Лешка досадливо покосился на окно, где торчали уши лисьего треуха вахтера, и прислушался к отчетливому перестуку костяшек за фанерной перегородкой в бухгалтерии участка.

— Когда у вас обеденный перерыв? — спросил он Лиду.

Ведута порозовела и ответила, что вообще у нее обеденный перерыв с часу, но поскольку сегодня из-за отчета она пришла на работу много раньше…

— Пошли! — не дал ей закончить Лешка.

С верхушек берез сливался лист. Желтые, иссушенные ночными заморозками скорлупки кружились в воздухе, словно выбирая, где лечь на землю, чтобы непотревоженными прожить остаток отмеренного им судьбой времени. Закремневшая, пожухлая трава тронулась рыжиной, сникла под дождями, пригнулась к холодной земле. В небе, в разрывах облаков голубели студеные проталины. Дальний перелесок был освещен косыми лучами солнца. Они казались длинными прозрачными пальцами, положенными на головы увядающих, деревьев, словно неожиданное утешение.

Лида шла рядом с Лешкой. Ее золотистая, хитро плетенная «хала» покачивалась возле правого плеча Утехина. На волосах пламенел одинокий лист клена, ярко-красный и хрупкий, как невиданная брошь, подаренная Лиде щедрой осенью.

Не в такт размашистым мужским шагам постукивали по асфальту каблучки черных замшевых лодочек. Туфли Лида носила только в конторе. Для улицы у нее были резиновые сапоги с короткими голенищами. На этот раз Лида не переобулась. Может быть, ей хотелось казаться немного выше ростом рядом с долговязым младшим научным сотрудником. А может, потому, что знала хитрющая, как все девчонки, Лида Ведута, что ножки у нее весьма привлекательные, с крутым подъемом и тугими икрами. О таких вещах девушки не забывают никогда, а при серьезных и ответственных разговорах тем более…

— Вот какой камуфлет получается, — вздохнул Лешка, рассказав Лиде о предложении Лаштина. — С одной стороны, я никаких обещаний Жебелеву не выдавал. Мне бы диссертацию сделать, а потом я, может быть, из института и вовсе уйду…

— А я вот с участка уходить не буду, — ответила Лида. — Кончу институт, получу диплом и все равно здесь останусь. Мне нравится… И Евгений Васильевич хороший человек.

— У тебя совсем другое дело… Если бы у меня руксеком Женька Коршунов был, разве бы я ушел.

Сказал и подумал, что Жебелев ничуть не хуже Коршунова. А точнее сказать, так Женьке до Николая Павловича еще лет пять надо на пузе ползти, не меньше. Хоть Женька старый друг, но по справедливости в сравнении с Жебелевым он еще сосунок сосунком.

— Сто восемьдесят рублей — это большие деньги, — рассудительно сказала Лида. — Нам с мамой на житье шестьдесят рублей в месяц хватает… Конечно, дом свой, хозяйство… Это помогает.

— Я же на частной квартире живу, — признался Лешка, испугавшись, что Лида подумает о его корыстолюбии. — Третий год уже… Три красненьких приходится каждый месяц отваливать.

— Тридцать рублей! — ужаснулась Лида и подумала, что в жизни иногда очень странно получается. У одних целый дом на двоих. Три комнаты, кухня да еще веранда. А другие по чужим углам ютятся. Еще подумала, что тот, кто берет за угол с Утехина тридцать рублей, самый что ни на есть бессовестный, человек…

Лида вздохнула, сказала Лешке, что в таком случае шестьдесят рублей ему очень пригодятся, и вспомнила о плитке шоколада «Золотой ярлык». Транжира он, Утехин, как все мужчины. Мог бы привезти астрочки, и довольно. Не от его капиталов шоколады раздаривать. Она покосилась на Лешку снизу вверх, и плитка «Золотого ярлыка» стала ей много дороже.

— Завтра надо ответ дать, — сказал Лешка и закурил сигарету. — Понимаешь, какой камуфлет…

Затем они сидели в придорожном кафе за стеклянными стенами. Тонконогие столики были покрыты оранжевым пластиком. Общительная девушка за никелированной стойкой мигом сварила крепкий кофе.

— Может быть, тебе лучше не переходить в другой сектор? — Лида в упор уставилась глазищами на Лешку, сосредоточенно помешивающего кофе. — Неспроста зам решил тебя облагодетельствовать. И диссертация, и главный специалист… Может, Алеша, он тебя просто покупает, а?

Лешка поиграл желваками на скулах. Если и Лида так подумала, значит, его смутная, тревожащая догадка верна. Еще Утехин подумал, что, если он перейдет в сектор экономических проблем, ему в самом деле не придется приезжать на строительный участок в Грохотово.

Обеденный перерыв Лиды Ведуты несколько затянулся. Это было первое нарушение трудовой дисциплины, допущенное плановиком участка. Она проводила Лешку до остановки автобуса, и тот уехал, так и не посоветовавшись со своим другом Женькой Коршуновым.

В назначенный срок Утехин явился к Лаштину и отказался перейти главным специалистом в сектор теоретических проблем. Зиновий Ильич поджал губы, выпятил животик и твердо пробарабанил по полированной крышке массивного и внушительного письменного стола. Звук коротких пальцев по дереву был тревожен, как весть тамтама, предупреждающего о приближении враждебного племени.

Встревоженный звуками кабинетного тамтама, Лешка убедительно и мотивированно объяснил свой отказ.

— Я не могу менять тему диссертации, Зиновий Ильич. Спасибо вам за предложение, но я вынужден пока от него отказаться.

— Вы полагаете, что такое предложение будет повторено?

— Нет, я так не думаю, — признался Лешка. — Я, Зиновий Ильич, все собранные материалы до листочка просмотрел. Если тему изменить, больше половины надо выкинуть… Жалко очень. Вот ведь какой камуфлет получается.

Лешка вздохнул и поднял на зама по науке откровенные и правдивые глаза, еще сохраняющие следы наивной мальчишеской синевы. Этот прием всегда помогал Утехину в разговорах с девушками и начальством.

Сейчас он не помог. Зиновий Ильич был достаточно умудрен жизнью, чтобы поддаться на дешевые приемы младших научных сотрудников. Лаштин в упор, бесстрастно и холодно, разглядывал Утехина, лепечущего свои формулировки. Глаза зама, круглые и выпуклые, походили на линзы бинокулярного микроскопа. И под этим взглядом Лешка чувствовал себя так же тревожно, как, наверное, чувствует охваченная инстинктом самосохранения букашка, попавшая на предметное стекло.

Дробь тамтама затихла. Зиновий Ильич откинулся на спинку кресла и неторопливо поправил узел галстука. Он молчал, разглядывал Лешку и решал очень важный вопрос: сидит ли перед ним карась-идеалист, случайно попавший в научный пруд, или подрастающий щуренок, увертливо прячущийся в зеленую травку, пока не подросли зубы?

Затем он встал за столом и сказал, что понимает и ценит научную целеустремленность Алексея Федоровича Утехина. Он не скрыл своего огорчения в связи с отказом принять столь лестное предложение, которое было продиктовано лишь безукоризненной характеристикой младшего научного сотрудника и его исключительными способностями к исследовательской работе, его особой склонностью к теоретическим вопросам. Но коль скоро такое предложение противоречит его научным планам, Лаштин, безусловно, при всем огорчении не будет настаивать.

Опустив глаза, Лешка слушал слова зама по науке, округлые, словно бублики, которые, как известно, внутри имеют дырку. Он понимал, что цена этих вежливых слов точь-в-точь такая же, как и тех наивных взглядов, которыми Лешка одаривал многоопытного зама по науке.

Лаштин замолчал, посмотрев в окно, и протянул руку младшему научному сотруднику, отказавшемуся стать главным специалистом. Утехин пожал руку начальника и направился к двери. На затылке он ощутил взгляд бинокулярных глаз Зиновия Ильича.

За дверью Лешка с облегчением вздохнул, ощутив, что теперь он свободен от отягчающего его душу обязательства хранить в тайне разговор с замом по науке.

Он отправился к шефу и там под неравномерный гул летящих в мусоропроводе жизненных отходов рассказал о превратностях трех последних дней. Информировал Жебелева он только о фактах. О собственных эмоциях, сомнениях и о поездке на строительный участок Лешка умолчал, так как это лежало за рамками служебных отношений.