Все началось с недомолвок, коротких стычек и обид, и мало-помалу у нас не осталось иного выхода, кроме окончательного разрыва. Говорю «окончательного» потому, что я долго колебалась из-за девочки, прежде чем в канун 1933 года приняла трудное решение.

Энцо Де Муро Ла Манто был на несколько лет моложе меня и еще не успел приобрести жизненный опыт, которым я, будучи старше, в известной мере уже обладала. Фортуна слишком рано улыбнулась ему, и он без труда добился артистического успеха. Брак с Тоти Даль Монте не только тешил его самолюбие, но и сильно облегчил путь к славе.

Энцо все чаще предавался безумным кутежам; он был красивым мужчиной, жизнерадостным, остроумным, очень любившим повеселиться на стороне. Я на многое смотрела сквозь пальцы, но все же часто мне было не столько больно, сколько обидно. Я еще мечтала о семейном счастье, питала немало иллюзий и не могла ему этого простить. Как артисту Энцо также были присущи все достоинства и недостатки южанина. У него был сильный, красивого тембра голос, он обладал выразительной фразировкой, а его исполнение отличалось теплотой и страстностью. Единственное, что ему мешало, так это несколько короткое дыхание.

Пению он учился в Неаполе и еще юношей выступил с успехом в неаполитанском «Сан Карло». Утвердившись на юге страны, Энцо решил завоевать себе имя и в Северной Италии. Выступая в Королевском театре Пармы, где зритель отличается исключительной требовательностью, Энцо покорил сердца слушателей своим исполнением главной роли в опере «Сомнамбула». Его партнершей в этом спектакле была варшавская певица Ада Сари, получившая признание и в Италии. Затем мужу удалось попасть на пробу в «Ла Скала», и он с честью выдержал трудное испытание. Скандиани очень высоко оценил его пение.

Я впервые выступила с Энцо в «Ла Скала» в опере «Дочь полка», и мы оба разделили большой успех. Голос Энцо очень подходит для моего репертуара, особенно в операх «Дон Паскуале», «Лючия ди Ламмермур», «Севильский цирюльник», «Сомнамбула». Слава Энцо начала клониться к закату после того, как он, расставшись со мной, взялся за партии лирического тенора. Он отважился петь даже в «Лоэнгрине» и в «Адриенне Лекуврер».

С годами сильное перенапряжение голосовых связок привело к бронхиальной астме. Первые симптомы этого заболевания проявились у Энцо еще во время нашей совместной жизни, а впоследствии оно приняло очень тяжелые формы.

Осенью 1932 года наши отношения стали весьма натянутыми. Но мы еще спели вместе в Мантуе, где шла «Лючия ди Ламмермур». Я так нервничала и мучилась, что до сих пор не понимаю, как смогла довести спектакль до конца.

Крупная ссора произошла у нас с Энцо через несколько дней в Лугано во время одного из концертов. Вскоре миланский адвокат Цеви помог нам оформить развод по взаимному согласию сторон, что и было зафиксировано в суде 7 декабря 1932 года. Меня вся эта история совершенно выбила из колеи, и я долго не могла оправиться от сильнейшей депрессии. Я взяла дочку и уехала с ней в Рапалло, чтобы набраться хоть немного сил. Постепенно я пришла в себя.

Двадцать восьмого декабря я вновь спела в Королевском театре Турина партию Амины в «Сомнамбуле», но моим партнером по сцене был уже не Энцо, а тенор Манурита, настоящий красавец и прекрасный певец, отличавшийся редкой музыкальностью. В тот вечер я после спектакля выплакала все глаза.

С Энцо Де Муро я больше не выступала вместе. После короткого периода глухой вражды мы начали переписываться. Ведь нас связывала дочка, и Энцо, конечно, желал видеться с ней. Когда я отдыхала в Барбизанелло, Энцо нередко приезжал в Тревизо, и гувернантка приводила к нему Мари, которую он очень любил и, как хороший отец, был с ней нежен и ласков. Со временем мы стали добрыми друзьями, а в период войны наша переписка и встречи стали довольно частыми. Особенно после того, как в 1944 году Энцо постигло большое несчастье. В один из воздушных налетов на Брешию были убиты его сестра и племянница.

Серьезно больной, Энцо помчался в Брешию и отвез на своей машине тела погибших в Милан, чтобы достойно похоронить их на кладбище Монументале.

Энцо тяжело переживал свое горе. В 1945 году, когда кончилась эта ужасная война, наметилась возможность примирения между мною и Энцо. Мы оба этого желали, и прежде всего ради дочери. Мари было уже пятнадцать лет, и она жила со мной в Венеции. Вначале она училась в колледже «Поджо Империале», а затем в Милане. В эти годы она часто виделась с отцом, который был с ней особенно ласков.

Если наша семья окончательно распалась, то не по моей вине. Покинув сцену, Энцо занялся торговлей вместе с одной своей приятельницей, которая не советовала ему в тот момент пойти на примирение со мной. Впоследствии здоровье Энцо резко ухудшилось, и я нередко навещала беднягу, чтобы как-то его поддержать и ободрить. А он так в этом нуждался!

В этот безмерно тяжелый период своей жизни муж был со мной удивительно нежен. Он прислал мне несколько поистине трогательных писем. Наши встречи стали еще более частыми.

У меня сохранилось немало его писем, в которых он с тоской вспоминал о потерянном счастье и спокойно, здраво оценивал факты, приведшие нас к разрыву. В последнем из его писем звучала отчаянная мольба о прощении и горькое сожаление.

Последние дни я не расставалась с мужем, все надеясь, что он хоть немного наберется сил и можно будет перевезти его в Барбизанелло. Я думала, что там, в горах, свежий воздух и заботливый уход помогут ему встать на ноги. Напрасные иллюзии. Астма и воспаление легких доконали его. Энцо Де Муро Ла Манто умер в марте 1952 года, окончательно сраженный мучительной болезнью. Для меня было большим утешением, что я как-то облегчила ему страдания последних дней. На похороны в Рим приехала, конечно, и Мари, которая за год до этого вышла замуж.

Мне очень хотелось бы рассказать в двух последующих главах о музыкантах, режиссерах и великих певцах тех блистательных для оперы времен.

Тогда на музыкальном небосводе огромными золотыми буквами сияло имя Артуро Тосканини. Об этом гениальном и всемирно известном дирижере нашего века я уже упоминала, рассказывая о первых годах моего нелегкого артистического пути.

Два добрых божества оказали решающее влияние на мою судьбу актрисы, которую встречали восторженными овациями (говорю об этом без излишней скромности) в театрах всего мира. Это были Барбара Маркизио и Артуро Тосканини.

Моей несравненной наставнице, чей образ я пыталась воссоздать в первых главах книги, я обязана «открытием» моего голоса, хорошей музыкальной школой, тонкостью артистического восприятия и мастерством.

Тосканини довершил мое формирование. Благодаря ему я научилась глубже чувствовать музыку, безраздельно отдавать себя искусству, избегать ремесленных штампов и, что еще хуже, самодовольства. Он научил меня не успокаиваться на достигнутом, сознавать свою ничтожность перед величием искусства и стремиться к беспрестанному совершенствованию.

Тосканини вечно был в поисках, и на репетициях всегда приходилось что-то менять, переделывать. Главное, он неизменно требовал начинать все «с нуля». И горе тому, кто трудился без горения и не искал нового.

Я навсегда запомнила возобновленную постановку «Риголетто» в «Ла Скала» незадолго до того, как гнусные людишки из окружения диктатора принудили маэстро эмигрировать в Соединенные Штаты.

Мы с Галеффи были единственными «могиканами», певшими в «Риголетто» за два года до этого под руководством Тосканини.

Партию герцога Мантуанского поручили тенору Д’Алессио, который незадолго до того с большим успехом выступал в опере «Манон Леско». А роль Маддалены исполняла Луиза Бертана.