Едва Саша раскрыл рот, чтобы сообщить, что произошло, как полковник перебил его:

— Знаю, Сошнев уже доложил! Ты лучше скажи, кто тебе разрешил заниматься пилотажем? Да ещё так обращаться с союзником! Ты же его чуть в землю не вогнал!

— Я же с ним раньше договорился! — смущенно возражал Шацкий. — Он сказал: «Ладно, о'кэй»…

— С ним договорился, — снова перебил полковник, — а со мной?

Понурив голову, Шацкий молчал.

— За «мессеров» спасибо, молодец! — медленно заговорил полковник. — А за воздушное хулиганство, да ещё в гостях у союзников, объявляю выговор! Можешь быть свободным…

Шацкий повернулся налево кругом и зашагал по направлению к своей квартире. По дороге его нагнал Сошнев.

— Ну что, Саша, — спросил он, лукаво подмигнув, — поблагодарил полковник за службу?

— Поблагодарил, — ответил Саша хмуро, но тут же рассмеялся. — За пилотаж влетело, а за «мессеров» действительно благодарил… — Подумав, он добавил: — И всё же ничуть не жалею о случившемся. Чтобы этому рыжему верзиле нос натянуть, я согласен на десять суток гауптвахты, а не только на выговор!

Дело, однако, этим не закончилось. В ближайший понедельник все представители союзного командования, как обычно, собрались на разбор полётов, еженедельно происходивший в штабе союзного командования. Установленный ранее порядок подведения итогов за неделю на этот раз оказался нарушенным. Американский полковник Ирвинг заговорил сразу о другом. Он с возмущением передавал присутствующим о чрезвычайном происшествии: советский лётчик-истребитель, воздушный хулиган, сорвал американскому истребителю типа «Мустанг» выполнение боевого задания.

В кабинете находились пилоты, инженеры, штабные офицеры. Все они знали, что в действительности произошло с Бобом, и каждый отлично понимал, что рыжий Боб обманул начальство.

Боб сидел, по обыкновению небрежно развалившись на стуле, но избегал встречаться с кем-либо взглядом.

Выслушав обвинение полковника Ирвинга, полковник Карпов, сделавший выговор Саше Шацкому, на этот раз взял его под защиту. Спокойно улыбаясь, он попросил слова и заявил:

— Господа, мы прибыли сюда отнюдь не для того, чтобы вносить дезорганизацию в ряды союзной авиации. Информация уважаемого полковника Ирвинга страдает, мягко выражаясь, неточностью…

Далее полковник Карпов кратко познакомил совещание с тем, как обстояло дело в действительности.

Среди присутствующих началось оживление: одни посмеивались, другие были искренне возмущены, в том числе и многие американские лётчики, поглядывающие весьма недружелюбно на своего незадачливого соотечественника.

— Мне кажется, — продолжал Карпов, — что советский капитан Шацкий, затеяв показательный бой в пилотажной зоне, руководствовался лишь одним желанием — показать своему американскому товарищу по оружию несколько простейших приемов. Знание этих приемов поможет пилоту в другой раз обойтись без посторонней помощи при встрече с вражескими истребителями…

Раздался дружный хохот. Карпов поднял руку.

— Ещё несколько слов, господа, — продолжал он. — Мне вообще непонятно: «Мустанг» имеет такое преимущество в мощности по сравнению с «ЯК-9», что он мог легко, набрав скорость, уйти от расшалившегося товарища. А раз он этого не сделал, следовательно, и сам не был против состязания.

На этот раз хохот в кабинете, казалось, сотрясал стены. Покатывались буквально все. На этом инцидент был исчерпан. Нужно отдать справедливость американскому командованию: рыжего Боба на другой же день отправили обратно в США.

Осенью 1944 года Народно-освободительная армия Югославии, действуя вместе с наступающими с запада советскими войсками, очищала от фашистских полчищ города, сёла и целые районы югославской земли.

Большую помощь югославским партизанам оказывала наша авиагруппа, базирующаяся в Бари. И наш самолёт часто летал к югославам, точно так же, как и машина моего старого тамбовского друга Володи Павлова. Выполняя иногда очень сложные задания, мы с Павловым делились при встречах опытом боевой работы, подробно рассказывали друг другу о многочисленных приключениях при полётах в тыл противника.

Я хочу вспомнить здесь об эпизоде, ярко характеризующем моего приятеля. Павлов летел на выручку одного из кораблей нашего подразделения. Командир этой машины Трофимов совершил неудачную посадку ночью в расположении партизанского отряда. Партизаны и явились невольными виновниками поломки его самолёта: площадка была очень маленькой, а посадочные знаки выложены неправильно.

Павлову приказали срочно доставить техников к месту аварии, отремонтировать шасси у поврежденного самолёта. Дорог был каждый час. Хотя днем самолёт тщательно маскировали кустарником, нельзя было ручаться, что гитлеровская авиация не обнаружит его. А возможно, случилось бы и худшее — партизаны под напором противника могли оставить свою площадку. Тогда аварийный самолёт пришлось бы уничтожить, чтобы он не достался врагу.

Метеорологическая обстановка в этот день была довольно сложной. Только зная настойчивость, находчивость и мужество Павлова, командование могло направить его в такую погоду на выручку потерпевшего аварию пилота.

Слоисто-кучевые облака обволакивали горные вершины Балкан, образуя под самолётом сплошной белый ковёр, непроницаемый и безбрежный. По склонам гор облака медленно стекали в долины. Изрядно побалтывало.

Позже нам рассказывали, что в то время, как Павлов был уже в воздухе, в союзническом клубе «Империал» шли шумные споры: полетят ли русские в такую погоду на выручку своего товарища или нет? Заключено было даже пари на три бутылки виски. В момент, когда спорящие ударили по рукам, в клуб вбежал американский офицер связи.

— Русский пилот в воздухе! — воскликнул он, едва успев перешагнуть порог.

— Три бутылки виски! — обрадованно крикнул буфетчику выигравший пари.

— В такую погоду могут летать только русские или сумасшедшие! — сокрушённо заметил проигравший и вынул деньги для уплаты за виски.

А Павлов в это время уже приближался к цели — к той трудной площадке, на которой недавно потерпел аварию пилот нашей группы.

Володя не сомневался, что благодаря присутствию Трофимова ошибки на этот раз не произойдёт — посадочные знаки будут разложены правильно. Так оно и вышло. Несмотря на все трудности полёта, Павлов строго по расчёту времени вышел на цель, пробил облачность и совершил мастерскую посадку на партизанской площадке.

Радости аварийного экипажа не было конца. Из-за непогоды лётчики почти не надеялись, что в этот день к ним прилетят на помощь, в то же время они не знали, что им предпринять в случае тревоги: сжечь поврежденный самолёт и уйти с партизанами в горы или принять бой и отстаивать до последнего машину.

Дружеские рукопожатия, объятия, крики радости. Трофимовны воспрянули духом. Тем временем техники приступили к ремонту шасси. Расспросив у экипажа об обстановке на партизанской площадке, Павлов узнал, что здесь находятся и несколько американских лётчиков. Тяжёлые боевые корабли американцев возвращались после бомбардировки Вены, и часть из них была сбита противником.

Вскоре к Володе подошел старший из американских офицеров.

— О'кэй, — сказал он, пожимая советскому пилоту руку, — вы совершили поистине блестящую посадку! Я, если бы сам этого не видел, никогда не поверил бы: сесть в такую погоду, ночью, на такой, с позволения сказать, аэродром! Непостижимо!..

Американский офицер передал просьбу своего командования взять на борт и доставить на базу в Бари экипажи пострадавших боевых кораблей. Павлова окружили американские лётчики: снова дружеские рукопожатия, поздравления и неизменные возгласы: «О'кэй!»

Володя растерянно смотрел по сторонам.

— Сколько же вас всего? — спросил он у старшего американского офицера.

— Тридцать два человека.

Володя насупился:

— Но ведь на «Дугласе» моём только двадцать одно пассажирское место!