«Господин Пикемаль?» – спросил я немного встревоженно, так как на секунду мне показалось, что имею дело с сумасшедшим. Он кивнул. «Присаживайтесь, пожалуйста». – «Не вижу смысла». Поверьте, в глазах его не было ни тени симпатии. Он спросил почти грубо: «Это вы министр?» – «Да». – «Я являюсь смотрителем Национальной школы мостов и дорог». Он сделал два шага вперед, протянул мне пакет и добавил: «Вскройте. И дайте мне расписку в получении». В пакете содержался документ объемом приблизительно сорок страниц, явно машинописная копия, полученная через копирку. Заглавие гласило: «Отчет по вопросу о строительстве санатория в так называемом Клерфоне, в Верхней Савойе». Подписи от руки не было, но на последней странице было напечатано имя Жюльена Калама и дата. Пикемаль по-прежнему стоял посреди кабинета и все повторял: «Расписку дайте». Я быстро, от руки, набросал ему расписку. Он сложил ее, сунул в потертый бумажник и направился к двери. Я окликнул его: «Где вы обнаружили эти бумаги?» – «На чердаке». – «По всей вероятности, вас вызовут, чтобы вы могли отчитаться письменно». – «Вы знаете, где меня найти». – «Вы никому больше не показывали эти бумаги?» Он презрительно посмотрел мне прямо в глаза и ответил: «Никому». – «Это единственная копия?» – «Насколько мне известно, да». – «Благодарю вас».

Пуан смущенно посмотрел на Мегрэ.

– И вот здесь я совершил ошибку, – признался он. – Наверное, это Пикемаль с его странностями сбил меня с толку. Понимаете, он выглядел точь-в‑точь как анархист с зажатой в руке бомбой.

– Возраст? – спросил Мегрэ.

– Около сорока пяти лет. Одет неприметно, не хорошо и не плохо. Взгляд сумасшедшего или фанатика.

– Вы справились о нем?

– Не сразу. Было пять часов вечера. В приемной меня дожидались еще человек пять-шесть, а вечером я обязательно должен был присутствовать на званом ужине у инженеров. Услышав, что посетитель ушел, вернулась моя секретарша. Я положил отчет Калама в свой портфель. Конечно, надо было сразу звонить президенту. Если я этого не сделал, то, клянусь, лишь потому, что Пикемаль производил впечатление сумасшедшего. Документ вполне мог оказаться фальшивкой. Нам почти каждый день приходится иметь дело с неуравновешенными людьми.

– Нам тоже.

– Тогда, может быть, вы меня поймете. Я принимал посетителей до семи часов. Не успел даже заехать к себе, чтобы переодеться.

– Вы рассказали жене об отчете Калама?

– Нет. Портфель я взял с собой. Сказал ей, что после ужина заеду на бульвар Пастер. Я часто так делаю. Мы приезжаем сюда каждое воскресенье, жена любит сама что-нибудь приготовить, чтобы мы могли пообедать наедине. И сюда же я приезжаю, когда у меня срочная или важная работа, для которой нужно уединиться и сосредоточиться.

– Где проходил банкет?

– В замке Орсе.

– Портфель вы взяли с собой?

– Портфель был заперт, за ним присматривал шофер, которому я доверяю целиком и полностью.

– А после банкета вы прямиком направились сюда.

– Да, около половины одиннадцатого. Министры обладают привилегией уходить с подобных мероприятий сразу после произнесения приветственной речи.

– Вы были во фраке?

– Я снял его перед тем, как устроиться здесь, в кабинете.

– Вы прочитали отчет?

– Да.

– И какое было ваше впечатление? Настоящий?

Министр кивнул.

– Если бы он был опубликован, это действительно спровоцировало бы грандиозный скандал? – уточнил комиссар.

– Без всяких сомнений.

– Почему?

– Потому что профессор Калам, если можно так выразиться, предрек случившуюся катастрофу. Несмотря на то что я возглавляю министерство общественных работ, вряд ли смогу сейчас воспроизвести вам ход мыслей профессора. Отчет изобиловал техническими деталями, которыми он аргументировал свою позицию. Но я могу совершенно точно сказать, что профессор четко и недвусмысленно высказался против проекта, категорически против. Более того, утверждал, что долг любого человека, ознакомившегося с отчетом, – проголосовать против постройки санатория, по крайней мере в том виде, в котором она была задумана. Как минимум пересмотреть проект, провести дополнительные исследования. Понимаете?

– Начинаю понимать.

– Каким образом газета «Слухи» узнала об этом документе, мне неизвестно. Есть ли в редакции копия отчета? Тоже не имею представления. Но насколько можно судить, вчера вечером я был обладателем единственной копии отчета Калама.

– Что произошло?

– Около полуночи я попытался дозвониться до президента, но мне ответили, что он уехал на какое-то политическое собрание в Руане. Я чуть не позвонил туда…

– Но не позвонили?

– Нет. Именно потому, что вспомнил о возможной прослушке. Я мучился ощущением, что в руках у меня оказался динамит, способный пошатнуть действующее правительство, а заодно и отправить на дно немалое количество моих коллег. Не подлежит сомнению, что те, кто прочитает отчет, будут настаивать на…

Мегрэ догадывался, что последует дальше.

– И вы оставили отчет в этой квартире?

– Да.

– В бюро?

– Оно запирается на ключ. Я подумал, что здесь он будет в большей сохранности, чем в министерстве, полном людей, с которыми я едва знаком.

– Шофер оставался внизу все время, пока вы читали отчет?

– Я отпустил его. Поймал такси на углу бульвара.

– Вернувшись домой, вы поговорили с женой?

– Об отчете Калама – нет. Я вообще никому ничего не говорил до следующего дня. Около часу я встретился с президентом в палате. Мы встали у оконного проема, и я ввел его в курс дела.

– Это произвело на него впечатление?

– Мне показалось, что да. Как и на любого человека, возглавляющего правительство и вдруг оказавшегося в такой ситуации. Он попросил немедленно отправиться за отчетом и лично принести документ к нему в кабинет.

– Отчета в бюро не оказалось?

– Да.

– На дверном замке были следы взлома?

– Мне кажется, что нет.

– С президентом вы больше не встречались?

– Нет. Мне действительно стало дурно. Я велел отвезти себя на бульвар Сен-Жермен, отменил все встречи. Жена позвонила президенту, сказала, что мне плохо, у меня был обморок и я прошу перенести нашу встречу на завтра.

– Жена знает?

– Я солгал ей. Впервые в жизни. Я и сам толком не помню, что рассказал ей. Наверняка сам себе противоречил.

– Она знает, что вы сейчас здесь?

– Она думает, что я на собрании. Не знаю, понимаете ли, в какой ситуации я оказался. Я вдруг очутился совершенно один, с явственным ощущением, что стоит мне открыть рот, как все разом на меня ощетинятся. Кто мне поверит? Отчет Калама был у меня в руках. Кроме меня и Пикемаля его в глаза никто не видел. А между тем на протяжении последних лет я не менее трех раз был приглашен к Артуру Нику, главному подрядчику, и посещал его особняк в Самуа.

Пуан вдруг обмяк в кресле. Плечи его опустились, подбородок потерял жесткие очертания. Всем своим видом он говорил: «Не знаю. Делайте что хотите».

Мегрэ, не спрашивая разрешения, задумчиво налил себе еще водки и, лишь поднеся стопку ко рту, вспомнил, что следовало бы сначала предложить собеседнику.

Конечно, за годы службы у Мегрэ не раз возникало подобное ощущение, но с такой силой – никогда. Возможно, тому способствовали теснота помещения, скромная, непритязательная, уютная обстановка, запах самодельной водки, бюро, так напоминавшее бюро его собственного отца, увеличенные фотографии «стариков» на стенах… Одним словом, комиссар чувствовал себя врачом, которого срочно вызвали посреди ночи к больному и которому пациент доверил свою судьбу.

Самое любопытное, что человек, сидевший напротив в ожидании «диагноза», походил если не на родного брата Мегрэ, то уж на двоюродного точно. И дело было не только во внешности. Комиссару достаточно было бросить взгляд на фотографии, висевшие на стене, чтобы понять, что у него с министром практически одинаковое происхождение. Оба родились в деревне, в крестьянских, но преуспевших семьях. Вероятно, с самого рождения будущего министра его родители, так же как «старики» Мегрэ, мечтали, чтобы сын сделал карьеру врача или адвоката.