После этого Миха, как он выражался, «вовремя надевал галоши» и отправлялся на поиски новой актуальной задачи, предоставляя созданной им ячейке полную свободу по расхлебыванию заваренной каши. Поскольку каша оказывалась всегда замешенной круто, у ячейки начиналось несварение желудка. Это давало Михе возможность с другой трибуны выступать с суровой критикой по поводу беспомощности отдельных научных работников, по поводу хвостизма в науке и неумения решить те задачи, которые настоятельно ставит жизнь.

Умело используя талант ученого-организатора, Миха надежно плыл на гребнях поставленных актуальных задач. Как ярко окрашенный гусиный поплавок, он перелетал с одной волны на другую и еще ни разу не пускал пузырей.

Его собственные научные убеждения напоминали эластичные безразмерные носки, которые можно натянуть на любую ногу. С равной убедительностью Миха обосновывал общественные меры борьбы с бандитами и рецидивистами, ратовал сначала за передачу на поруки злостных хулиганов, потом за тюремные решетки лицам, перебравшим хмельного на вечеринках. Он успешно доказывал и глубокую научную обоснованность теории косвенных улик, и полную ее теоретическую несостоятельность. Во времена совнархозов он беспощадно громил систему отраслевого управления, а при организации министерств с такой же строгостью вскрывал недостатки совнархозовского «местничества».

Как опытный адвокат по бракоразводным делам, Миха заставил Лаштина рассказать ему до мельчайших подробностей все события последних дней. Его даже заинтересовало сочувственное поведение вдовствующей секретарши.

— Пышная, говоришь? Значит, добрый человек… Всего тридцать лет? Такая симпатичная женщина и мужа не имеет…

На выявление подробностей была израсходована холодная закуска, бутылка «Еревана» и две бутылки освежающей воды «Джермук».

К цыплятам-табака официант принес бутылку в меру охлажденного «Псоу» и острый соус, изготовленный лично шеф-поваром, признавшим посетителей за знатоков ресторанной гастрономии.

Табака Миха ел сосредоточенно и молча, грозно двигая бровями. На лбу его шевелились толстые складки, свидетельствующие о напряженной работе мысли. Зиновий Ильич деликатно похрустывал косточками и подливал в бокалы искристое «Псоу».

За кофе Миха изложил найденное им решение вопроса.

— Ты, друг, слишком далеко впутался в свою проблему. Убежать тебе от нее нельзя. Догонит, понимаешь, по затылку стукнет.

— Стукнет, — согласился Зиновий Ильич. — Еще как стукнет.

— Подержать эту проблему немного надо, — сказал Миха. — Полгодика ее подержать, пока ты займешься параллельным научным вопросом. Потом параллельный надо себе оставить, а проблему другому отдать. А что будешь делать, если ее нести стало неудобно. Понимаешь мою мысль?

Мысль Зиновий Ильич понимал, но он не представлял, как полгода можно удержать падающую проблему.

— Думал, Маков мне поможет, на него надеялся… Рассердился он на меня… На днях совещание по железобетону было, и там одна девица меня крепко подвела. Записали в резолюции, что не всегда, мол, можно применять, мол, можно допускать отдельные исключения. Маков теперь, по-моему, сам засомневался… Раньше каждому моему слову верил, а теперь…

Зиновий Ильич вспомнил, как он сидел перед закрытой дверью кабинета, и потянулся за бутылкой.

— Макову проще, — продолжил он после некоторого перерыва. — Он к этому вопросу имел отношение по административной линии. Было решение коллегии, ну он его и выполнял. Научные-то обоснования я разрабатывал, цифры, справки — все я ему давал. Конечно, Маков теперь этим и оправдываться будет.

— Макова надо отключить, — решительно заявил Миха. — Надо этому, понимаешь, дорогому товарищу столько забот прибавить, чтобы у него на твой вопрос совсем времени не осталось.

— Как же это сделать?

— Почему он такую секретаршу имеет? — шепотом спросил Миха, глаза которого сверкнули не ангельским огнем. — Пышная, понимаешь, совсем одинокая женщина. Недавно мне один друг, совсем такой, как ты, случай рассказывал. У них в организации один начальник со своей секретаршей моральное разложение имел… Не потерпел коллектив, обратил внимание на этот факт общественных организаций. На всякий случай занялись, проверили… Все, понимаешь, подтвердилось…

Зиновий Ильич отхлебнул вино и поморщился. Насчет «аморалок» Маков был чист как новорожденный младенец, потому что оберегал служебное положение от непредвиденных случайностей.

— Это не подходит, Миха, — сказал Лаштин.

— На войне, понимаешь, как на войне. Друг мне рассказывал… Просто вспомнилось сейчас. — Миха аккуратно отхлебнул кофе. — Не в детском саду живем.

— Не в детском, — согласился Лаштин.

— Надо тебе, Зиновий, поговорить с рецензентом из министерства, — стал излагать Миха свой план спасения проблемы. — Побеседовать с ним на нейтральной почве, «Ереваном» угостить, сказать, что он хороший человек… Старика не беспокой, на воле держи. За ним орган не стоит, за ним силы нет. Пусть поговорит человек, пусть от души выскажется… А этого сына…

— Курдюмова, — подсказал Лаштин.

— Гляди, фамилия какая! — восхитился Миха. — Курдюмов! Курдюм-хан, салтан, понимаешь, Курдюм!.. Как звучит! Человек с такой фамилией большую душу имеет.

— Понятно, — деловито сказал Зиновий Ильич и подлил в рюмку верного друга коньяк из новой бутылки «Еревана».

Третий рецензент, о котором Казеннов доложил Лаштину, прораб с какой-то подмосковной стройки, был столь незначителен, что Миха не удостоил его вниманием. Он сразу перешел к проекту предложений, которые надо умело и тонко подсказать Курдюмову как представителю министерства.

— Надо такую бумагу сделать, чтобы на полгода хватило, — сказал Миха. — Я ваших тонкостей не понимаю. Бетон там, понимаешь, сборный, панели-ванели, всякий там скипидар-нашатырь. Это ты сам знаешь. Ты немного отступи, признай отдельные случаи. Но ты направление исследований защити. Направление исследований защитишь — удрать успеешь. Не защитишь…

Миха развел руками, показывая, что в этом случае ему не поможет ни бог, ни даже он, Миха Викторович.

— И добиться продолжения исследований по теме, — сказал Зиновий Ильич, у которого от выпитого коньяка и мудрых советов друга опять заблестели глаза.

— Вот именно, генацвале… Пусть наука дальше работает!

— Но ведь на коллегию вынесут еще обсуждение инструкции по ограничению применения металла в строительстве, — вздохнул Лаштин. — Мою докладную откопают. Если Маков будет этот вопрос докладывать…

— Пусть сын докладывает, Курдюмов, — отрезал Миха. — Пусть молодой, прогрессивный товарищ внесет в инструкцию дополнения с учетом вновь выявленных научных данных. Наука развивается, каждый день новые данные могут быть.

Все выходило складно. Одно плохо: вожделенная докторская диссертация, как жар-птица, снова улетала от Лаштина. Михе легко советовать, он по самую макушку остепенился, на член-кора метит…

Но сейчас главное — выпутаться из этой истории, а там — будет день, будет пища. Жебелева в конце концов можно выпроводить на повышение, Замараеву, эту самонадеянную особу, выгнать из института по сокращению штатов, а Утехина после окончания аспирантуры сунуть по конкурсу в другой институт. Все можно сделать с умом.

Из ресторана Зиновий Ильич вышел с расправленными плечами.

— Спасибо, Миха, — взволнованно сказал он. — Спасибо тебе, дорогуша.

— Зачем спасибо, генацвале, — усмехнулся Миха. — Спасибо своему дедушке скажешь. Ты мне хорошее дело сделай. Друг у меня есть. Совсем такой, как ты. Несчастье у него, понимаешь. Дочка с мужем развелась.

— Ай-я-яй! — посочувствовал Лаштин.

— Экономист она, — продолжал Миха. — С мужем развелась, теперь в аспирантуру хочет.

— Ясно, — сказал Зиновий Ильич. — По-моему, у нас одно свободное место найдется.

До начала ученого совета оставалось полчаса. Иван Михайлович Казеннов осматривал напоследок просторный зал, тщательно подготовленный для ответственного заседания. В парадном темно-зеленом костюме с абстрактными крапинками, похожий на матерую щуку, Казеннов рыскающей походкой двигался по залу. Щупал сукно, которым был покрыт стол заседаний, проверял, ровно ли расставлены стулья, переставлял стаканчики с отточенными карандашами.