В доме одно за другим гаснут два окна, Юрий некоторое время смотрит на них, молчит.

— Я ведь почему тебе об этом подробно рассказываю. После Анки сам к людям внимательнее стал. Как ведь это много значит участие. Иногда — мелочь, пустяк совсем, а хорошо. Я словно согретый уезжал. А в поезде еще одну деталь вспомнил. Когда мне полегче стало, Анка раз и говорит: «Может, вам письмо написать надо, так напишите, я отнесу». Какое, спрашиваю, письмо? «Ну, какое-нибудь. Вы, говорит, когда бредили, все Зайку какую-то звали». Нет, говорю, зайчишка когда-то у меня был. Засмеялась и пальцем погрозила: «Ой, зайчишка-то этот — на двух ногах?» А мама, наверно, догадалась, что не все ладно: только перед самым отъездом спросила, заезжал ли в Кузнецк. Рассказал ей все. Знаешь, что сказала? «И так, сынок, могло быть. В горе сердце женское податливое и глупое, — потом сама же исказнится…» С тем, дружище, в часть и вернулся. Да так до самой Победы и протопал. Без особых приключений… От Зайки — ни слуху, ни духу, и я ей не писал. Хотя дня одного не прожил, чтобы не вспомнить. Писали мне только из Куйбышева — мама да Анка — изредка. Так ее сестренкой и начал считать. А незадолго до Победы получил неожиданное письмо от Зайки. Коротенькое. Пишет, что с мужем развелась сразу же после моего отъезда, поступила в Одесскую консерваторию и живет там вдвоем с сынишкой. Сына, между прочим, назвала Юрием. Ну и приветы всякие, конечно… Не ответил… До сих пор, кстати, понять не могу: напиться, что ли, мне тогда, под настроение, хотелось, да пить не умею, — только спутался я тут с одной венгерочкой. Впервые… Так — без любви, без всего — ничего, кроме чувства неловкости перед собой. Вроде в отместку: и я, мол, так! Да все равно — врал себе. Стыдно только, что человека обманывал, умница эта венгерочка была. Шара звали. Сколько раз говорила: пан Юра, целуете меня, а думаете о другой. И сам понимал, что нехорошо. Если б можно было, наверно, и женился бы на ней тогда, из-за этого… Хорошо, что демобилизовали вскоре. Приехал домой…

— Подожди, ты хоть расскажи, воевал как?

— А чего ж рассказывать? Как все. Закончил войну в звании старшего сержанта. Предлагали ехать в офицерскую школу — отказался.

— Почему?

— Штатский я человек. Из-за института, конечно. Зато уж и засел я потом за книги! С утра до ночи, не замечал, как месяцы летели. Весь отдых — когда Анка забежит, по спине стукнет: «Брейся, борода, да в кино идем, картина, говорят, хорошая». Сходим, и опять за книги. Летом подрабатывал на Волге, главным образом с грузчиками. Когда и осенью, по старой памяти, прихватывал. Жилось не больно легко, стипендия да мамина зарплата. Одеваться хоть как-то надо было, невезучий, думаю, а все парень. Так все эти годы и прожили. Сейчас иногда оглянешься — хорошие годы, светлые какие-то. Молодость. Институт, друзья новые, дома две души родные — мать да Анка. Дружили мы с ней. Как свободная минута — она к нам. В кино — вместе, на каток вместе. Интересно, что если ее кто-нибудь подхватит или я с институтскими девчонками катаюсь — не обижались никогда. Сама еще показывает: вот этот, говорит, мне записку прислал. Похохочем, и домой. Правда, как к сестренке к ней относился, еще вернее — как к мальчишке. Хотя она к этому времени изменилась уже — взрослая, интересная, на предпоследнем курсе была. А для мня — Анка да Анка. Ты вот вспомни — парнями, бывало, денег, допустим, нет с девушкой в кино пойти. Со стыда сгоришь! А ей я запросто говорил: зовет куда-нибудь нет, погоди, мол, финансы поют романсы. И разговаривали обо всем совершенно откровенно; единственное, чего не касались, — Зайки, ни я о ней ни слова, ни она. Хотя, по-моему, и помнила, как я Зайку в бреду звал. И мама к ней, как к дочке, относилась. Чуть что: «Ани что-то долго нет, не заходила?» Пирог когда испечет, первым делом: «Беги, зови, что за пирог без гостей». Я и не заметил, как она институт кончила. Да не просто хорошо — с отличием. Пошли к ним на прощальный вечер, в институт, назад идем смотрю, не в себе Анка. Ты что такая, спрашиваю? «Не понимаешь? — говорит. — Уезжать грустно. Далеко ведь, Казахстан. Когда теперь увидимся?» Как когда, мол? В отпуск приедешь. «Ой, говорит, долго как!..» Дошли до дома, я у своей двери, она — у своей, а двери-то рядом. Ну говорю, товарищ доктор, спокойной ночи! Завтра провожать приду. Подала она руку и придержала мою. «А больше, говорит, ты мне ничего не скажешь?» Чего ж еще, спрашиваю? Вроде все. «Да я шучу, говорит, конечно, все. Спокойной ночи». Вошел я к себе — мама в ночную работает, пусто. Лег — не спится. И, правда, кажется, забыл Анке что-то сказать на прощание. Может, думаю, о том, что она нам с матерью как родная? Нет, не то, сама она об этом знает… И представь же себе такую глупость: не сумел на вокзал приехать. Назначили заседание комитета комсомола — персональное дело слушали, уйти нельзя, позвонить неоткуда. Заседание кончили, смотрю — с полчаса как поезд ушел. Ну, и прямо домой. Тут мама с вокзала пришла, она-то все вовремя всегда успевает, не то что я. «Нехорошо, говорит, сынок, получилось. Обидел ты нашу Аню». Объяснил ей все, — головой качает, поддакивает, и все равно свое. «Все так, говорит, а все одно нехорошо. Знаешь, ее сколько провожало? Толпа целая, одного тебя не было. И тут про тебя не забыла. Защищает — некогда ему, говорит, а в глазах-то все одно, вижу, — обида…» Начал что-то маме рассказывать, — рукой махнула. «Лягу, говорит, расстроилась я нынче что-то». Через день-два я, признаться, забыл про все это, а с неделю прошло, и чувствую, что не хватает мне Анки. В кино — не с кем, на каток — не с кем, поболтать — опять вроде не с кем. Раньше, случалось, в кино втроем ходили — с мамой. А тут позвал, — обиделась даже. «Что за кино? И без кино за смену устала…» Понимаешь, какая история?..

— Понимаю, — улыбаясь, отвечаю я, хотя очевидно, что ответ для рассказчика не важен.

— Я даже растерялся. Как же, думаю, так получается? Зайку-то ведь я не забыл, а об Анке скучаю. А может, думаю, забыл? Нет. Глаза закрою, и опять она передо мной, как наяву. Смотрит на меня и опять все те же слова говорит: «Я думала, ты мне скажешь, что делать, а ты меня сам спрашиваешь…» Нет, думаю, не забыть этого! Просто привык к Анке как к товарищу, а теперь скучаю. Пройдет, дескать… И не прошло. Чем дальше — тем больше скучаю. Насилу письма дождался. Сначала даже не обратил внимания, что письмо-то маме, а не мне. В конце только приписка: «Как живешь, Борода?» Это она меня звала, когда я небритым был. Кинулся ей письмо писать — не получается. Что-то новое между нами возникает; начну в том тоне, как раньше разговаривали, не могу, рву. Так и стали приветами через маму обмениваться. До самой зимы тянулось. А тут и у нас на курсе о распределении поговаривать стали. В общежитии одна свадьба за другой. Вернулся я вот так раз вечером домой — тоска. Мать сидит — носки штопает, старенькая уже. Подошел к зеркалу, глянул на себя — залысины обозначаются, двадцать шестой к концу подходит. Мама, говорю, а если я на Анке женюсь? Взглянула на меня из-под очков, и опять за штопку. «В таких, говорит, делах советчиков нет. А если и найдутся, так тоже не слушай. Одно только присоветую: не путай жалость с любовью». Что ты, говорю, мама! Какая жалость! Самого мне себя жалко. Тоскую я без Анки!.. Поглядел бы, что тут с моей старушкой сделалось! — Юрка тихо смеется. — Носки долой, разволновалась, бегает, как молоденькая: «Ох, да если бы, говорит, да я бы не знаю какая счастливая была! Никакой другой невестки мне не надо!» Думка-то у нее, оказывается, давно такая была, и ни разу не проговорилась. Одним словом, чуть не всю ночь протолковали мы с ней, а утром я уже в самолете летел.

— Лихо! — улыбаюсь я.

— Участь всех тяжелодумов, — смеется и приятель. — Решаю долго, делаю быстро. Прилетел в Акмолинск, с самолета на поезд, с поезда на машину. А морозище — ужас! Хотя ты Казахстан лучше меня знаешь.

— Памятные места.

— Приехали — темно, метель. Сугробы да глиняные мазанки, собак, и тех не видно. Машина-то дальше шла — спрыгнул, по колено в снегу, в ботиночках. Куда идти — не знаю. И тут вот я понял, что такое казахское гостеприимство. Постучал в первую же мазанку — ввели меня на свет, в тепло и заохали. Ай бай, замерз совсем! Раздевайся, чай горячий пей, скоро бесбармак поспеет. Кто я, откуда — ничего не спросили!