Андрей обнял Нателлу и поцеловал ее в припухлые сочные губы, погладил обнаженное плечо.

— У нас будет не один сын, Ната… И рассуждений я твоих не понимаю. Ты ведь мне жена.

— Любовница, Андрюша… Любовница, и это много лучше. И точнее. А жена тебе — твоя работа. Вот кто моя самая главная соперница… Планы, сроки, графики, выдачи… Неужели никто не может сообразить, что из-за всего этого бабы у нас теперь меньше рожают детей. Это же страшнее, чем бомбы и рак… В детстве я видела много красивых снов, а в жизни почему-то ни один из них не сбывается… Поцелуй меня еще раз, дорогой… А все-таки вы, мужики, большие недоумки.

— Интересный вывод.

— Ничего в нем нет интересного. Просто нам иной раз хочется чертовинки… Чтобы костюм в ломбард заложили и притащили к Новому году букет роз. Чтобы на одну ночь прилетели из Якутска… А недоумки потому, что не можете сообразить, как вам заплатили бы за эти розы и за такую ночь… Извини, я хочу быть благоразумной и рациональной, но у меня почему-то сейчас никак это не получается.

Не просто было найти четкую формулу, определяющую отношения партнеров по сотрудничеству в сложной конструкторской работе ОКБ и станкостроительного завода, на котором конструкторские идеи должны обретать осязаемое выражение в виде опытных и экспериментальных узлов будущей станочной линии, проходить проверку в эксплуатации и доводку для окончательного совершенствования конструкции перед выдачей рабочих чертежей.

Чаще других в таких случаях вспоминают изречение насчет союза коня и всадника. Но при подробном рассмотрении оно требует внесения существенных корректив. Союз, конечно, имеется бесспорный: общее дело, общие цели, нерасторжимые связи, определенные обычно приказом министерства, устанавливающим для сторон узы столь же прочные, как брак по католическому обряду. ОКБ сочинял за кульманами разные технические новинки, а станкозавод должен воплощать эти новинки в металл. При первом взгляде в таком союзе всадником вроде бы выступало ОКБ, усевшееся на спину завода и управляющее в такой паре внедрением в практику станкостроения технических новшеств и понукавшего производственников к скорейшему усвоению передовых идей.

Однако конь в данном союзе был обычно настроен критически. По его твердому убеждению, понукания конструкторов были ненужными и бестолковыми, занимали пустяковыми делами дефицитные производственные мощности, вынуждали расходовать ценные материалы ради придумок, которые, случалось, оказывались элементарным пшиком. То, что конструкторам складно рисовалось на ватманах, воплотившись в металл, вдруг начинало скрежетать, завывать, крошить зубья шестерен, свертывать валы по причине ошибочно рассчитанных динамических нагрузок и неудачных сочленений.

Директор станкозавода Максим Максимович Агапов считал, что экспериментальный участок, который его обязали организовать по приказу вышестоящих инстанций в механическом цехе, нужен был славному коллективу станкостроителей так, как раку гоночный велосипед. Что приказ в данном случае пришил к добротному и ладно скроенному станкостроительному пиджаку третий рукав, хозяину не нужный, мешающий при каждом движении и портивший гармонию. Агапов горел тайным желанием отмахнуть к чертям собачьим этот рукав, мешавший главному делу. Завод добрых четыре десятка лет выпускал токарные станки. Начинал с простеньких отечественных дипов, гордое название которых «Догнать и перегнать» теперь уже никто и не расшифровывает, а сейчас выпускал их современные модификации и в том видел свое основное назначение. Выпуском станков завод отчитывался о выполнении и перевыполнении плана, получал премии, возможность образовывать заводские фонды, строить и совершенствовать заводскую базу отдыха и выдавать передовикам производства и другим заслуженным членам коллектива путевки со скидкой и единовременную помощь.

От экспериментальных и опытных работ станкостроители получали пользы столько же, сколько шерсти от крокодила. Более того, из-за склочной натуры ОКБ и их систематических кляуз на технических и производственных совещаниях в адрес Агапова то и дело записывались в протоколы оскорбительные формулировки вроде: «…отметить отставание», «…обратить внимание на задержку», «…предупредить о необходимости скорейшего завершения…».

Максим Максимович обижался на такие записи, искренне расстраивался по поводу нескончаемых конструкторских жалоб, но считал, что до инфаркта или гипертонической болезни эти подковырки не доведут. Указующим протокольным бумагам он тоже не придавал особого значения, понимая, что спрос с него будет за станки, а не за экспериментальные работы. Если он на космическом уровне выполнит все капризы конструкторов, воплотит в металл не только их настоящие идеи, но и будущие, а производственную программу завалит, никто не оценит благородного устремления активно помочь внедрению новейших достижений в области автоматизированных станочных линий. Будет здесь уже не протокольная запись, а приказ с самым натуральным выговором за срыв плана, а любимый коллектив станкостроителей оставят без премии и отчислений в заводские фонды. Это, в свою очередь, вызовет здоровую критику снизу, от которой Агапову тоже придется не сладко.

Если же он выполнит план по станкам и сорвет задание по экспериментальным и опытным работам, прибавится всего лишь бумага с записью о необходимости обратить внимание директора завода на отставание работ и так далее. Бумаг таких у него накопилось столько, что, случись дефицит в обойной промышленности, ими запросто можно оклеить кабинет.

Всякий раз, оказываясь в механическом цехе, Максим Максимович с душевной болью глядел на участок экспериментальных и опытных работ, отхвативший от здорового производственного каравая увесистую горбушку. Механический задыхался от немыслимой тесноты, а тут гуляло под несто́ящим делом несколько сотен квадратных метров.

Как и многим заводам, имеющим солидный возрастной стаж, станкостроительному была мала одежка, скроенная в давние годы. Заводские ноги теперь вылезали из спроектированных в тридцатые годы штанов, узкоплечий производственный пиджак жал и трещал по всем швам. Последнее время Агапов бился смертным боем, чтобы увеличить производственные мощности, построить два, а еще бы лучше пять новых цеховых корпусов, оборудовать их на самом современном уровне, перейти на выпуск станков новейшей конструкции и еще выше поднять славу станкостроителей и собственный авторитет. Перестать ходить в министерских «середнячках», а перейти в руководители такого ранга, которые со спокойной душой обходят главковскую и прочую мелюзгу и решают вопросы при личных встречах с заместителем министра, а то и напрямую с министром.

Настойчивость и энергия Агапова наконец-то сдвинули с места тяжеленный камень строительства. В самой ближней перспективе станкостроители должны получить соответствующие ассигнования, лимиты по труду, материальные ресурсы и все остальное, что нужно для капитальных вложений.

Но прежде всего требовалось решить вопрос об отводе необходимого земельного участка. Дело это было непростое. Во-первых, потому, что строительство промышленных объектов в городской черте запрещалось, во-вторых, потому, что развивающееся жилищное строительство окружило бывший когда-то на окраине станкостроительный завод многоэтажными громадинами, помогающими решать проблему обеспечения каждой семьи отдельной благоустроенной квартирой.

Однако Агапов верил в успех задуманного. Участок был нужен не для нового строительства, а для расширения существующих производственных мощностей, что далеко неоднозначно и, строго говоря, не подпадало под существующий запрет нового строительства. И земельный участок он просит отвести не для собственной дачи или индивидуального гаража, а для увеличения выпуска станков, в которых нуждается народное хозяйство и которые год назад на специализированной выставке получили диплом второй степени.