На предпоследней репетиции мне по ходу действия надо было перейти через знаменитый мост, такой высокий и узкий, что при одном взгляде на него начинала кружиться голова. Я уже собралась ступить на мост, как вдруг почувствовала, что меня берет под локоть чья-то крепкая рука; оборачиваюсь и вижу — боже правый! — сам Тосканини. Смеясь и пошучивая, он помог мне одолеть мост. По окончании сцены я подошла к Тосканини (по долгу вежливости) и сказала ему:

— Дорогой маэстро, вы мне до сих пор ничего не сказали. Прошу вас прослушать меня, я жду ваших замечаний.

Улыбаясь, он посмотрел на меня и ответил:

— В последнем действии к тебе нет никаких претензий. А вот в первом постарайся петь в более быстром темпе. Мы все и так знаем, что ты поешь хорошо, но, ради бога, не любуйся своим голосом и не затягивай пауз, особенно в речитативах.

На генеральной репетиции я думала только о том, как бы петь свободнее и в более ускоренном темпе.

В день премьеры, когда я гримировалась, Тосканини крикнул мне из-за двери:

— Я слушал тебя вчера. Пой, как обычно поешь, ведь вчера ты просто на себя не была похожа.

Он понял, что если ускорить темп, то пропадет весь пафос музыки Беллини, а я стремилась быть верной замыслу композитора, как меня учила Барбара Маркизио.

Когда истек мой контракт с «Ла Скала», я выехала в Париж, чтобы спеть Джильду в театре «Гранд-Опера».

Меня встретили весьма радушно и отвели номер в «Гранд-отеле».

Я вспомнила неказистую гостиницу в Монтегротто и мою жизнь скромной ученицы Барбары Маркизио.

Когда ко мне в номер постучался работник театра и от имени дирекции весьма любезно осведомился, какую температуру следует поддерживать в моей артистической уборной, он застал меня врасплох и сразу я даже не нашлась что ответить. Я чуть не рассмеялась в лицо этому вежливому господину, который обращался со мной, как с капризной прославленной примадонной.

Сначала в зрительном зале, а затем, по окончании спектакля, у подъезда огромная толпа парижан (мне казалось, что все они сошли с ума) громко скандировала: «То-ти, То-ти, То-ти!» Самых напористых с трудом сдерживали полицейские, которые помогли мне сесть в машину и благополучно добраться до гостиницы.

В такие моменты меня всегда охватывала растерянность, почти страх, но даже теперь, когда я уже не пою, меня трогает это признание и симпатия совсем незнакомых людей.

Из Парижа я вернулась в Милан, где снова пела в «Риголетто» на сцене «Ла Скала». К несчастью, я заболела чем-то вроде дифтерита, и меня заменила Мерседес Капсир.

Выздоровев, я приняла предложение записать для фирмы «Виктор» несколько пластинок. Каким странным показался мне мой голос, когда я впервые услышала запись! Я даже расплакалась, не в силах поверить, что это пою я, Тоти.

Вскоре я отправилась в первое турне по Австралии. Это путешествие в далекую страну, где мне предстояло выступить в целом ряде спектаклей, оказало впоследствии огромное влияние на всю мою жизнь. Контракт со мной от имени «Вильямсон-Мельба компани» подписал импрессарио мистер Тейт. В состав труппы кроме меня входили Лина Скавицци, Лакоска, Спани, тенора Пиккалуга и Борджоли, баритоны Росси Морелли, Джирардини, Гранфорте и другие певцы. Дирижерами были Поалантонио и Фугаццола.

Мне предстояло петь в «Лючии ди Ламмермур», «Севильском цирюльнике», «Риголетто», «Дон Паскуале», «Сказках Гофмана», «Сомнамбуле».

Отплыли мы из Марселя. Хотя друзья убеждали меня не делать этого, я решила во что бы то ни стало взять с собой моего неразлучного друга Пирипиккио, который после миланского побега никогда со мной не разлучался.

До Порт-Саида все шло хорошо, но там мне ясно и недвусмысленно объяснили, что, несмотря на настойчивые телеграммы мистера Тейта, в Австралии мне не разрешат выйти на берег с моим Пирипиккио. Ввоз в эту страну собак строжайше запрещен. Что было делать? Не могла же я бросить бедного Пирипиккио в Красное море. Я уже хотела отказаться от выступлений и вернуться домой, но затем поняла, что это было бы глупой, ребяческой выходкой.

В конце концов я решила отправить Пирипиккио грузовым пароходом в Геную, где его заберет предупрежденный заранее телеграммой мой дядя Сачердоти.

Должна признаться, расставалась я со своим Пирипиккио с болью в сердце. Вся труппа сочувствовала мне. Впоследствии я узнала, что бедный песик страшно расстроился, ничто не могло его утешить, он объявил своего рода голодовку. Но тут дядю осенила чудесная идея. Он завел одну из моих пластинок, и, услышав мой голос, Пирипиккио сразу ожил и начал есть.

На этот раз я действительно могла сказать, что забралась на край света. За исключением эпизода с Пирипиккио плавание наше прошло очень хорошо. Каждый день на пароходе устраивались концерты, веселые пиршества, и я часто пела перед коллегами.

Побывав в Адене и на чудесном острове Цейлон, где я впервые встретилась с чарующим Востоком, мы наконец прибыли в первый австралийский порт Фримантл, который находится в нескольких милях от прелестного города Перта с его живописной Свен Ривер — рекой черных лебедей…

В те годы в Австралии гремела слава певицы Нелли Мельба, уроженки Мельбурна, ставшей поистине мировой знаменитостью. Обладательница удивительно сочного лирического сопрано, она была стройной и изящной женщиной. К тому времени ей было уже больше пятидесяти лет, но она по-прежнему с успехом пела на сцене крупнейших театров. Кроме того, она входила в правление антрепризы «Вильямсон-Мельба», которая фактически монопольно распоряжалась оперным театром страны.

Я слышала многих крупнейших певиц, но голос Нелли Мельба отличался редкой красотой, и ее артистическая карьера была блистательной. Незабываемы ее выступления в «Богеме», «Травиате», «Фаусте». Чарующими трелями Нелли Мельба пленяла зрителей многих стран. Широкой известностью пользовались ее концерты в лондонском «Альберт-холле». А по горделивой осанке и манерам она была поистине королевой.

Когда я, заранее разрекламированная ловкими пресс-агентами, ступила на землю Австралии, великая певица, возможно, опасалась моих покушений на ее славу. Но после первой же встречи всякие подозрения и недоразумения между нами исчезли.

Наша труппа дебютировала в театре Мельбурна оперой «Богема». Партию Мими исполняла Нелли Мельба; эту честь замечательная австралийская певица безусловно заслужила.

Я устала с дороги и, честно говоря, охотно бы отдохнула, тем более что на следующий вечер мне предстояло петь Лючию. Но мистер Тейт заставил меня надеть лучшее вечернее платье и отправиться с ним в театр.

Мне была отведена ложа первого яруса, вся в цветах, украшенная белыми, красными и зелеными лентами.

Публика Мельбурна отлично понимает музыку, она с глубоким вниманием слушала пение Мельбы, которая, несмотря на свой возраст, сохранила редкую красоту и выразительность голоса.

Помнится, лет десять назад мой друг журналист Альберто Бертолини в одном из своих репортажей рассказал о посещении Лилидальского кладбища, где похоронена Нелли Мельба. На ее могиле высечены на мраморном памятнике грустные слова Мими из третьего действия: «Addio senza rancor».[8]

А в тот вечер Нелли Мельба, верно, в сотый раз исполняла партию Мими. Зрители уже заметили меня и с любопытством разглядывали молодую итальянскую певицу. Перед началом второго действия в переполненном зале раздались громкие рукоплескания.

Я крайне удивилась, а сидевший рядом со мной Тейт поспешно сказал:

— Встаньте, Тоти. Это вам аплодируют.

Я в смущении поднялась и неуверенно поблагодарила зрителей. За сценой Мельба спросила, кому адресованы аплодисменты. Ей ответили, что это приветствуют Тоти Даль Монте. Думаю, такая новость не доставила ей особого удовольствия.

На следующий вечер я пела в «Лючии ди Ламмермур». Уходя после первого действия за кулисы, я заметила, что в ложе у просцениума сидит Нелли Мельба. У меня создалось впечатление, что она внимательно следила за мной и вслушивалась в каждую ноту. Вот окончилась сцена безумия. И тут случилось нечто невероятное. Обычно такая сдержанная и чопорная мельбурнская публика, забыв о правилах хорошего тона и благоразумия, начала неистово аплодировать, да так долго, что пришлось прервать спектакль.