— Теперь что ты скажешь, охламон? — торжественно произнесла Инна и снова дерганула Утехина за чуб.

— Женюсь, ребята, — признался младший научный сотрудник, три дня назад посетивший дворец бракосочетаний для подачи соответствующего заявления.

— А как же диссертация, Леша? — ужаснулась Розалия Строкина.

Она вышла замуж на первом курсе института и теперь, имея порядочный стаж семейной жизни, пересмотрела собственные убеждения по этому вопросу. Теперь Розалия считала, что вступать в брак люди имеют право только по окончании высшего учебного заведения, а еще лучше — после защиты диссертации.

— При чем тут диссертация? — удивился Утехин, не осознав глубины и житейской мудрости испуганного восклицания многосемейной Строкиной. — Сделаю диссертацию.

— Правильно, Леша, — поддержала его Инна Александровна. — Семья, между прочим, упорядочивает жизнь человека и помогает ему достичь цели. Тем более иждивенцы появляются, надо материальное обеспечение давать… На свадьбу пригласишь?

— А то как же, — во весь рот улыбнулся младший научный сотрудник, уже месяц пребывающий в том шизофренически розовом состоянии, какое бывает у человека, когда он вдруг понял, что ему непременно следует жениться. — Я сам вам хотел сказать.

— Ладно, леший с тобой, верим, — Инна Александровна великодушно простила Лешке тяжкий грех умолчания.

Инна забыла, что всего месяца три назад она имела в виду Утехина как возможного кандидата на занятие вакантной должности собственного мужа. Теперь ее планы круто изменились. Этот чудак, Степан Кузьмич Охомуш, влюбился в Инну точь-в-точь как зеленый первокурсник. Он через день писал ей длиннющие письма, где в каждой строке сквозило такое робкое обожание, что у Инны сладко кружилась голова. Ее отзывчивое на внимание и ласку сердце с каждым письмом все больше раскрывалось милому, чубатому, сильному и простодушному Охомушу.

Две недели назад сослуживец Степана Кузьмича, проезжавший через Москву, привез Инне подарок — снулую, завернутую в мешковину метровую щуку, лично выловленную товарищем Охомушем. Щука была такая зубастая и полосатая, что Инну даже охватила некоторая робость перед будущей семейной жизнью. Но ее многоопытная мама умело распотрошила страшную рыбину и пригласила знакомых на «парную щуку». После этого Степан Охомуш еще больше укрепил позиции в доме Замараевых.

Удивительно было и то, что Инна с непонятным для себя удовольствием читала длинные письма Степана Кузьмича. Более того, она систематически отвечала на письма начальника периферийного строительного управления, затрачивая на ответные послания время, которое с успехом могла провести приятнее и полезнее.

Трезвым умом Инна Александровна понимала, что в лице Степана Охомуша она еще не получит эталон супруга. Но Инне нравилось творить, и она была уверена в успехе.

Теперь, узнав о предстоящей женитьбе Лешки Утехина, Инна решила принять робкое и многократно повторяемое приглашение Степана Кузьмича приехать к нему в гости на Октябрьские праздники.

Тащиться на праздник в тульскую строительную периферию, где наверняка еще не открылась обещанная Степаном Кузьмичом парикмахерская, было жертвой. Но Инна Александровна чувствовала, что уже готова принести эту жертву.

— Слушай, а где же вы будете жить? — вдруг спросила Инна будущего молодожена и, конечно, не получила вразумительного ответа.

Гликерия Федоровна, уступившая угол младшему научному сотруднику, строго оговорила его холостяцкое положение. Она предупредила, что при нарушении этого пункта устного договора немедленно откажет в продлении прописки. Переселяться же Утехину в загородный дом с голубыми ставнями, где был не только излишек жилой площади, но и сбереженная во всех реорганизациях корова Зорька, было немыслимо по двум обстоятельствам. С одной стороны, Лешка необдуманно лишался хоть временной, но московской прописки, а эта ошибка, как известно, непоправима. С другой стороны, путь от института до домика с голубыми ставнями занимал в один конец два с половиной часа. Всем, кто работал в двенадцатой комнате, было очевидно, что такая дополнительная к женитьбе нагрузка серьезно подорвет здоровье младшего научного сотрудника, а непроизводительные траты драгоценного времени на пригородный транспорт омрачат молодую семейную жизнь.

— Местком! — Инна Александровна вспомнила о могучем и добром боге, который, как древний покровитель очага, обитал в каждом организованном коллективе. — К празднику должны две квартиры выделить.

— Мне бы комнату, — робко пролепетал Лешка, до сих пор не осознавший, какие выгоды может получить от подачи заявления в канцелярию Дворца бракосочетаний. — Метров бы десять с центральным отоплением…

— Канализация, между прочим, вам тоже не помешает, — резонно добавил Славка. — Инна, сочиняй!

До обеда в двенадцатой комнате изобретали убедительные формулировки, которые должны были в первом же прочтении сразить суровую жилищную комиссию и срочно обеспечить площадью младшего научного сотрудника Утехина в связи с чрезвычайными обстоятельствами, выражающимися… и далее по тексту.

Розалия Строкина, отложив плановую работу, проверила правильность расстановки знаков препинания в сочиненном ходатайстве и лично перепечатала его на машинке.

— Приложишь к нему копию заявления о предстоящем бракосочетании, — сказала Инна Александровна, ощутив себя активной профсоюзной общественницей. — Пробью тебе комнату… Прошибу метров пятнадцать «за выездом» в малонаселенной квартире. Так и быть, раз ты сейчас не в состоянии членораздельно мыслить.

После обеда в комнату заглянул Жебелев и поинтересовался, чем занимаются его неутомимые сотрудники. Строкина принялась было разворачивать какую-то ведомость, но Инна решила на этот раз не вводить в заблуждение руководителя сектора.

— Заявление писали, Николай Павлович, — сказала она. — Утехин замуж выходит, будем ему жилплощадь добывать.

Жебелев дернул себя за ухо, поздравил Лешку и одобрил столь общественно полезную деятельность своих сотрудников.

— Между прочим, я вам тоже новость могу сказать, — изрек шеф, уже держась за ручку двери. — Нас расширяют. Из сектора, уважаемые коллеги, мы превращаемся в отдел.

И закрыл дверь, оставив коллег в двенадцатой комнате в состоянии полного обалдения от такого количества новостей.

Жебелева пригласил директор института.

— Слушаю вас, Василий Петрович.

Бортнев улыбнулся, поправил очки и сказал, что вызвал Николая Павловича в связи с произведенным уточнением плана работ института по разделу экономики строительства и уточнением структуры института.

— Есть мнение, — продолжил Василий Петрович, — и я его охотно поддерживаю…

Но тут на пороге кабинета появился Иван Михайлович Казеннов с бумажкой в руках.

— Приношу извинения, Василий Петрович, — деликатно поскрипывая туфлями, ученый секретарь приблизился к столу. — Звонили из отдела внешних сношений… Завтра в десять надо принять японскую делегацию… Восемь человек плюс переводчица и референт из министерства.

— Позавчера же двух австралийцев принимали, — у Василия Петровича поскучнели глаза, и пепел с кончика сигареты просыпался на стол. — Что же они без всякого отдыха на нас иностранцев наваливают… Были же позавчера австралийцы!

— А это японцы, Василий Петрович, из Японии, — уточнил Казеннов. — Программу я примерно набросал. Посмотрите, пожалуйста.

Бортнев посмотрел программу, выкинул один пункт и вписал два. Затем был приглашен заместитель по хозяйственной части и были отданы указания насчет материальной базы завтрашней встречи.

— И скажите, пожалуйста, Никифор Лазаревич, своим товарищам, чтобы «Боржоми» купили… Притащат опять «Полюстровскую».

— Нет «Боржоми» в продаже, Василий Петрович… Прошлый раз полгорода объездили и не достали. «Полюстровскую» продают, да еще это… чудное название… Вроде «Жумрак».

— «Джермук», — вздохнул Бортнев, и глаза у него стали еще тоскливее.

— Насчет «Полюстровской» вы зря, Василий Петрович, — сказал заместитель по хозяйственной части. — Много меньше пьют, экономия получается.