Каково же было наше разочарование, когда вместо желанного отдыха нас ждали здесь холод и запустение. В хате ютилась колхозница с кучей малых, истощённых голодом ребятишек. Женщина растирала в ступе зерна кукурузы, а дети, горько плача, просили есть. Проголодавшиеся, мы с вожделением поглядывали на ступу, но, разумеется, ни у кого из нас не хватило духу попросить хотя бы горсть зерна. Только несколько кочанов капусты да немного кукурузы удалось утаить хозяйке. Всё остальное гитлеровцы отобрали, а что не успели захватить с собой, уничтожили перед отступлением.

Устроила нас женщина на ночлег в случайно уцелевшем амбаре с земляным полом. Здесь все было завалено бочками, всевозможной рухлядью. Но мы были рады и этому приюту, хотя потом дня три болело тело — до того нам намяла бока эта деревянная постель.

С рассветом мы отправились к самолёту в надежде заполучить помощь. Бензин кончился, связи никакой — сколько просидим, неизвестно. Угнетало сознание полной оторванности от товарищей. Мы посылали в небо ракету за ракетой, но безрезультатно.

Лишь после полудня на горизонте показался самолёт. Снова просигналили ракетами. Смотрим, садится.

Подошли ближе.

Вышел незнакомый пилот, спрашивает:

— Что случилось, ребята? На вынужденной, что ли?

Я объяснил ему, в чем дело.

— Вот что, друг, — сказал он мне, — у меня у самого бензина в обрез. Но вы не горюйте, я, так или иначе, в вашу группу сообщу. Потерпите ещё немного.

Лётчик отдал нам весь личный запас продовольствия и улетел. Беспокойство не проходило: разыщет ли пилот наших? А если они уже снялись с оперативной точки и улетели на базу? Как и кому он сообщит тогда о нас?

Волноваться пришлось, к счастью, недолго. Вскоре с востока показался ещё один самолёт, и мы снова заработали ракетницей. Наши сигналы заметили — самолёт развернулся, пошёл на посадку. По номеру определили: наш, экипаж Шутова.

Товарищи снабдили нас горючим, и мы поднялись вслед за ними. Шутов рассказал нам, что в группе все переволновались за нашу судьбу. Многие считали нас уже погибшими и перестали ждать. В это время от командования поступил приказ — всей группе возвращаться на базу под Москву. Перед самым вылетом командир решил попытать ещё раз счастья: Шутову было дано задание пройтись по всей трассе и внимательно просмотреть землю, не найдет ли нас.

Так мы были вызволены из беды.

На следующий день мы были уже в Москве и попали прямо к празднично убранному по случаю Октябрьской годовщины столу. Как говорится: с корабля — на бал!

Наша группа была переформирована в авиационно-транспортную дивизию Гражданского воздушного флота. После многочисленных и успешных полётов в тыл противника, к партизанам, мы получили распоряжение отправиться под Москву, на свою базу.

Слетевшись на подмосковный аэродром, экипажи эскадрильи радостно встречались друг с другом: было что вспомнить, о чём порассказать. Сбор был назначен в штабе полка. Появление среди нас Тарана всех очень обрадовало.

Таран, деловитый и озабоченный, по обыкновению, отрывисто сказал:

— Командиры кораблей, быстро на аэродром, сейчас будем летать!

Мы — пять пилотов — всей группой отправились за ним на лётное поле. Здесь стояла большая транспортная машина новейшего типа. По внешнему виду она была знакома, но за штурвалом её никому из нас, молодых командиров, сидеть не доводилось.

Таран сел на место второго пилота. Мы же все сгрудились за его спиной, ожидая, кому из нас первому выпадет честь занять сиденье командира корабля. Таран оглянулся и бегло окинул взглядом наши горящие нетерпением лица.

— Садись, Бирюков! — приказал он. — Месяц на земле партизанил, небось и вовсе летать разучился.

Константин Дмитриевич быстро занял место первого пилота.

— Набивайте глаз, — наставлял Таран, — привыкайте к новой пилотской кабине!.. — И стал рассказывать, как устроено оборудование новой машины. — Кабина эта, — объяснял он, — мало чем отличается от нашей прежней, даже приборы на доске расположены почти в том же порядке. Только вот надписи на доске приборов да и на всём оборудовании на английском языке.

Каждому из нас довелось в тот раз посидеть по нескольку минут на месте командира корабля, присматриваясь к незнакомой машине. Затем начались вывозные полёты. При этом тренирующийся занимал место командира корабля, а Таран сидел рядом с ним справа, наблюдая за управлением и исправляя ошибки пилота.

После того как каждый из нас сделал по два вывозных полёта под контролем Тарана, он вышел из машины и приказал:

— А теперь летайте сами! Каждому выполнить по пять посадок!

Наступил и мой черед лететь. Набрав заданные триста метров высоты, я стал выполнять положенные развороты над аэродромом.

— Ну, как машина? — спросил сидевший справа от меня Дима Езерский, уже закончивший самостоятельные полёты на этом самолёте.

— Да ничего, — ответил я уверенно, — машина как машина. По-моему, мало чем отличается от нашей «ЛИ-2».

— Ну ладно, садись, а потом скажешь, — заметил Дима уклончиво.

Признаться, я изрядно волновался: как-никак это был мой первый самостоятельный вылет на новой, совсем ещё незнакомой мне машине. К тому же беспокоило и другое обстоятельство — за моими действиями наблюдал не кто иной, как Таран. А глаз у Тарана намётанный — ни одна деталь в технике пилотажа не ускользнёт от него!

Самолёт шёл на посадку, всё поначалу обстояло хорошо. Как вдруг машина клюнула носом, будто её потянула к себе с земли неведомая сила. Я растерялся на какие-нибудь доли секунды, потом, опомнившись, быстро отдал от себя рычаги сектора газа — моторы заработали на полную мощность. Медленно покачиваясь с крыла на крыло, самолёт буквально в нескольких сантиметрах от земли выровнялся и снова взмыл вверх.

Я оглянулся: ребят, только что сгрудившихся за моей спиной, не оказалось. Видя, что машина вот-вот зароется носом в землю, они не преминули быстренько перекочевать в хвост самолёта. Я же, собрав все силы, благополучно приземлился, как положено: «на три точки».

Зарулил самолёт на старт для следующего взлёта, с волнением жду, что скажет Таран. Конечно, не мог он не заметить, что я на выравнивании допустил ошибку и проскочил дальше, чем следовало.

Я не ошибся. Грозно подняв кулак, Таран предостерегающе крикнул мне:

— Смотри, повторишь ещё раз такой заход, пеняй на себя: не видать тебе этой машины как своих ушей!

На счастье, все последующие четыре самостоятельных вылета сошли без промахов. Направляясь в штаб на разбор тренировки, я продолжал ломать себе голову: «Почему у меня так получилось с первой посадкой?»

— Не горюй, Павел, — утешал Костя Бирюков, заметив мое удручённое настроение. — Дело-то ведь простое! Мы вместе с экипажем набились в пилотскую кабину — вот и перегрузили носовую часть самолёта. Стоило тебе убрать газ, как машина, естественно, клюнула носом. Молодец, что не растерялся!

В штабе полка Таран придирчиво разобрал каждый наш самостоятельный полёт, затем приказал экипажам Езерского и Бирюкова готовиться к вылету.

— А ты, Михайлов, — сказал он мне, — ступай за распоряжениями к командиру полка!

— Есть явиться к командиру полка! — ответил я по-военному коротко. А на душе кошки скребли. «Намылят, — думаю, — мне сейчас голову по первому разряду!»

В кабинете командира полка собрались лётчики из других эскадрилий. «Так, — рассуждаю про себя, — значит, не одному мне придётся краснеть».

— Все в сборе? — спросил командир полка майор Алексей Иванович Семенков.

— Все! — доложил начальник штаба.

С каким же облегчением узнал я, что вместо предполагаемого разноса Семенков приступил к изложению нового задания.

— На вас, бывалых лётчиков, кто имеет уже за плечами не один десяток боевых вылетов, командование возлагает большие надежды, которые, я полагаю, вы оправдаете… — говорил Семенков.

При этом он сообщил, что нам поручается принять на Востоке новые самолёты и перегнать их на базу, под Москву.