— Не говорят…

— А Кира Владимировна?.. Почему она решила, что отец пропал без вести на фронте?

— Мать ей так сказала. Маленькая ведь тогда еще была Кира Владимировна, училась в третьем классе.

— Вот видишь, мать ее спасала от правды, а ты надумала Киру Владимировну, больную и одинокую, подсечь под корень, обрезать единственную нить, которая связывает ее с жизнью… Не верю, что ты хочешь такой правды, Тамара… Да и разве дело тут в отце Киры Владимировны?..

Андрей говорил, понимая наконец для себя, что привлекает его в этой случайно встреченной девушке. В других он ощущал всегда недоговоренное, глухое, зыбкое, прячущееся. В Тамаре все было открыто, ясно и надежно. В ее характере, в душе ощущалась четкая грань принятия или непринятия. Не было у нее удобненького для жизни смешения добра и зла, была строгая доброта, было величавое человеческое достоинство. Взрывчатое и импульсивное еще по молодости лет, не отшлифованное еще жизнью, в которой мудреют с годами, сохраняя при этом душевную щедрость или дешевенько, по мелочам, растрачивая ее на ухабистом пути проживаемых лет.

— Разве дело тут в ее отце? — повторил Андрей. — Сколько людей пишут Кире Владимировне. Сколько разыскивают могилы отцов, а теперь уже и дедов. Те отцы и деды честно сложили головы в боях.

— Честно, — откликнулась Тамара. — Мой дедушка погиб под Витебском… За честь и независимость социалистической Родины пал смертью храбрых. Так в извещении написано. Оно у меня, Андрей Алексеевич. Я взяла, когда из дому ушла. Это же был папин папа… Так вы советуете ничего не говорить Кире Владимировне?

— Ни в коем случае, Тамара.

— Мне и жалко ее. Она живет всем этим. На каждое письмо отвечает… Обидно, что у нее самой вот так… Позавчера комиссия из райсовета осматривала дом. Сказали, что через месяц Кире Владимировне дадут отдельную квартиру. Специально подберут для нее на первом этаже.

— Ну вот, а ты такое затеяла.

— Наверное, я очень думная.

— Думная, — согласился Андрей, внутренне улыбнувшись странному, но очень точно найденному слову. — Разве это плохо? Человек должен быть думным, это его отличительное качество — думать.

Андрей говорил что-то еще, незначащее и не очень убедительное. Говорил и понимал, что округлые слова не нужны ни Тамаре, ни ему самому, что главнее всяких слов было побуждение, которое заставило Тамару в минуту растерянности прийти за помощью к нему.

Девушка слушала серьезно, чуть склонив к плечу голову, чертила по песку носком туфли и время от времени вздыхала, как человек, одолевший внутреннюю боль, одолевший слезы, комом подступавшие к горлу и готовые бессильно выплеснуться наружу.

— А может, и знает все Кира Владимировна?.. Может, она сама эту справку спрятала в старый чемодан?

— Не думаю, Тамара… Сожгла бы она ее или порвала и выбросила.

— Не просто такое сжечь или выбросить. У меня бы сил не хватило… А вы умный, Андрей Алексеевич:

— Спасибо, Тамара… Мне иногда это тоже кажется.

— Только иногда?

— Только иногда, — честно подтвердил Андрей, понимая, что иному Тамара не поверит.

Много должно еще пройти времени, пока девушка поверит ему и сможет доверить себя. Не устанет ли он ждать?

— А мне подрасти до вас нужно… Хотя бы вот так, до плеча.

И пообещала:

— Я очень буду стараться… Вот увидите, А виски у вас уже седые… Господи, тут сама с собой не можешь справиться, в своих делах разобраться, а чтобы столько народу, как у вас в ОКБ… Трудно на работе?

— По-разному… Вы подрастете, Тамара. В таком возрасте хорошо растут.

Андрей положил руку на узкое и пугливое девичье плечо. Оно вздрогнуло, но не отстранилось.

— Только вы, Андрей Алексеевич, не сердитесь на меня за все глупости, которые я вам говорила. Всякое же бывает… Один ко мне подкатывал…

— Не надо, — строго перебил Андрей. — Вот об этом как раз не надо.

Тамара согласно кивнула и посмотрела на часы.

— Мне сегодня в вечернюю смену, — с сожалением в голосе сказала она. — Хорошо, что я с вами поговорила, а то бы такое могла накуролесить… Уже идти пора…

Как и прошлый раз, она не позволила отвезти себя на такси, Андрей проводил ее до ближайшей станции метро.

— Чао, — с улыбкой сказал он Тамаре.

— Ну вот, а обещали, что не будете сердиться за мои глупости.

— А это не глупость… «Чао» означает по-русски «до свидания». Разве это плохое слово?

— Хорошее, — согласилась Тамара.

Она оставила адрес общежития и телефон, к которому «подзывают». Старательно записала и телефоны Андрея, заявив, что звонить она будет по служебному.

— Не любит меня Екатерина Ивановна… Я ведь потому и ушла в другую бригаду.

— Не то, Тамара. Ей просто требуется время, чтобы все понять. Так же, как и нам с тобой.

Дома Андрей подошел к кульману и оглядел незаконченный ватман. С сожалением подумал, что так и не родил, как это удалось Шевлягину, оригинальное конструкторское решение. Не снизошло на него озарение, и трудно было надеяться, что снизойдет в будущем.

Сожаления о неудавшемся чертеже не было. Взамен того приходило гордое и веселое чувство иного профессионального удовлетворения. Теперь, когда позади были сомнения, заборские командировки, трудные разговоры с Балихиным, папки с расчетами, Шевлягин, зло ревизовавший собственных перспективщиков, Андрей Готовцев понимал, что он способен на многое.

На протяжении последних месяцев в нем совершалась незаметная и, может быть, самая главная перемена, которая у одного происходит в двадцать лет, а у другого в пятьдесят. При которой переоцениваются внутренние ценности, приходит умение отделять главное от второстепенного и понимание того, что надо делать сейчас, а что следует делать после, приходит умение улавливать подлинную логику событий, разделять причины и следствия.

Андрею теперь было яснее чувство ответственности человека, наделенного властью над людьми. Эта власть может сделать много хорошего и много дурного. Первое сделать бывает не просто, удержаться от второго еще труднее.

Аккуратно отстегнув кнопки, Андрей снял с кульмана исчерканный карандашом ватман и с громким хрустом разорвал плотную бумагу.

— Опять, Андрюша? — раздался за спиной голос матери.

— Нет, мама, не опять. С этим кончено… Буду осваивать новую специальность.

— Какую еще новую, сын?

— Самую трудную, мама. Буду учиться руководить… И еще мне хочется есть. Прямо-таки одолевает зверский аппетит.

— Немного потерпи. Соберу вещи Николаю и тебя накормлю.

— Какие вещи?

— А ты разве не знаешь? Он же в Заборск уезжает. Агапов туда командирует бригаду аж в пятнадцать человек. Поедут перенимать опыт. Какой такой опыт в том Заборске?

— Серьезный опыт, мама… И вообще, Заборск городок что надо.

— Все города хорошие, — возразила Екатерина Ивановна, и сын согласился с ней.

Все без исключения хороши города на свете, потому что в них живут люди. А там, где живут люди, всегда хорошо.

Рейсовый автобус нахально мигнул красным огоньком, прибавил газ и скрылся за поворотом. Утехин отдышался от бега и пошел к монументальному навесу из стеклоблоков, сооруженному для защиты пассажиров от капризов погоды.

Лешка не был огорчен, так как в душе предчувствовал, что на автобус он опоздает. Способностью опаздывать судьба наделила его с той же неодолимостью, с какой награждает человека веснушками, рыхлыми гландами или сорок пятым размером ботинок.

Опоздания преследовали Лешку с самого его появления на суетливый свет, отягощенный условностями и предрассудками. По мнению соседок, Лешка опоздал родиться ровно на четыре месяца. Отец, пребывавший на отхожих промыслах, не поверил в случайность такого опоздания и оставил Лешкину мать на положении соломенной вдовы в рязанской деревушке Выползово.