Мегрэ снова открыл дверь в инспекторскую.
– Лапуан? Иди сюда.
Малыш Лапуан, как все называли недавно вступившего на службу молодого человека, больше походившего на студента, чем на полицейского, уже догадался, что речь идет о конфиденциальном деле, и был сильно взволнован.
– Школу мостов и дорог знаешь?
– Да, на улице Сен-Пер. Я частенько обедал в ресторане напротив.
– Отлично. Там служит смотритель по фамилии Пикемаль. Зовут Жюль, как меня. Не знаю, живет ли он в Школе или на квартире. Я вообще ничего о нем не знаю, а знать хотелось бы как можно больше.
Дальше Мегрэ повторил приблизительно те же инструкции, которые дал Жанвье.
– Я уж не знаю почему, но по тому описанию, которое у меня имеется, складывается впечатление, что человек он холостой. Не исключено, что снимает меблированные комнаты. В таком случае сними комнату в той же гостинице и притворись студентом.
Наконец очередь дошла до Лукаса, получившего все те же инструкции, с той лишь разницей, что следить ему поручили за Жаком Флёри, личным помощником министра.
Комиссар не случайно выбрал именно этих троих сотрудников. Их фотографии редко появлялись в газетах. Публика их не знала. За исключением, пожалуй, Лукаса, но и того люди знали по имени, а не в лицо.
Разумеется, если Совет национальной службы безопасности замешан в этом деле, всех троих узнают, и немедленно. Но тут уж ничего не поделаешь. К тому же, как уже пришло в голову Мегрэ сегодня утром, его телефонные разговоры, будь то из дома или со службы, все равно прослушиваются на улице Сосэ.
Прошлым вечером кто-то пытался разглядеть лицо Мегрэ, насколько это возможно было сделать в густом тумане, ярко осветив его автомобильными фарами. Этот кто-то знал о маленькой квартире Огюста Пуана, куда министр сбегал при первой возможности, и знал, что у министра был гость. А значит, узнал Мегрэ с первого взгляда, тут уж сомневаться не приходилось.
Оставшись наконец один в своем кабинете, комиссар сразу же распахнул окно. Казалось, одно лишь участие в подобном деле рождало потребность глотнуть свежего воздуха. Газеты были разложены на столе. Мегрэ, удержавшись, не стал открывать их немедленно, предпочел сначала разгрести текущие дела, просмотреть и подписать многочисленные отчеты и судебные повестки. Он почти с ностальгией подумал о многочисленных ворах, мошенниках, маньяках и злоумышленниках, с которыми ему обычно приходилось иметь дело.
Затем Мегрэ сделал несколько телефонных звонков, вернулся к инспекторам отдать распоряжения, не имевшие никакого отношения к Пуану и проклятому отчету Калама.
Тут комиссару пришло в голову, что как раз сейчас Огюст Пуан идет на встречу с президентом. Интересно, рассказал ли он все жене, как советовал ему Мегрэ?
На улице оказалось гораздо холоднее, чем показалось комиссару, и окно пришлось закрыть. Наконец Мегрэ устроился в кресле и открыл одну из газет. Пресса до сих пор пестрила яркими заголовками о трагедии в Клерфоне, журналисты все как один, вне зависимости от приверженности той или иной партии, вопили во весь голос, требуя публичного и независимого расследования. Ничего не поделаешь, этого требовало общественное мнение. В основном все ополчились на Артура Нику. Так, одна из статей была озаглавлена «Монополия Нику – Совгрен». Следовал длинный список государственных и муниципальных заказов, сделанных в последние несколько лет этой крупнейшей фирме с площади Республики. Напротив, в отдельной колонке, приводилась стоимость заказов. Общая сумма – несколько миллиардов франков. В заключение автор статьи предлагал: «Интересно было бы составить список официальных лиц, министров, депутатов, сенаторов, муниципальных советников как из Парижа, так и из других департаментов, которые бывали в гостях у Артура Нику в его великолепном особняке в Самуа. И не принесет ли новых открытий внимательное изучение обналиченных чеков господина Нику?»
И только в газете «Ле Глоб», которой владел если не формально, то на деле депутат Маскулен, напечатали статью под заголовком в стиле знаменитого «Я обвиняю..!» Золя[2]: «Правда ли, что?..»
Далее следовал ряд вопросов, напечатанных шрифтом крупнее обычного, да еще и обведенных рамкой:
«Правда ли, что сама идея создания санатория в Клерфоне принадлежит не законодателям, заботившимся о благополучии детей из малоимущих семей, а продавцу бетона?
Правда ли, что эта идея была представлена ряду высокопоставленных лиц, регулярно приглашаемых на роскошные обеды в особняке вышеупомянутого продавца бетона?
Правда ли, что на этих званых обедах предлагались не только изысканные блюда и вина, но и поощрения иного рода и что некоторые высокопоставленные лица покидали особняк с чеком на немалую сумму в кармане?
Правда ли, что, когда идея оформилась в конкретный проект, все, кто имел хотя бы приблизительное представление о месте, где планировалось строить санаторий, сочли затею чистым безумием?
Правда ли, что комиссия, сформированная Палатой для изучения проекта и возглавляемая братом нынешнего президента, вынуждена была обратиться к светилу инженерного дела с безупречной репутацией?
Правда ли, что данный специалист, Жюльен Калам, профессор прикладной механики и гражданской архитектуры, преподающий в Национальной школе мостов и дорог, отправился на место будущей стройки и провел там три недели?..
…что по возвращении он представил отчет, ставший катастрофой для всех, кто поддерживал проект?
…что за проект все равно проголосовали и стройка началась буквально через несколько недель?
Правда ли, что до самой своей смерти, наступившей около двух лет назад, Жюльен Калам, по отзывам его родных и близких, вел себя так, будто тяготится какой-то тайной и совесть его нечиста?
Правда ли, что в своем отчете он чуть ли не в точности предвидел случившуюся в Клерфоне трагедию?
Правда ли, что отчет Калама (а ведь должно было существовать как минимум несколько копий этого отчета) исчез как из архивов Палаты, так и из архивов нескольких заинтересованных в том министерств?
Правда ли, что не менее тридцати высокопоставленных лиц с момента исчезновения отчета с ужасом ждут, не всплывет ли он где-нибудь вновь?
Правда ли, что на днях, несмотря на все принятые меры, отчет все-таки был обнаружен?..
…и что чудом спасенная копия отчета была передана в соответствующую инстанцию?»
Далее поперек страницы следовал еще один крупный заголовок: «Мы хотим знать».
«Находится ли в данный момент копия отчета Калама в руках лица, которому она была передана?
Была ли эта копия уничтожена, чтобы спасти репутацию замешанных в деле крупных политических фигур?
Если копия не была уничтожена, то где она находится сейчас, когда пишутся эти строки, и почему до сих пор не была обнародована, как того требует общественное мнение, жаждущее справедливого наказания тех, на чьей ответственности лежит гибель ста двадцати восьми юных французов?»
Наконец, в конце страницы тем же шрифтом, что и предыдущие два заголовка, следовал вопрос: «Где отчет Калама?»
Мегрэ сам не заметил, как на лбу у него выступила испарина. Нетрудно было представить, какие чувства испытывал Огюст Пуан, читая ту же статью.
«Ле Глоб» была не такой уж крупной газетой и не представляла ни одной крупной политической партии. Скорее, газета освещала точку зрения немногочисленной политической фракции, во главе которой стоял Жозеф Маскулен. Но конечно, теперь другие газеты в погоне за истиной немедленно начнут собственные расследования. Мегрэ как никто другой хотел бы, чтобы истина эта была обнаружена, при том лишь условии, что обнаружена она будет вся, а не частично.
А между тем у него складывалось впечатление, что цель человека, заказавшего эту статью, заключается вовсе не в раскрытии истины. Если Маскулен действительно тот, кто выкрал отчет Калама, почему он не опубликовал его тут же, под такими же крупными заголовками, как эта статья? Сколько выгод принесла бы ему такая публикация! Тут вам и министерский кризис, и радикальная чистка в парламенте, и всеобщее признание! Ведь общественное мнение немедленно провозгласило бы депутата истинным защитником интересов французского народа и политической морали. Для Маскулена, всегда исподтишка игравшего в свои подковерные игры, то была уникальная возможность выбиться в первые ряды и на много лет вперед стать заметной и уважаемой политической фигурой.