Щеки Полины пламенели от стыда, в такие мгновенья она готова была бросить работу, побежать к Федору, рассказать обо всем, что ее мучает, выплакаться, чтобы, как раньше, вздохнуть свободно и радостно. Но стоило секунду помешкать, и решимость ее исчезала. А зачем бежать? Что толку-то?

Полина в отчаянии хваталась за последнее: нужно, чтобы у них был ребенок — и тогда все наладится, устроится. Она так любила сына! Стоило ей на секунду закрыть глаза, и она чувствовала, как его маленькие горячие губы мнут сосок груди, слышала его беззубое гульканье, вздрагивающими ноздрями вдыхала теплый неповторимый запах сонного тельца! И снова ниточка ее надежд обрывалась. Новая жизнь, призываемая не столько страстью, сколько сознанием, не завязывалась. Незримые руки досады клали на прогнувшуюся полочку обид и эту вину Федора — маленький, но очень тяжелый камешек.

Занятая своими мыслями, Полина работала невнимательно, по нескольку раз переспрашивала, все путала. А когда один покупатель, рассерженный тем, что вместо фруктовой воды буфетчица подала сначала вино, а потом хлеб, сделал замечание, Полина наговорила ему грубостей.

— Да какое вы имеете право! — возмутился человек. — Немедленно дайте жалобную книгу! — И, заикаясь от негодования, попросил присутствующих подтвердить его жалобу.

Полина опомнилась, заплакала. Ни за что обиженный ею человек смущенно вышел. Хорошо еще, что вовремя извинилась, — коллективная жалоба могла грозить серьезными неприятностями.

Закрыв буфет на перерыв, Полина направилась домой и уже по дороге решила зайти к тетке. Дела к ней, правда, никакого не было, виделись они недавно — тетка снова приходила за отходами, которые Полина выписывала в торге за бесценок, — но после каждой встречи с ней на душе становилось спокойнее. Вот у кого все ясно, все просто, никаких загвоздок! Умер дядя Антон — ну что ж, царство ему небесное, пожил! Началась война — ничего, проживем, немец до нас не дойдет; кончилась — слава богу, жить повольготнее будет!.. Вначале Полину отпугивали цинизм и грубость тетки, потом она привыкла пропускать все это мимо ушей, — не это главное. Вот Федор не любит тетку, назвал ее спекулянткой — тогда она, правда, не к месту разошлась, — но разве она не права? Возится со своими свиньями от зари до зари, никому вреда не делает, а то, что жить лучше хочет, — так кто против этого, и разве не в этом смысл жизни? Каждый устраивается по-своему, на одну зарплату не проживешь… Жаль, что Полина плохо помнит мать, — вот кого ей не хватает до сих пор. В памяти остались только ловкие руки портнихи, длинные косы, ласковые глаза да непрерывное стрекотание машинки…

Теткин двор встретил Полину визгом и хрюканьем. Три огромных борова, розовея широкими спинами, терлись у крыльца, взывали заплывшими глотками к своей кормилице. Одно из этих чудищ, кстати, было записано на имя Полины. С помощью такой нехитрой уловки тетка успешно ладила с финагентами. Официальная сторона теткиного хозяйствования выглядела вполне прилично: бывший бухгалтер Степан Павлович работал сторожем на пункте «Заготзерно», тетка значилась домохозяйкой и жила, не таясь, не запираясь на семь засовов. «Прятаться мне нечего, — говорила она, — не ворую!»

С Агриппиной Семеновной Полина столкнулась в дверях и поспешно уступила дорогу. Окутанная паром, с багровым от напряжения лицом, тетка несла перед собой тяжелый двухведерный чугун с дымящимся месивом.

— Заходи, заходи, — прохрипела она, спускаясь по ступенькам и отбиваясь от бросившихся под ноги боровов.

В доме все сверкало чистотой. Шесток широкой русской печи был задернут занавесочкой, на обеденном столе сухо сверкала цветастая клеенка. Тетка была чистюлей и, вечно занимаясь варевом корма и другими подобными делами, ухитрялась содержать свой небольшой, любовно сработанный покойным кузнецом дом в образцовом порядке. «Глаз чистоту любит», — часто повторяла она.

Вернулась Агриппина Семеновна минут через пять.

— Чевой-то ты гостьей сидишь? — удивилась она. — Раздевайся, полдничать будем.

Сунув куда-то в угол засаленный ватник, она подошла к умывальнику, обнажила по локоть полные нестарческие руки.

— Квелая ты какая, как погляжу. Ай стряслось что?

Неохотно снимая пальто, Полина вяло отозвалась:

— Скучно мне что-то.

Собирая на стол, Агриппина Семеновна усмехнулась:

— Ежели молодой бабе скучно — значит, с мужиком в постелях ладу нет.

— Вы уж скажете! — вспыхнула Полина.

— Не любо — не слушай, матушка. Так говорят.

Агриппина Семеновна налила в тарелки щей, подернутых жиром, с кусками сала, поставила четвертинку водки.

В эту же минуту дверь из второй комнаты открылась; кланяясь, Степан Павлович бросал выжидающие взгляды на супругу — на зелье нюх у него был изумительный.

— Сгинь, — коротко скомандовала Агриппина Семеновна и уже вдогонку, в закрытую дверь, успокоила: — Оставлю!

— Мне не наливайте, — предупредила Поля.

— Кровь у тебя и так горячая, — согласилась тетка, — это мне пользительно.

Она выплеснула в рот граненый стаканчик, хлебнула горячих, как огонь, щей, губы у нее залоснились.

Искоса поглядывая на племянницу, тетка исподволь принялась выпытывать:

— Сам-то как?

— Болеет, поясницу опять схватило.

— Отлежится. Калякать-то не начал?

Глаза Полины блеснули обидой.

— Зачем вы смеетесь? Вы вот не поймете, а знали бы, какая это тоска — ведь хоть бы одно слово! Как в тюрьме какой!

— Ну, уж тюрьма! — хмыкнула тетка.

И, словно нащупывая цель, закинула:

— Ребеночка тебе надо, всю твою скукоту рукой и снимет.

Полина снова покраснела и, преодолевая смущение, призналась:

— Не беременею я.

Прожевывая кусок сала, Агриппина Семеновна понятливо и снисходительно ухмыльнулась:

— Эх ты, зеленая, как погляжу. — Тетка громко рыгнула. — Он что — с тещиных блинов вернулся? Или с войны? Вот то-то и есть. Больной он у тебя еще, побитый. Ты дай ему в силу войти…

Пригнув к самому столу пунцовое лицо, Полина слушала нехорошие, стыдные речи, не пропуская ни одного слова.

— А уж если опостылел, — круто перевела тетка на другое, цепко и выжидающе глядя на Полину, — тогда брось! Одна не останешься.

— Ну, хватит! — сухо бросила Полина. — Пойду я.

— Вот-вот, вся в мать, — кольнула тетка. — Мяска-то дать?

— Не надо. Спасибо.

— Чего спасибо? Надо будет — скажи, чай, не даром берешь.

Следя за одевающейся племянницей — молодой, стройной, грустной и оттого еще более красивой, — Агриппина Семеновна вздохнула не то с завистью, не то с сожалением:

— Цены ты, девка, себе не знаешь!

Полина вышла на улицу, быстро пересекла площадь. Засиделась она, а Федя ждет. Но чем ближе подходила она к дому, тем медленнее становились ее шаги.

Обрадованный новостью, Корнеев никак не мог сосредоточиться, делал непростительные промахи и уже потерял две пешки. Э, да что там! Скоро у него будет работа, пусть непостоянная, но будет! Последние дни он совсем измучился от безделья. И теперь такая удача: с нового года конструкторское бюро механического завода обещает дать чертежную работу. Чертит он вполне сносно, попрактикуется. Пожалуй, не плохо и то, что работать придется дома, — удобнее.

Устроил все секретарь школьной парторганизации Королев. Об этом только что и сообщил Воложский. Дело, конечно, не обошлось без его участия, — сам сидит, как будто ни при чем, и усом не поведет!

— Сияешь? — оторвался от шахматной доски Воложский. — Все мы так, служивые кони! Бурчишь по утрам, вставать неохота, кости ноют, дня спокойного нет, а оставь нас без дела — нытьем изойдем!.. Так, слоником, значит, думаешь укрыться? Поглядим, поглядим!

Константин Владимирович задумчиво помял бородку, удовлетворенно хмыкнул и сделал очередной ход.

— Ты как — газеты внимательно читаешь? Любопытное, брат, время, весьма любопытное! У нас новая пятилетка, заводы восстанавливаются, в Грузии вот новые виноградники закладывают, а там опять о войне говорят. Ты следишь за процессом в Токио? Следишь? Комедия! Все ясно, как божий день, судить надо, а они все тянут, белого света при огне ищут! А Китай-то бурлит, а?