С этого дня и началось выздоровление лейтенанта Кочина. Однажды, когда он, лежа, читал, в палату вошла девушка в белом халате, рукава халата были у нее закатаны почти до локтей. Санитарок, сестер и врачей Валентин знал уже поименно, эту видел впервые.
— Кто Кочин? — негромко спросила она, внимательно, словно запоминая, оглядев лежащих добрыми голубыми глазами.
— Лаборантка, — вслух, будто девушка уже вышла, доложил черноволосый старший сержант. Несмотря на тяжелое ранение, сержант этот проявлял повышенный интерес ко всему женскому персоналу госпиталя.
Держась за спинку кровати, Валентин начал подниматься.
— Лежите, лежите, — остановила девушка. — Мне только кровь на анализ взять.
Присев рядом, она принялась расставлять на тумбочке какие-то пузырьки; обычно словоохотливый, лейтенант вдруг оробел и украдкой следил за ней.
Вблизи глаза у нее оказались серыми, но тут же, когда она повернулась к окну, рассматривая на свет тонкую узкую пробирку, снова заголубели. «Чудно! — удивился про себя Валентин. — От неба, что ли?..» Темно-каштановые волосы девушки как бы подчеркивали белизну ее халата. Таких ослепительно чистых халатов лейтенант в госпитале ни у кого не видел, это точно. Да и во всем облике девушки было что-то от этой чистоты, от пахучего холодка первого нетронутого снега. Белая нежная шея с едва заметно пульсировавшей жилкой, маленькие уши, то открываемые, то снова закрываемые короткими волосами. Последнее, что лейтенант успел рассмотреть, были губы — чуть припухшие и такие свежие. «Нецелованные», — подумал Валентин, и его даже в жар кинуло.
Лаборантка случайно перехватила смущенный, растерянный взгляд лейтенанта, поспешно одернула на груди халат; краснея и хмуря рыжеватые брови-разлетайки, она протерла Валентину спиртом средний палец правой руки; блестящая, похожая на автоматический карандаш, палочка, щелкнула, в палец кольнуло — ощущение было такое, словно коротко ударило током. Валентин невольно поморщился.
— Ну, ну, — одними глазами улыбнулась лаборантка. — Не больно.
Длинными ласковыми пальцами с коротко остриженными ногтями она на секунду дотронулась до его руки, прижала к ранке пропитанную йодом ватку.
— Спасибо, — все еще не оправившись от смущения, хрипловато поблагодарил Валентин.
— Пожалуйста, — снова скупо улыбнулась девушка.
Собрав свои пробирки и пузырьки, она кивнула всем обитателям палаты и, не оглядываясь, вышла.
— Хороша, — немедленно отреагировал старший сержант. — Вот от кого добиться!
— Хватит жеребятничать! — неожиданно рассердившись, оборвал лейтенант, хотя сам еще недавно с острым любопытством новичка слушал россказни о любовных похождениях сержанта, расцвеченные могучей фантазией.
В десятом классе Валентин был влюблен в Марусю Климову — сейчас он пытался вызвать в памяти ее облик и не мог: девушка в белом халате заслонила ее. Она, эта девушка, была рядом, под одной с ним крышей, в палате еще сохранился след от нее — легкий холодок спирта. Выздоравливающий лейтенант загрустил и размечтался…
Через неделю по каким-то причинам анализ пришлось повторить. На этот раз лейтенант сам отправился в лабораторию; находилась она в конце длинного коридора. Крохотная комнатка с плоской медицинской кушеткой и стойким кислым запахом мочи и лекарств, несмотря на открытую форточку.
Лаборантка сделала свое дело быстро, можно было уходить, но Валентин заинтересовался, как проводится анализ крови, и задержался. Девушка оказалась интересной собеседницей. До тринадцати лет она жила в Москве, в которой Валентин не был еще, и хорошо, не хвастаясь, рассказала о ней.
— А как вы сюда попали? — спросил он.
— По эвакуации, — быстро ответила девушка, кончики ее маленьких ушей почему-то порозовели.
В палату повеселевший лейтенант возвращался с разрешением иногда заходить в лабораторию и зная имя лаборантки — Светлана.
Все, что Валентин начинал делать, он делал увлеченно, не признавая никаких условностей. Маленькую оговорку «иногда» он опустил, будто не слышал ее вовсе, и, едва в репродукторе раздавался тоненький голосок дикторши: «Местное время семнадцать часов десять минут», — шел в лабораторию. Поначалу такая последовательность Светлану смущала, она даже пыталась хмуриться. Валентин догадался, что девушка опасается разговоров, принял меры предосторожности. И сам же, насмешив лаборантку, рассказал о них. В «гости» он отправлялся теперь только тогда, когда в коридоре никого не было. Стоило же мелькнуть чьему-нибудь халату, и храбрый лейтенант или поспешно доставал заблаговременно приготовленную папироску, готовый выслушать замечание за курение в неположенном месте, или демонстративно поворачивал к туалету.
Лаборатория работала до пяти, в госпитале оставались только дежурные врачи и сестры, и молодые люди нередко засиживались до самого ужина. Светлана торопливо одевалась, Валентин, задерживая руку девушки, прощался и шел есть вечернюю порцию каши.
Взаимное узнавание шло не равными долями. Светлана охотно слушала пространные воспоминания Валентина о Кузнецке, о фронтовых товарищах и редко рассказывала что-нибудь о себе. Обычно это были какие-нибудь эпизоды из ее жизни, случаи — в одно общее они не складывались; иногда, лежа ночью с открытыми глазами, Валентин удивлялся, что о Светлане он по-прежнему знает только то, что она на два года позже его окончила десятилетку и жила прежде в Москве. Один раз ему даже показалось, что она просит ни о чем не расспрашивать ее. Просит не словами, а взглядом. Он спросил что-то насчет родителей, Светлана странно взглянула на него, ее так необычно меняющие цвет глаза умоляли: не надо об этом!.. Валентин, как ему казалось, ловко перевел разговор на другое, а ночью, перебрав в памяти всю встречу, смущенно улыбнулся: прямолинейный, грубоватый, он стал разбираться в таких тонкостях…
Впрочем, тем для разговоров у них без этого находилось множество; интересно со Светланой было и потому, что она оказалась значительно более начитанной. Как прямое следствие этого на тумбочке у Валентина, вместо «Графа Монте-Кристо» и «Трех мушкетеров», лежали теперь потрепанные томики Бальзака. Светлана брала их в городской библиотеке.
Накануне выходного, который от будничных отличался для Валентина только тем, что в этот день он не видел Светланы, девушка встретила его расстроенная. Рассеянно отвечая на его вопросы, она прикрывала рукой наплаканные, с покрасневшими веками глаза, покусывая губы.
— Что с тобой, Света? — прямо спросил Валентин.
— Тетя Шура умерла, — всхлипнула Светлана и закрыла лицо ладонями.
Тетя Шура была пожилая женщина, у которой Светлана квартировала, девушка в разговорах не один раз упоминала ее имя. Нынче утром по обыкновению Светлана пошла на колодезь за водой, а когда вернулась, тетя Шура лежала, уткнув почерневшее лицо в скобленые доски кухонного стола. Неподвижный ее локоть придавил извещение о гибели сына.
— Она мне как мать была, — горько шептала Светлана, не открывая лица. — Одна я осталась…
Любовь и жалость, смешавшись, переполнили сердце Валентина; почувствовав себя сильным, он поднял сопротивляющуюся голову девушки.
— Неправда. Я всегда с тобой. Слышишь? Всегда.
И понимая, что имеет на это право, более того, — что должен это сделать, уверенно прижал голову девушки к груди.
Когда Светлана немного успокоилась и притихла, он, наоборот, начав волноваться, повторил эти слова:
— Всегда с тобой буду. Хочешь? Ну, скажи — согласна.
Девушка замотала головой и снова уткнулась Валентину в грудь.
— Почему? Ну — Света?
Он пытался поймать ее взгляд, она отворачивалась, упрямо клонила голову.
— Не надо об этом, Валя, — устало просила она.
— Почему?
— Не будет у нас с тобой жизни.
— Почему? — упрямо допытывался Валентин, чувствуя, что внутри у него поднимается какой-то озноб отчаяния.
Что-то в настроении девушки изменилось; чем больше волновался Валентин, тем спокойнее, словно отдаляясь, становилась она. Не ответив, Светлана поправила растрепанные волосы, пересела с кушетки на стул и только после этого взглянула на Валентина.
