– Он сам попросил о помощи?

– Я уже многократно говорил, что о нашем ордене никому неизвестно, и… – Иоанн понял по ее веселому взгляду, что вопрос был простой шуткой, и тяжело вздохнул. – Как я понимаю, тебя не слишком заботит то, кто этот человек?

– От чего мне нужно его защитить? От скуки? От ядовитых змей?

– От ассасинов.

Улыбка вмиг покинула лицо Элианы. К этим религиозным фанатикам, зверям в человеческом обличии, у нее были давние личные счеты. С тех пор, как они убили хозяина Басира, ей не было покоя. Теперь же пусть ей придется защищать от них хоть самого сатану, она сделает это.

– Нам известно, что покушение давно планируется. Удалось узнать имя главного исполнителя. Но мы не знаем, сколько у него людей, и какие методы он собирается применить. Это поручается тебе. Помешай им, защити де Лузиньяна.

Христианский мир праздновал Рождество. Там, откуда пришли европейцы, которых мусульманские противники назвали усредненно «франки», в эту пору метут метели, от холода и сырости пробирает до костей, и повсюду слышен тягостный кашель больных и вой умирающих собак. Но под жарким палестинским солнцем этот день был таким же знойным, как и все прочие. Разве что ощущалось дыхание ветра из пустыни: песок летел в лица, проникал в окна и под пороги.

В тени палат, которые по роскоши могли соперничать с дворцовыми хоромами короля Амори I, прохлаждалось два рыцаря. Они пили вино, сидя за тяжелым темным столом, и не обращали внимания на пожилого музыканта, который взволнованно выводил лирические мотивы с помощью лютни.

– Клянусь бакенбардами святого Георга, этот проклятый город надоел мне сразу же по прибытии, – хрипло произнес один из них. Он был высок, широкоплеч, с небольшим, но надутым животом, крепкими руками с мускулами, выступающими сквозь полотно, из которого была сшита рубаха. Его светлые волосы имели медный отлив, а усы и борода слегка завивались. – Жемчужина? Святыня? Пусть так говорят те, кто никогда здесь не был. Одна отрада: порезать грязных сарацинов, и то давно не было славной потехи. Последнего мы вздернули еще две недели назад. Забавно он дергался, вопил на своем собачьем языке и обмочился, едва не задев нашего друга Конрада.

– У тебя в бороде уже седина, брат, а ты все еще размышляешь, как мальчишка, который впервые взял в руки меч, – улыбнулся его собеседник. Он был немного выше, его лицо имело тонкие благородные черты, золотистые локоны ниспадали на плечи. Тяжело было поверить, что эти двое – кровные братья. В их манерах и внешности были слишком заметны отличия. – С тобой здесь славно, но мне пора…

Он поднялся, и его собеседник, удивленный поспешностью, ехидно заметил:

– Снова променяешь нашу милую болтовню на эту шлюху?

– Амори…

– Шлюха и есть шлюха! Хоть как ты ее назовешь. К тому же еврейка! Твое лицо словно ангелы слепили, а ты якшаешься со всяким сбродом.

– Чем же плоха еврейка? – миролюбиво поинтересовался мужчина. – Она красива, юна и стройна, ну а все прочее у женщин абсолютно одинаково, что у честной христианки, что у мусульманки, что у язычницы и безбожницы.

– Узнаю моего братца, – хрипло расхохотался Амори – тезка правящего короля Иерусалима. – Иди-иди, тебе уже не терпится поскакать на этой лошадке. Я допью вино без тебя, пока оно не стало горячим.

Златокудрый Гвидо де Лузиньян покинул зал, а его брат, широко раскинув руки и ноги, влил в себя еще один кубок вина. Уронив отяжелевшую голову на грудь, он принялся утробно похрапывать.

Все это время за разговором наблюдала Элиана, прячась под самым потолком среди затейливых колонн, в спасительном полумраке. Она смотрела на тех, кого должна была охранять, и испытывала брезгливость. Но личная неприязнь – не причина, чтобы провалить задание.

Она отвязала веревку, которой крепила себя к уступу, и бесшумно спустилась на пол. Покинуть дом незамеченной не составило труда: в такие крупные церковные праздники работать грешно, и даже слуги чтят эту традицию, какому бы богу они ни молились. Удивительно, но в эти дни все приравнивают себя к праведникам, оправдывая собственное безделье высокими мотивами.

«Значит, у красавчика Гвидо имеется зазноба одних со мной кровей, – думала Элиана, отходя подальше от дома. – Это может быть полезно. Кто-то из прислуги работает на убийц, вне всякого сомнения».

Иерусалим оказался именно таким, каким она себе представляла. Биение сердца мира ощущалось под ногами, словно кровь по венам, неслись потоки людей. Торговцы и воины, храмовники тамплиеры и босоногие танцовщицы, попрошайки и прогибающаяся под тяжестью золотых украшений знать. Она влюблялась с каждым вздохом, и столько же отвращения испытывала. Живущие далеко отсюда чужаки считают Иерусалим святым местом, о как же они ошибаются! Это город греха, порока, город-кладбище, поле боя, город падших.

Ей предстояло посетить лавку, которую рекомендовал Иоанн. Он снабдил ее деньгами, но оружие и доспехи предложить не мог. Женщина, путешествующая с арсеналом воина, вызовет множество ненужных вопросов.

В затхлом бедняцком квартале, где витал смрад из дубильни, и под ногами глина размокла от помоев, она вошла в дом, который ничем, на первый взгляд, не отличался от простой хибары. Ее встретил одноглазый человек среднего роста с объемным задом и таким же выпирающим животом, с тремя подбородками и гнилостным запахом изо рта. Сперва он начал выталкивать ее на улицу, называя попрошайкой и пройдохой, но когда услышал имя монаха из монастыря Святой Екатерины, мгновенно сменил гнев на милость.

– Что же ты сразу не сказала, – с этими словами он отодвинул старые тряпки, висящие на стенах, и показал лежащие в ящиках, будто фрукты на базаре, клинки. – Выбирай, красавица, что на тебя смотрит!

– Смотрит на меня все, что можно спрятать, – заметила она, с тоской глядя на прекрасные мечи. – Еще мне нужен лук, полный колчан, крюки, несколько ножей для метания и для ближнего боя…

– Ого-го! – присвистнул торговец, прищуривая единственный глаз. – Запросы королевские. А платить чем будешь?

Она продемонстрировала тяжелый кошель, и тут же убрала его подальше от алчного взгляда.

– Все сделаю в лучшем виде! – воскликнул он. – И защиту подберу легкую, но надежную. Такую, чтобы под одеждой спрятать. От меткой стрелы и удара не защитят, но всяко лучше, чем без нее.

– И когда всё будет готово? – Элиана нахмурилась и строго напомнила. – Мне нужно все немедленно.

– Приходи завтра в это же время, – сказал тот. Заметив ее взгляд, фыркнул, – никто не сделает быстрее, чем Ловкач.

– «Ловкач»? – она сделала вид, что удивлена, – я слышала, тебя называют Одноглазым Жуликом.

– Это конкуренты, – сердито сплюнул он. – Приходи. И не опаздывай.

Вечер Элиана коротала на теплой крыше одного из высоких домов. Оставаясь невидимой для идущих по улицам людей, она наблюдала за всем городом, попивая вино и заедая его мягким хлебом. Ни за первое, ни за второе она не заплатила, решив таким образом взять налог с Лузиньяна, чью жизнь пришла защитить. Угощение было позаимствовано с его кухни.

«Что за тайная магия тянет сюда искателей наживы, рыцарей креста и луны? – недоумевала она. Во рту размокал хлеб, пропитанный вином, в ушах звучал затихающий шум оставшейся внизу, на улице, суеты. – Иерусалим точно кость, которую между собой не могут поделить голодные псы. На ней уже не осталось мяса, а они все рычат и впиваются клыками. Интересно, каково самой кости в этой борьбе?» Она думала о мужчинах и женщинах, ставших заложниками в собственных домах, о том влиянии, которое наращивает церковь, поощряя крестовые походы, о том, сколько золота пьет эта затяжная война, и сколько крови пролито в ней. Элиана сидела так, пока не закончился ее скромный ужин, а затем отправилась в дом, который порекомендовал Иоанн для ночлега. Владельца, сдающего комнаты, ей так и не довелось увидеть. Она передала монеты в приоткрывшееся окошко, и в ответ получила ключ с едва различимым символом, который служил вместо номера комнаты. Там за дверью ее ждала койка, которая занимала почти все пространство крохотной конуры.