Тут мы сразу угодили в циклон. Начало швырять из стороны в сторону. Удары воздушных потоков я отражал рулями. Вдруг самолёт стал набирать высоту с бешеной скоростью. Я приказал механику убрать наддув, но машину по-прежнему тянуло кверху. Затем так же внезапно самолёт клюнул носом. Что и говорить, трудновато пришлось в эти минуты.

До цели оставалось двадцать минут. Прошло ещё десять, под нами теперь расстилался невидимый до того из-за облаков горный рельеф. Снижаться было нелегко — высота некоторых горных вершин здесь достигает двух тысяч метров над уровнем моря.

В темноте пробиваться сквозь облака над горами, без приводных радиостанций — сложно. Самолёт продолжало немилосердно трепать. Воздушный поток, идущий в направлении, перпендикулярном горному хребту, образовал так называемую стоячую волну. Это вертикальное нисходящее течение большой силы способно было бросить машину вниз сразу метров на шестьсот и разбить её об утесы.

Поэтому я терял высоту осторожно, держа снижение на вариометре два метра в секунду. Но самолёт плохо слушался рулей: стрелка вариометра то показывала ноль, то перескакивала на три метра в секунду и более. Так вошли мы в густую, чёрную тучу — не стало видно ни неба, ни земли.

Я выровнял аппарат, с трудом перевел его в режим горизонтального полёта и передал управление второму пилоту Ване Угрюмову. Ваня, вопреки своей фамилии, был парнем живым, весёлым, умел легко ориентироваться и в открытом и в слепом полёте. Мне нечего было беспокоиться: штурвал находился в надёжных руках.

Сам же я в это время, прильнув к боковому стеклу фонаря пилотской кабины, искал землю. Постепенно глаза стали различать горные вершины, затянутые клочьями облаков; казалось, облака цепляются за макушки деревьев. Расселины же между хребтами представлялись таинственными густо-чёрными провалами.

— Командир, по расчёту мы над целью! — доложил штурман.

— Хорошо. Начнем её искать!

Самолёт перешёл в вираж, высота полёта упала до тысячи семисот метров, земля стала просматриваться лучше. Впереди, километрах в тридцати от нас, засветились огни населённых пунктов, над которыми изредка взлетали самолёты. Сверились по карте — точно: города Кардицы и Триккоала. В этих городах стояли немецкие части — значит, здесь поблизости должны быть и аэродромы, должны базироваться фашистские истребители и бомбардировщики. Штурман не ошибся: где-то недалеко под нами находится искомая партизанская площадка.

Полёт протекает нормально: видимая местность совпадает с картой, моторы работают ровно, беспокойные облака остались позади, болтанка прекратилась.

Однако радоваться было рано — впереди нас ожидали новые трудности: надо было разыскать в одном из ущелий, среди горных массивов, опознавательные огни партизанских костров. Затем, с акробатической ловкостью не зацепив какой-нибудь утёс, снизиться между горными отрогами до площадки, сделать расчёт и сесть на площадку. На словах просто…

Повторяю про себя слова приказа: «Сесть, даже рискуя целостью самолёта!» Но куда садиться? Довериться огням? А если партизаны за это время перебрались на другое место и огни — всего-навсего вражеская ловушка, а площадка — западня?

Напрягая до боли зрение, различаю постепенно две горные цепи, тянущиеся параллельно друг другу, угадываю между этими хребтами глубокую впадину, может быть, долину. Если партизаны действительно находятся где-то поблизости, то их надо искать только здесь. Удобнее места трудно найти.

Лечу на предполагаемую расселину. Проходит пять минут. Вот уже виднеется глубокая вытянутая котловина. Расстояние между обрамляющими ее горными хребтами около десяти километров; над долиной клочьями висит туман. Да, площадка здесь, и нигде больше! Перехожу в спираль.

Снижаться становится всё опаснее. Пока мы летели над горами, гребни их, несмотря на мрак, хотя бы слабо выделялись на фоне воображаемой линии горизонта. Теперь же мы очутились в настоящей бездне. Партизанских костров, как назло, всё не было.

Замедляю снижение. Утюжим воздух по склонам котловины.

Даём зеленую ракету, в ответ — молчание. Включаем кодовые огни. Штурман сигналит: точка, тире, две точки, тире. Мерно поют моторы, я попеременно перекладываю машину с правого на левое крыло, а земля по-прежнему не подает признаков жизни.

Неужели мы ошиблись?! Где-то здесь, если верить карте, должно быть озеро.

Снова набираю высоту. Спрашиваю штурмана:

— Какой курс на озеро?

— Курс сто пятьдесят градусов, время пятнадцать минут, — отвечает, видно волнуясь не меньше, чем я, штурман.

Летим по направлению к озеру, отсчитываю минуты. Если мы не ошиблись, под нами вот-вот должно появиться озеро.

Молчавший до сих пор механик беспокоится.

— Командир, — ворчит он, — воздух утюжим, утюжим без толку, а как на базу полетим?

— Ничего, Боря, сейчас разыщем цель, сядем, потом ты из-за голенища достанешь свои запасы, и мы благополучно вернёмся домой.

Плох тот механик, который не скрывает от командира корабля хотя бы самое малое количество бензина. У нашего Бориса этот драгоценный запас всегда есть. На эти-то тайные резервы я и рассчитываю теперь.

В момент, когда мы окончательно разуверились в себе, под нами блеснула водная гладь небольшого горного озера. Недаром мы со штурманом Толей потрудились в Бари над картой! Все расчёты оказались правильными — выходит, мы ещё четверть часа назад летали над партизанским лагерем. Непонятно только: почему он не отвечал нам? Что ж, попробуем ещё раз зайти, теперь я полностью уверен, что не ошибся. А раз так, разворот на сто восемьдесят градусов — и обратно в ту котловину! Да и небезопасным было для нас болтаться здесь — легко привлечь внимание противника. Немецкие аэродромы были расположены восточнее горного хребта, на расстоянии каких-нибудь пятидесяти километров.

Итак, мы находились в тылу противника. Где-то в этом районе должны патрулировать немецкие истребители — «мессеры», хорошо знакомые мне по прежним полётам к советским партизанам. От вражеских истребителей наш самолёт совсем не был защищён. На мне лежала ответственность за десантников, за свой экипаж и ценный груз. Поэтому я решил вернуться на цель, посигналить ещё раз и покружить снова над котловиной минут пятнадцать. Если же и на этот раз никто не отзовётся, повернуть немедленно обратно на базу. Бензина и в самом деле оставалось в обрез…

Снова котловина, а вокруг неё зубчатые горы. В стороне от нашего курса полыхает зарево пожаров, видно, как стреляют, идёт жаркий бой.

Снова заходим на чёрный провал долины, даём повторно зелёную ракету. Поглядываю на часы: прошло пять минут, десять… Неужели наша длительная подготовка окажется напрасной, неужели пропадет полёт? Неужели, после того что нам пришлось испытать за эту ночь, мы вернемся ни с чём? А время между тем истекает…

Мы близки были к отчаянию. Как вдруг — что это? Или мне померещилось? Нет, вижу отчетливо: раз, два, три, четыре… Десять белых световых точек, с ровными интервалами между каждой, зажигаются в чёрной яме под крылом.

Бесспорно — это огни посадочной площадки! Под нами — цель!

Однако и на этот раз меня охватывают сомнения. В тыл противника мне приходилось летать не раз, но наши партизаны обычно выкладывали совсем иные посадочные сигналы. Они вырывали глубокие ямы и в них разводили костры. Со стороны, для гитлеровцев, огни эти были незаметны, а с воздуха лётчик их легко обнаруживал. Тут же целая иллюминация, притом, кажется, ещё и электрическая! Полное пренебрежение маскировкой! Кто же это может быть? Нет ли тут какой провокации? Уж не ловушка ли?

Набрав немного высоты, я перевалил через возвышенность и отвернул влево, чтобы следом нырнуть в извилистую долину. Огни аэродрома потерялись из виду. Мы стали огибать пологость хребта, двигаясь ниже гребня гор. Внезапно нас обстреляли ружейно-пулемётным огнем: видно, мы нарвались на немецкую колонну на марше. К счастью, поблизости находилось ущелье и нам легко было в нём укрыться. Лишь бы оно не заканчивалось тупиком…