросак.

— Слышь, капитан, — в глаза говорили ему, — ты тут не больно шуми, это тебе не в роте…

В довершение председатель артели оказался таким ухарем, что Валентин всерьез начал опасаться, как бы однажды не очутиться вместе со своим непосредственным начальством за решеткой.

В кабинете этого краснощекого, пышущего здоровьем человека постоянно толклись какие-то люди, почти всегда уходящие с парой сапог или туфлями для супруги; со всеми сапожниками председатель был на дружеской ноге, любил, как и они, выпить и закусить, действовал по неписаному правилу: ты мне — масло, я тебе — «лодочки».

Немного освоившись, Валентин осторожно проверил этот совершаемый чуть ли не на глазах товарообмен, — все оказалось в полном порядке, с необходимыми разрешениями и оформлением в бухгалтерии.

— Голуба! — хохотал председатель, поглаживая черные усики. — Да нешто я враг себе!..

В чем Валентин не мог отказать этому плутоватому жизнелюбу, так это в умении работать. Несмотря на всяческие трудности, перебои, артель успешно выполняла задания, занимала в системе одно из первых мест. Председатель знал весь город, весь город знал его, и нередко то, над чем Валентин безуспешно бился несколько дней, тот устраивал за одну минуту, подняв телефонную трубку и попросив какого-нибудь Сидора Сидоровича…

Месяца полтора-два спустя Кочину позвонили из горисполкома, и в первую минуту он не поверил в то, что ему говорят — приглашали прийти получить ордер на квартиру. Помня оговорку Санникова, Валентин не питал особых надежд, по крайней мере на ближайшее время. Оказалось же, что, употребив все свое влияние и власть, секретарь горкома сдержал обещание.

Комната в трехэтажном каменном доме, который по старой памяти кузнечан называли домом специалистов, была маленькой одиннадцатиметровой, в квартире жили еще три семьи; но два окна, высокие потолки и водопровод на общей кухне — это уже было богатство.

В выходной вместе со Светланой они побелили стены, на окнах забелели марлевые занавески, в углу торжественно обосновалась кроватка Наташи. Ласково покрикивая на дочку, — она неутомимо качалась на упругой сетке, — Светлана ходила по комнате, прикидывая, чем бы ее украсить еще, напевала. Валентин поглядывал на нее с улыбкой, только теперь, кажется, заметив, как изменилась жена за последние месяцы. Обычно бледные ее щеки, зарумянились, покруглели плечи и грудь, наполненные спокойствием глаза смотрели умиротворенно и радостно. Вернувшись из библиотеки, Светлана без устали хлопотала по дому, стирала, шила, ее приятный несильный голосок встречал Валентина еще на лестнице. «В сущности, человеку для счастья нужно совсем немного», — думалось ему.

У самого Валентина ощущения такого душевного равновесия не было. Работа отнимала много времени и сил, но она представлялась очередным боевым заданием, за которым неизбежно последует новое. А с новым было посложнее.

Редкие встречи со школьными товарищами, приезжавшими в отпуск, или письма от них заставляли Валентина еще острее чувствовать свою неустроенность. Нет, это была не зависть, а результат невольных сравнений. Получив диплом инженера, уехал куда-то в Азию Юрка Васин, в Иране работал Лешка Листов, ставший уже чуть ли не кандидатом наук, в центральных газетах появлялись иногда стихи старого школьного дружка, и даже осевший в Кузнецке Вовка Серегин рассказывал о своей бухгалтерии на обувной фабрике с завидным увлечением. Накануне нового, 1947 года в Кузнецке промелькнул еще один школьный побратим, майор Николай Денисов, заканчивающий военную академию. Николка, порадовавшись встрече с другом, уехал, а горечь в душе у Валентина осталась: мог бы учиться в академии и он…