Под рубашкой, какие носят солдаты тропических колониальных войск, в углу чемодана, лежала кожаная кобура, а в ней — пистолет новейшей системы. Далее мы обнаружили два бутерброда с колбасой и сыром и две резиновые грелки.

В одной была вода для питья, а другая, по всей вероятности, заменяла стеклянную утку.

Судя по содержимому чемодана, путешественник основательно запасся всем необходимым в дорогу. В крышке перед замочными скважинами всё дерево было вынуто, как видно в целях вентиляции. Таким образом, было предусмотрено всё, чтобы чемоданный пассажир чувствовал себя в дороге сносно.

Значит, Н. отпер чемодан вовсе не потому, что «пассажир» задыхался… Так почему же? Но раздумывать долго над этим не было времени. Я должен был немедленно лететь дальше: торопили пассажиры, к тому же задержка в пути могла вызвать тревогу у тех «дипломатов», которые остались в Москве, чтобы отправиться транспортным самолётом. Они, конечно, следят за нашим рейсом, и прилети я не по графику во Львов, им нетрудно будет догадаться, что тайна их багажа раскрыта.

Я посоветовался с майором и начальником аэропорта, приготовился к отлёту, но настоял на том, чтобы майор сопровождал до Львова задержанных иностранцев.

— Хорошо, — согласился майор. — А там, во Львове, можно и с Москвой снестись, получить указание, как дальше поступить с задержанными.

Мы вылетели во Львов. В кабине одним человеком прибавилось. «Пассажир» то и дело искоса посматривал на своё чёрное логово.

Расстояние от Киева до Львова хотя и небольшое, но с необычным пассажиром на борту на этот раз показалось мне очень длинным.

Во Львове нас уже встречали. Документов у прибывших здесь не спрашивали, а только объявили, что самолёт дальше не полетит — ночёвка. Все направились прямо в гостиницу аэропорта. «Пассажира» мы сдали представителям пограничного командования. Меня попросили всё происшедшее изложить обстоятельно. Я сел писать.

Составленный следователем протокол и свидетельские показания, изобличающие господина Н., иностранец вынужден был подписать. Ведь это в его чемодане был обнаружен неизвестный «пассажир». Кроме того, Н. дал согласие на личный обыск с тем только условием, что вещи, принадлежащие ему лично, не будут подлежать изъятию.

Н. просчитался — он позабыл, что при нём имеются два поддельных заграничных паспорта, один из которых предназначался для второго шпиона, находящегося в чемодане, оставленном в Москве.

Для Н. теперь не было смысла продолжать полёт на запад. Он попросил отправить его из Львова обратно в Москву.

Просьбу его удовлетворили. Остальных пассажиров на следующий день доставили в Прагу.

После мы узнали, что разоблачённый нами субъект оказался агентом заграничной разведки. Он выполнял крупные диверсии и на этот раз вёз важные секретные сведения, которые были нанесены шифром на узорчатые носовые платки и галстуки.

Шпион был лётчиком и имел юридическое образование. Шефы снабдили его всевозможными поддельными документами, вплоть до пропусков с правом доступа в ответственные советские учреждения. Последняя диверсия была им провалена. Чтобы замести следы провала и избежать ареста, шпион рискнул перебраться через границу в чемодане.

Трудно точно сказать, что могло бы произойти в воздухе, очутись на борту самолёта сразу все три чемодана со спрятанными в них вооружёнными шпионами, опекаемыми двумя «дипломатами». Стук в чемодане был, конечно, не случайным. Возможно, это был сигнал к началу действия. Шпион, по-видимому, предполагал, что все диверсанты в сборе.

На предварительном следствии ему был задан вопрос:

— Зачем вам понадобился в чемодане пистолет?

Пожав плечами, он с наигранной непринуждённостью ответил:

— Так, на всякий случай!

Становилось совершенно ясным, какой именно «случай» имел в виду матёрый диверсант.

Через несколько дней в печати появилось сообщение, вызвавшее чувство глубокого удовлетворения у членов нашего экипажа. В нем говорилось, что секретарю и атташе некоего иностранного посольства в Москве, господам Р. и Н., за поведение, несовместимое со званием дипломатов, предложено покинуть пределы Советского Союза.

Командование Главного управления Гражданского воздушного флота отметило специальным приказом этот случай в нашей лётной практике и представило к награде весь экипаж.

…Прошло пятнадцать лет с тех пор, как произошёл этот инцидент в воздухе, но я и теперь не могу забыть его. Провожая в самостоятельный международный рейс молодого пилота, я напоминаю, ему о давно минувшем случае и говорю: «Будьте бдительны!»

Долг советского пилота быть неустанно зорким. На нашем воздушном пути могут встретиться самые неожиданные опасности, причем не только технического характера!..

Вскоре меня, по моей просьбе, перевели на внутренние линии. Я стал летать рейсовым пилотом по маршруту Москва — Хабаровск — Москва. Без малого семь тысяч километров! С любопытством приглядывался я к происшедшим здесь за последние годы переменам.

Вся эта трасса, которую в своё время начали эксплуатировать примитивными способами, оказалась теперь оборудованной современными наземными средствами радионавигации. Аэродромы были прекрасно освещены и легко принимали самолёты даже в ночное время, всюду были выстроены современные взлётно-посадочные дорожки, удобные и красивые типовые аэровокзалы.

Но не только оборудование трассы вызывало восхищение, радовал невиданный расцвет уральских и сибирских городов. Советские пятилетки изменили лицо этих мест. Здешние жители, возможно, и не замечали этого, но нам, лётчикам, с воздуха эти разительные перемены были хорошо видны. Под нами всякий раз расстилалась как бы наглядная карта экономического расцвета нашей страны.

Довелось мне летать и в Заполярье. Поднимаясь с Красноярского аэродрома, мы летели на север и, следуя вдоль русла Енисея, садились в заполярном речном и морском порту Дудинка. Полёты по этой трассе требовали исключительной осторожности и внимания. И летом и зимой здесь нередки обледенения, не говоря уже о том, что довольно большие отрезки трассы полностью лишены каких бы то ни было, не исключая аварийных, посадочных площадок. Лётчик в таких условиях должен, как правило, полагаться только на безукоризненную работу машины.

На сибирских магистралях наш экипаж приобрел огромный опыт рейсовых полётов в самых трудных метеорологических условиях. Здесь особенно чувствовалось, что транспортная авиация в старом виде не может быть широко применена. Прежде всего дело касалось скорости: увеличение мощности моторов неизбежно приводило к утяжелению конструкции. Транспортная авиация на поршневых двигателях явно приблизилась к потолку своей скорости. Другое дело — реактивная авиация, о растущих успехах которой мы узнавали каждый день. Так родилась идея выделить группу реактивных самолётов для перевозки грузов и почты на линии Москва — Хабаровск. Выбор этой самой протяжённой трассы был не случаен. Реактивный самолёт доставит почту или пассажиров из Москвы в Хабаровск всего за одиннадцать часов, включая посадки, то есть в двадцать раз быстрее, нежели курьерский поезд, и в три раза быстрее поршневых транспортных машин.

В 1953 году была создана первая группа из семи пилотов гражданской авиации, которых направили обучаться пилотажу на реактивных самолётах. В этой группе я оказался вместе со своими старыми боевыми товарищами, однокашниками по Тамбовской лётной школе: Константином Петровичем Сапелкиным и Виктором Артуровичем Филоновым. Из всей группы один лишь Сапелкин успел познакомиться с реактивной техникой.

Случилось это вскоре после занятия Берлина советскими войсками.

— Сел я на берлинский аэродром Шенефельд, — рассказывал нам Константин Петрович. — Глазам своим не верю: стоят в ряд целехонькие «Хейнкели-111», последняя новинка немецкой авиационной техники. Ну, как тут было удержаться — не посмотреть на это чудо? У какого лётчика не заблестят глаза при виде самолёта незнакомой конструкции!