Гениальный Тосканини и отобранные им певцы представляли наивысшее воплощение итальянского искусства и его самых благородных традиций бельканто. Услышать выступления «Ла Скала» смогли и наши соотечественники, ибо итальянское радио сумело организовать трансляцию концертов из Вены. Во всех городах, начиная с Вены и кончая Берлином, успех был потрясающий.

В Берлине произошел один трогательный эпизод, который особенно запечатлелся в моей памяти. Вместе с Галеффи и Лаури-Вольпи я пела в «Риголетто». Берлинский «Шарлотенбургтеатр», казалось, вот-вот рухнет под натиском зрителей, заполнявших огромный зал.

Когда я во втором акте кончила арию «Внемля имени его…», раздался гром аплодисментов. После спектакля я беседовала в артистической уборной с одной моей приятельницей-немкой, хорошо знавшей итальянский язык (я же так и не выучила ни одного слова по-немецки). В дверь постучался капельдинер и, страшно волнуясь, объяснил моей подруге, а та перевела мне, что на галерке сидит слепой, который, похоже, сошел с ума. Услышав мое пение, он заплакал, потом стал громко читать стихи, кричать какие-то бессвязные слова, а когда опустился занавес, попросил своих соседей отвести его к Тоти Даль Монте. Капельдинер спрашивал, что делать. Я сказала, что с удовольствием встречусь с этим человеком.

Едва я вышла из подъезда, ко мне приблизилась группка людей; впереди, держа в руке шляпу, шел средних лет мужчина, это и был слепой безумец. Мне показалось, что я разговариваю с человеком неуравновешенным, до крайности возбужденным. Его руки, сжимавшие мои пальцы, дрожали, голос срывался, и он сквозь слезы произносил какие-то отрывочные фразы. Вдруг он сказал что-то такое, отчего все остальные мгновенно умолкли.

Когда я попрощалась с ним и села в машину, моя приятельница воскликнула: «Как жаль, Тоти, что ты не поняла последней фразы этого бедняги слепца! Он сказал, что твое пение доставило ему огромную радость, заставившую его позабыть о своем несчастье — полной слепоте. А ведь он потерял зрение на итальянском фронте, на реке Пьяве!»

По истечении контракта с театром «Ла Скала» я отправилась в Париж, где в театре на Елисейских полях шел «цикл Россини», а также приняла участие в концерте в знаменитом зале «Плейель».

Затем мне пришлось прекратить всякие выступления. Я снова готовилась стать матерью и не хотела, чтобы повторился печальный случай, происшедший со мной несколько месяцев назад.

Я уединилась на своей вилле в Барбизанелло, недавно построенной моим деверем, архитектором Поссамай. Здесь был полный покой.

Врач разрешил мне вечером гулять по саду, но не больше четверти часа. В эти месяцы терпеливого ожидания за мной заботливо ухаживала моя преданная служанка Ида. Эта скромная венецианка, впоследствии три года неизменно сопровождавшая меня в моих заграничных турне, была удивительно расторопной и толковой женщиной.

Наконец 15 апреля 1930 года на свет появилась девочка по имени Мари. Чтобы еще раз ощутить то волнение и радость, которые всегда вызывали во мне посвященные этому счастливому событию стихи моего друга — поэта и комедиографа Адами, я хочу воспроизвести их здесь:

Материнство — удивительная радость. Это был самый счастливый период в моей жизни. Я забыла всех и вся — музыку, театр, зрителей — и жила только для моего крохотного создания, наслаждаясь той чистейшей радостью, которую испытывает каждая женщина, недавно ставшая матерью. Я словно отгородилась стеной от всех событий, и все мои мысли были только о столь желанной дочурке. Увы, уже через три месяца мое блаженство кончилось. Пришлось возобновить выступления. Моя первая встреча со зрителями произошла в Венеции на традиционном ночном празднике Redentore.[12]

Нет нужды долго объяснять, что значит этот праздник для Венеции: тысячи больших и малых лодок и гондол, пышно иллюминованных, скользят по каналу Джудекка и по Большому каналу, повсюду звучат музыка, песни, громкий смех. И как только с острова Сан Джорджо взлетит в небо фейерверк, на каждой лодке начинается пир и все жадно набрасываются на жареных уток, свежую рыбу, арбузы и вкусное натуральное вино.

В тот год меня вместе с мужем пригласило к себе семейство Аста. Все они были нашими большими друзьями, в особенности Ольга Аста, женщина редкого благородства, владелица знаменитого магазина кружев, отличавшаяся остроумием, тонким вкусом и искренней веселостью. В нашей гондоле, великолепно иллюминованной и разукрашенной, собралась компания примерно в сорок человек, и, когда мы медленно плыли по Большому каналу, меня узнало множество людей. Весть о моем появлении с быстротой молнии распространилось от одного к другому, и вскоре нас окружили сотни лодок и гондол, венецианцы дружно хлопали в ладоши и требовали, чтобы я спела.

Покойный Ферруччо Аста, вооружившись рупором и даже не спросив моего согласия, встал и торжественно объявил:

— Внимание, внимание, сейчас наша Тоти Даль Монте исполнит арию Джильды!

В ответ — неистовые крики радости и оглушительные аплодисменты. На соседней лодке кто-то громко произнес:

— Нам здорово повезло, черт возьми! Не заплатив ни гроша, послушать Тоти!

Хотя я отяжелела от весьма обильных порций рыбы, пришлось снова раскрыть рот, уже не для еды, а для пения. Я исполнила «Внемля имени его…» и бесконечное количество венецианских романсов и песен. Несколько канцон спел и мой муж, которого тоже наградили громкими рукоплесканиями.

Картина была поистине фантастическая, напоминавшая красочные сцены из восточных сказок.

Выступив на празднике Redentore, я возобновила мою цыганскую жизнь, но в разъездах ужасно тосковала по своей дочурке. Летом я пела в Инсбруке, Вене, Остенде и в других городах Европы, а в сентябре на традиционной ярмарке в Пьяченце выступила в «Лючии» Доницетти. Именно в Пьяченце, которую я обожаю за ее приятные, чистые домики и умиротворяющую атмосферу, я познакомилась с одним удивительно комичным персонажем, и мне хочется рассказать о нем поподробнее.

Речь идет о великолепном флейтисте-самоучке Франческо Эльси, оригинальном, вдумчивом музыканте. Он должен был аккомпанировать мне в знаменитом рондо Лючии и утром явился репетировать прямо в гостиницу. Я только-только проснулась и не имела никакого желания петь.

Вначале я хотела сказать ему, чтобы он пришел в другой раз. Но не в моем характере было важничать и разыгрывать из себя примадонну. Я разрешила ему войти.

В дверь протиснулся маленький человечек, держа в руке футляр с флейтой, и, беспрестанно кланяясь, стал слабым голосом извиняться за беспокойство. Его поведение несколько озадачило меня, и, желая приободрить флейтиста, я заговорила с Эльси на родном венецианском диалекте.

Первым делом я посоветовала ему отбросить всякие церемонии, перестать отвешивать поклоны и смущаться.

Вначале дело пошло неважно, но я сразу поняла, что Эльси совершенно растерян, панически боится не угодить и получить отставку.

В одну из пауз он в отчаянии пробормотал:

— О боже, я ничего не соображаю, синьора, у меня, поверите ли, голова кругом идет! Можете смеяться надо мной, синьора, но только я от страха сам не свой. Клянусь вам, вечером я сыграю куда лучше. Понимаете, синьора, утром мы всей семьей пошли в церковь и молили господа сделать так, чтобы я не провалился. Ведь для меня, синьора, этот вечер очень много значит. Тут, в Пьяченце, каждый малыш знает Эльси, и весь город придет в театр послушать мою игру. Я уже слышу, как друзья-оркестранты подбадривают меня. Держись, Франческо, не робей же, смелее!