Кое-где окна еще светились в темноте, навевая ощущение покоя и надежности. Такие дома, не бедные и не богатые, не старые и не новые, с почти одинаковыми квартирами, обычно населяют люди среднего достатка: профессура, служащие, мелкие чиновники, которые каждое буднее утро садятся в метро или в автобус, обязательно в одно и то же время, минута в минуту.

Мегрэ нажал на кнопку звонка, проходя мимо консьержки, буркнул что-то нечленораздельное и направился к лифту.

Узкий лифт, рассчитанный на двух пассажиров, медленно, но плавно и бесшумно начал подниматься мимо залитых тусклым светом лестничных площадок. Двери, ведущие в квартиры, были выкрашены одной и той же темно-коричневой краской, и такими же одинаковыми были половики у дверей. Оказавшись на пятом этаже, комиссар позвонил в левую дверь, которая открылась тут же, будто кто-то стоял за ней, держась за ручку.

Это был Пуан. Он обошел комиссара, сделал три шага к лифту и отправил его на первый этаж. Мегрэ по рассеянности не подумал этого сделать.

– Прошу прощения, что обеспокоил так поздно, – проворчал Пуан. – Сюда, пожалуйста…

Мадам Мегрэ была бы разочарована. Меньше всего Пуан походил на министра, по крайней мере такого, каким она их себе представляла. По росту и телосложению он походил на комиссара, только был массивнее, жестче, как бы грубее. Его прямые простоватые черты лица, нос и губы, казалось, были высечены из конского каштана.

На нем был скромный серый костюм, неприметный галстук. Все явно куплено в магазине готового платья. В глаза прежде всего бросались лохматые, густые, как усы, брови и почти такие же длинные волоски, покрывающие руки.

Пуан, со своей стороны, тоже изучал Мегрэ. Не скрывая этого и не утруждая себя вежливой улыбкой.

– Присаживайтесь, комиссар.

Квартира, много меньшая, чем на бульваре Ришар-Ленуар, состояла из двух, может быть, трех комнат и крошечной кухоньки. Из прихожей, где висело несколько пальто, они перешли в кабинет, походящий на типичное холостяцкое логово. На стене, на специальной решетчатой подставке, были развешаны более дюжины трубок, еще несколько лежало рядом. По большей части глиняные. Среди них выделялась прекрасная пенковая трубка. На давно вышедшем из моды бюро, заваленном бумагами и засыпанном пеплом – точь-в‑точь такое когда-то стояло в кабинете у отца Мегрэ – громоздились многочисленные ящички и стеллажи для папок. Комиссар из деликатности не решился внимательнее рассмотреть портреты отца и матери Пуана, висевшие на стене в черных золоченых рамах. Такие рамы обязательно украшают стены любого дома в Вандее.

Пуан, сидевший в вертящемся кресле, тоже напомнившем Мегрэ отца, небрежно тронул коробку с сигарами:

– Полагаю…

Комиссар улыбнулся, пробормотал:

– Я предпочитаю мою трубку.

– Серого?

Министр протянул ему надрезанный пакет серого табака, после чего сам набил свою погасшую трубку.

– Наверное, вы удивились, когда жена сказала вам…

Он пытался завязать разговор, но явно остался недоволен первой фразой. Что-то странное происходило в этом маленьком, немного душном кабинете. Собеседники, мужчины одинакового телосложения, почти одного возраста и схожего происхождения, не скрываясь, внимательно наблюдали друг за другом. С каждой минутой они обнаруживали схожие черты, были явно заинтригованы этим, но еще не решались признаться себе, что встретили родственную душу.

– Послушайте, Мегрэ. Думаю, нам незачем здесь говорить красивые фразы. Я знаю о вас лишь то, что пишут в газетах.

– Я о вас тоже, господин министр.

Движением руки Пуан дал понять, что в данной ситуации упоминание должности неуместно.

– Я попал в очень и очень затруднительное положение. Никто пока не знает, ни президент, ни даже моя жена, которая обычно в курсе всех моих дел. Я обратился именно к вам.

Он на секунду отвел взгляд, вынул трубку изо рта, будто чувствуя неловкость за последние слова, которые могли быть восприняты как лесть.

– Я не стал обращаться к вам по официальным каналам, через начальника судебной полиции. Поступил, что и говорить, странно. Вы имели полное право сюда не приезжать, как и имеете полное право отказать мне в помощи.

Пуан глубоко вздохнул и встал.

– Не желаете чего-нибудь выпить?

И добавил с неким подобием улыбки:

– Не пугайтесь, я не пытаюсь вас купить. Просто дело в том, что сегодня вечером мне действительно необходимо пропустить пару стаканчиков.

Он прошел в соседнюю комнату и вернулся с открытой бутылкой и двумя стопками из тех, что встречаются в провинциальных гостиницах.

– Обычная водка. Отец изготовляет каждую осень. Этой бутылке лет двадцать, не меньше.

Взяв каждый по стопке, они переглянулись.

– Ваше здоровье.

– Ваше здоровье, господин министр.

В этот раз Пуан как будто не услышал обращения комиссара.

– Если я не знаю, как начать, то это не потому, что мне неловко перед вами, а потому, что история слишком запутанная. Вы читаете газеты?

– В те вечера, когда злоумышленники оставляют мне на это немного времени.

– Политикой интересуетесь?

– Не очень.

– Вы знаете, что я, если можно так выразиться, не человек политики?

Мегрэ кивнул.

– Хорошо! Вы, конечно, в курсе трагедии, случившейся в Клерфоне?

Мегрэ, не совладав с собой, содрогнулся. Видимо, на его лице невольно отразились досада и настороженность, потому что его собеседник опустил голову и тихо проговорил:

– Да. Увы, речь именно об этом.

Только что, в метро, Мегрэ ломал голову над тем, зачем он так срочно и секретно потребовался министру. Он даже не подумал тогда о трагедии в Клерфоне, хотя газеты кричали о ней уже не первый месяц.

Санаторий в Клерфоне, построенный в Верхней Савойе, между Ужином и Межевом, на высоте более тысячи четырехсот метров, был одним из самых амбициозных проектов, реализованных в послевоенное время. Кому первому пришла в голову идея построить для детей из самых бедных семей заведение, сравнимое по роскоши с лучшими частными европейскими санаториями, Мегрэ припомнить не мог. Это было много лет назад. В любом случае, вокруг стройки поднялся ажиотаж. Многие утверждали, что вся затея имеет под собой исключительно политическую подоплеку, было много критики, бурные дебаты в парламенте. Для изучения проекта сформировали специальную комиссию. После долгого рассмотрения проект наконец был принят.

Месяц назад случилась катастрофа, самая страшная из всех возможных. В горах началось таяние снегов, явление, ранее не зафиксированное в это время года за всю историю метеонаблюдений. Горные реки вышли из берегов. На поверхность вышла даже крошечная подземная речушка Ля‑Лиз, столь незначительная, что ее давно уже не обозначают на картах. Однако хватило и ее, чтобы подмыть фундамент целого крыла санатория в Клерфоне.

Расследование, начатое на следующий день после катастрофы, не закончилось и поныне. Эксперты никак не могли прийти к общему мнению. Как и пресса, которая, в зависимости от приверженности к той или иной партии, защищала противоположные интересы.

Сто двадцать восемь детей погибло в тот страшный день под завалами обрушившегося здания. Остальные были срочно эвакуированы.

Мегрэ минутку помолчал и тихо спросил:

– Вас ведь еще не было в правительстве, когда строился Клерфон, верно?

– Нет. Я даже не был членом парламентской комиссии, проголосовавшей за принятие проекта. Признаться, до недавнего времени я знал об этом деле не больше, чем можно было узнать из газет.

Пуан помолчал.

– Комиссар, вы когда-нибудь слышали об отчете Калама?

Мегрэ, удивленно глядя на министра, покачал головой.

– Услышите. Скоро о нем будут кричать на каждом углу. Полагаю, вы не читаете мелких еженедельников, наподобие «Слухов»?

– Никогда.

– Вам знаком Гектор Табар?

– Заочно. Кое-что я о нем слышал. Думаю, мои коллеги с улицы Сосэ знакомы с ним куда лучше.

Мегрэ намекал на Совет национальной службы безопасности, который, будучи в прямом подчинении у министерства внутренних дел, частенько занимался делами, имеющими то или иное отношение к политике.