Он говорил так искренне и так горестно, что я растрогалась.

— Право же, меня не надо бояться, милый Эльси, я вовсе не собираюсь вас съесть. Я знаю, что вы отличный флейтист, и не имею ни малейшего намерения опозорить вас. Ну, давайте начнем сначала.

После этих сердечных слов Эльси весьма приободрился и мало-помалу освободился от своих страхов. Репетиция пошла куда успешнее, и вечером добряк флейтист играл превосходно. Я была рада не только за себя, но прежде всего за Эльси, который так мечтал не ударить лицом в грязь перед своими коллегами и друзьями.

Именно на него пал мой выбор, когда мне предложили совершить турне по Японии, Китаю и Филиппинским островам.

В конце того же 1930 года я вместе с мужем выступала в венецианском театре «Фениче», вновь поставившем «Лючию ди Ламмермур». После Венеции мы дали ряд концертов в Базеле, Берне, Брюсселе, Цюрихе. Прежде чем отправиться в Париж, а оттуда вновь в Брюссель, я совершила паломничество в Лурд, ибо дала обет принести дары Лурдской богоматери, если роды пройдут благополучно.

Святой город у подножия Пиренейских гор придал мне бодрость и спокойствие.

Сразу после Брюсселя я, как и в прошлые годы, пела в «Ла Скала», выступала в «Дон Паскуале» и «Риголетто». В первой из этих опер большой успех разделил со мной и мой муж.

Из Милана мы поехали в Триест, где меня ждала неизменная «Лючия». Из Триеста наш путь лежал в Барселону. Увы, я никогда не забуду ужасные дни, проведенные в этом каталонском городе.

Хотя муж противился, я взяла с собой Мари, которая была под присмотром пожилой швейцарской бонны.

До приезда в Барселону нам с Де Муро пришлось дать концерт в Ницце. Я взяла Мари в поездку, чтобы девочка могла подышать чудесным воздухом Лазурного Берега и Каталонии, где зима не такая суровая, как у нас.

К несчастью, в те дни в Барселоне свирепствовала эпидемия гриппа. Нам с мужем приходилось бывать на репетиции в театре «Личео», а бонна в это время, уложив Мари в колясочку, отправлялась с ней на прогулку.

Как я узнала позже, почтенная швейцарка питала слабость к спиртным напиткам и частенько останавливалась у лавок, где продавали манцаниллу, весьма крепкое испанское вино.

Поглощенная подготовкой к спектаклю, я не заметила, что моя бонна обычно возвращалась домой изрядно под хмельком.

Несомненно, во время этих прогулок и продолжительных остановок у винных лавок, где всегда толпился народ, Мари заразилась гриппом. Вызванный врач не стал скрывать всей опасности для моей больной дочки. Я чуть не сошла с ума от отчаяния. Мне вскоре предстояло петь, а я даже плакать была не в силах. Между тем газеты вышли с анонсами, оповещавшими о моем выступлении, были расклеены красочные афиши, а на улице Рамбла мое имя сверкало огнями рекламы.

Мне даже не позволили приблизиться к кровати моей дочурки. Я ничего не соображала, перед глазами плыли круги, а температура у Мари поднялась до 39°.

Зал гудел как пчелиный улей, требовательный барселонский зритель приготовился судить о моем дебюте. Я собрала последние силы, и мне удалось сохранить самообладание даже в сцене безумия. Наградой были бешеные аплодисменты.

Словно лунатик вошла я в артистическую уборную и без чувств рухнула на пол. Меня уложили на софу, а спустя одну-две минуты я почувствовала, что кто-то тихонько гладит меня по лбу. Я открыла глаза и увидела рядом врача, который, волнуясь, сказал мне:

— Успокойтесь, милая Тоти. У девочки упала температура, и жизнь ее вне опасности.

По лицу у меня медленно потекли слезы, но это были слезы счастья.

После «Лючии» я пела в «Севильском цирюльнике». Новый триумф. На душе у меня после выздоровления Мари было легко и радостно.

Я вместе с Де Муро выступала на благотворительном концерте для слепых женщин в одном из приютов Барселоны.

Когда я увидела всех этих несчастных, в большинстве своем молодых девушек, у меня ком подступил к горлу и я не сразу смогла взять первые ноты. С эстрады мне были видны пустые, тусклые глазницы, которые при звуках моего голоса наполнились слезами; напряженные лица слепых постепенно светлели, и глубокая, таинственная радость отразилась на них.

Наконец наступил февраль 1931 года — начало моего долгого и трудного путешествия по странам Азии.

До сих пор не могу понять, почему импрессарио, по соглашению с агентством путешествий, отправил нас поездом, а не пароходом. Мы с Де Муро подписали контракт на целый ряд концертов в главных городах Японии, а также в Шанхае, Гонконге и Маниле. В состав нашей гастрольной труппы входили также пианист Биццелли, флейтист Эльси и секретарь Минольфи.

Наш путь в Японию лежал через Берлин, Варшаву, Москву, Сибирь и Харбин. Затем мы должны были отплыть пароходом к японским островам.

Я отправилась в это путешествие с тяжелым сердцем, ведь мне предстояла новая разлука с дочерью на целых семь месяцев. Недавняя болезнь Мари заставила меня еще более строго отнестись к моим материнским обязанностям. Но, с другой стороны, как могла я расстаться с артистической карьерой в самом зените славы?! К тому же муж не раз говорил, что и поем-то мы прежде всего ради нашей малышки. И потом у нас есть обязанности перед обществом, зрителями, перед самим искусством; ни один подлинный артист не отказывается от возможности утвердиться в мире искусства, вкусить плоды успехов и расширить границы своих выступлений.

Доводы Энцо были очень разумны, но один бог знает, сколько слез я пролила, прощаясь с маленькой дочкой. Семь месяцев казались мне вечностью.

И вот началось наше новое путешествие, которое обещало быть весьма интересным и полным неожиданностей.

В те времена пересечь Россию считалось делом весьма рискованным, чреватым всякими неожиданностями. Само слово «СССР» пробуждало в душе каждого любопытство, смятение и тревогу. Звезда Сталина стояла почти в зените, его имя было окружено каким-то ореолом и вселяло многим мистический страх.

В России мне довелось побывать вновь двадцать пять лет спустя, и могу уверить моих читателей, что с той далекой поры там очень многое изменилось к лучшему.

Но в 1931 году поездка по Советскому Союзу представлялась многим наивным людям, наслушавшимся враждебной пропаганды, хождением по мукам.

Так как путешествие по России было представлено нам в самых мрачных тонах, Де Муро решил запастись в большом количестве макаронами и консервированной ветчиной, чем весьма утяжелил наш и без того внушительный багаж.

Муж, не в обиду будь ему сказано, был порядочным-таки обжорой, он больше всего беспокоился о «пропитании». И опыт долгого путешествия показал, что он отчасти был прав в своих опасениях.

В путешествие мы все отправлялись с самыми разными настроениями. О заботах моего мужа я уже упоминала. Я сама думала только о разлуке с дочерью, и эта мысль мучила меня, как кошмар.

Эльси и Биццелли, наоборот, были счастливы, как школьники в первый день каникул, они не думали ни о каких опасностях и мечтали лишь об одном — посмотреть новые страны. Минольфи совершенно не представлял себе всех ожидавших нас мытарств.

Путь от Берлина до Варшавы прошел без всяких происшествий, мы и не заметили, как прибыли в столицу Польши. Купе наши хорошо отапливались, меню в вагоне-ресторане было весьма разнообразным, хотя Де Муро, обожавший спагетти по-итальянски, каждый раз недовольно хмурился. От Варшавы до русской границы мы тоже добрались без каких-либо осложнений.

Здесь, на пограничной станции, нам предстояло пересесть в другой поезд, так как в России другая железнодорожная колея. Вот тут-то и начались наши приключения.

Мне хотелось привести несколько эпизодов из моих многочисленных дневников и блокнотов, куда я заносила все свои впечатления. Но прежде всего хочу сказать о телеграмме отделения агентства Кука в Берлине, догнавшей меня на крохотной пограничной станции и извещавшей, что моя дочка чувствует себя отлично.