Итак, если документ был у него на руках, почему он медлил с обнародованием?

Настала очередь Мегрэ задавать себе вопросы. Если отчета у Маскулена не было, откуда он знал, что тот был найден? Откуда он знал, что Пикемаль передал документ официальному лицу? И откуда взялись подозрения, что Пуан не передал отчет вышестоящим лицам, точнее президенту?

Комиссар не был в курсе, да никогда и не стремился быть в курсе закулисных политических игр. Впрочем, ему не надо было знать подробности всяких темных махинаций, чтобы заметить:

1. Единственная газета, трижды упомянувшая отчет Калама с момента трагедии, «Слухи» Гектора Табара, пользовалась весьма сомнительной репутацией и промышляла чуть ли не открытым шантажом.

2. Обнаружение отчета, последовавшее за этими публикациями, произошло при весьма странных обстоятельствах.

3. Пикемаль, обычный смотритель в Школе мостов и дорог, вместо того чтобы передать отчет своему прямому начальнику, директору Школы, почему-то направился прямиком к министру общественных работ.

4. Жозеф Маскулен знает о том, что отчет был передан Пуану.

5. Похоже, знает он и об исчезновении отчета.

Маскулен и Табар были заодно? Или каждый вел свою партию?

Мегрэ снова открыл окно и долго разглядывал набережную Сены, покуривая трубку. Никогда ему не приходилось сталкиваться с делом столь запутанным, да к тому же не имея практически никакой информации о главных его участниках. Если расследовать предстояло ограбление или убийство, комиссар чувствовал себя на знакомой территории. Здесь же речь шла о людях, о которых он вовсе ничего не знал, разве что изредка встречал их имена в газетах.

Например, комиссар знал, что Маскулен каждый день неизменно обедает за одним и тем же столиком в ресторане «Филе морского языка» на площади Виктуар, где к нему поминутно подходят самые разные личности: поздороваться, пожать руку, а то и шепнуть что-нибудь на ушко. Маскулен был известен прекрасной осведомленностью о личной жизни всех более или менее видных политиков. Он редко выступал с какими-либо заявлениями или требованиями, широкая публика его почти не знала, и имя его начинало мелькать в газетах исключительно накануне очередного важного голосования. В таких случаях появлялись короткие заметки, наподобие: «Депутат Маскулен предсказывает, что проект будет принят тремястами сорока двумя голосами за».

Люди сведущие свято верили в эти прогнозы. Маскулен редко ошибался, а если и ошибался, то на два-три голоса, не больше. Он не возглавлял и даже не состоял ни в одном комитете, но боялись его больше, чем видных политических фигур, возглавлявших крупные партии.

Мегрэ захотелось сегодня же отправиться в «Филе морского языка» в обеденное время, хотя бы для того, чтобы внимательнее рассмотреть человека, которого прежде лишь мельком видел на официальных мероприятиях.

Несмотря на то что Маскулену было за сорок, он оставался холостяком. Любовницы, насколько комиссар знал, тоже не имелось. Его никогда не видели в театрах, ночных клубах или в гостиных, на званых вечерах. У него было длинное, с выступающими скулами лицо, а на щеках во второй половине дня появлялась сероватая щетина. Одевался он плохо, вернее небрежно. Вечно мятый костюм вызывал ощущение несвежести, нечистоплотности.

Почему, когда Пуан описывал комиссару Пикемаля, у Мегрэ сложилось впечатление, что школьный смотритель был с Маскуленом одной породы? Мегрэ всегда с неприязнью относился к неженатым мужчинам, у которых якобы отсутствуют какие-либо ярко выраженные увлечения.

В конце концов Мегрэ не решился пойти в «Филе морского языка», потому что его появление там было бы равнозначно открытому объявлению войны. Вместо этого он отправился в закусочную «Дофин», где около часа провел в обществе двух коллег, с которыми можно было поговорить о чем-то не имеющем никакого отношения к отчету Калама.

Лишь одна из вечерних газет коснулась темы, поднятой утром в «Ле Глоб», но весьма завуалированно. Автор статьи лишь осторожно спрашивал, в чем заключается истина касательно отчета Калама. Один из редакторов пытался взять интервью у президента на эту тему, но не смог добиться аудиенции. О Пуане нигде не упоминали, в первую очередь потому, что стройкой санатория официально ведало министерство здравоохранения.

Было три часа дня, когда в кабинет Мегрэ постучали. Стоило комиссару неразборчиво буркнуть «Войдите», как дверь распахнулась и показалось возбужденное лицо Лапуана.

– Новости?

– Ничего определенного, шеф. Возможно, речь о случайном совпадении.

– Давай подробности.

– Я попытался в точности следовать вашим инструкциям. Если где-то совершил ошибку, вы мне скажите, ладно? Для начала я позвонил в Школу мостов и дорог и представился племянником Пикемаля. Сказал, что только что приехал в Париж, хотел бы встретиться с дядей, но не знаю его адреса.

– Адрес дали?

– Без промедления. Он живет в «Отеле де Берри» на улице Жакоб. Скромное заведение, не больше тридцати комнат. Хозяйка частично сама их убирает, хозяин занимается счетами и остальным. Я зашел к себе, взял чемодан, чтобы в таком виде явиться на улицу Жакоб и представиться студентом, как вы мне и советовали. Мне повезло, одна из комнат оказалась свободной, я снял ее на неделю. Было около десяти часов, когда я спустился в контору, чтобы немного поболтать с хозяином.

– Говорил с ним о Пикемале?

– Да. Сказал, что познакомился с ним во время каникул и сейчас, приехав в Париж, припомнил, что он жил именно в этом отеле.

– Что сказал хозяин?

– Что Пикемаль вышел. Каждое утро он выходит из отеля ровно в восемь часов и отправляется в маленький бар на углу улицы, где выпивает чашку кофе и съедает свои утренние круассаны. В Школе появляется, наверное, около половины девятого.

– В течение дня дома показывается?

– Нет. Обычно возвращается около семи тридцати, поднимается к себе и выходит по вечерам не чаще одного-двух раз в неделю. Создается впечатление, что это самый тихий и порядочный человек на свете. Никого не принимает, с женщинами не встречается, не курит, не пьет, вечера напролет, а то и ночами читает.

Мегрэ чувствовал, что Лапуан еще не все выложил, и терпеливо ждал продолжения.

– Может, вот здесь я ошибся?.. Просто мне показалось, что так было бы правильно. В общем, узнав, что моя комната на одном с ним этаже и выяснив номер, я подумал, что вам было бы интересно узнать, что там внутри. Днем отель практически пуст. Только на четвертом этаже кто-то играл на саксофоне, по-моему, профессиональный музыкант, все повторявший одни и те же этюды, да на верхнем этаже, судя по звукам, горничная прибирала комнату. Я, наудачу, попробовал свой ключ в замке Пикемаля. Там у них простые ключи, из старых. Сначала ничего не получилось, но я немного повозился и дверь открылась.

– Надеюсь, Пикемаля там не оказалось?

– Нет. Но если кто-то будет искать мои отпечатки, то найдет повсюду, так как перчаток у меня с собой не было. Я открыл все ящики, шкаф, незапертый чемодан, который стоял в углу. У Пикемаля всего один сменный костюм темно-серого цвета да одна сменная пара черных ботинок. Расческа сломанная, зубьев не хватает. Зубная щетка совсем старая. Вместо крема для бритья пользуется помазком. Хозяин отеля не ошибся, когда говорил, что Пикемаль много читает. Вся квартира забита книгами, в основном работы по философии, политической экономике и истории. Большая часть куплена на книжных развалах, что на набережных. На трех-четырех книгах я обнаружил ярлычки публичных библиотек. Вот, я списал вам несколько авторов из тех, что чаще всего у него встречаются: Энгельс, Спиноза, Кьеркегор, святой Августин, Карл Маркс, отец Сертиланж, Сен-Симон… Вам это о чем-нибудь говорит?

– Да. Продолжай.

– В старой картонной коробке в одном из ящиков стола я обнаружил членские билеты, некоторые двадцатилетней давности, некоторые поновее, года три, не больше. Самый старый – членский билет Боевых крестов[3]. Потом еще один, 1937 года, Аксьон Франсез[4]. Сразу после войны Пикемаль вступил в коммунистическую партию, билет возобновлялся в течение трех лет.