Что и говорить, Пуан весьма превзошел ожидания родителей. Интересно, дожили ли они до этого?
Комиссар не решился задать подобный вопрос. Перед ним сидел человек, готовый сломаться в любую минуту, и дело здесь было не в слабости характера. Глядя на него, Мегрэ испытывал смешанное чувство отвращения и гнева не по отношению к человеку, а к ситуации. И еще он был обескуражен.
Как-то раз он оказался в очень похожей ситуации, возможно, не столь драматичной, но тоже связанной с политикой. Казалось бы, тогда он все сделал правильно. Повел себя не только как честный человек, но и безукоризненно исполнил свой служебный долг. В результате оказался кругом виноват. Мегрэ пришлось отвечать перед дисциплинарным советом, и так как все было против комиссара, его признали виновным. Именно тогда Мегрэ вынужден был временно оставить судебную полицию и отправиться в изгнание, в Люсон, департамент Вандея, где год прослужил в мобильной полицейской бригаде. Кстати, именно Вандею Пуан представлял в парламенте.
Как не уставали повторять комиссару жена и друзья в тот нелегкий для него период, совесть его была чиста. Тем не менее он, сам того не желая, то и дело начинал вести себя так, будто виноват в чем-то. Например, в последние дни в судебной полиции, когда слушалось его дело, Мегрэ не смел отдавать распоряжения подчиненным, даже таким преданным, как Лукас или Жанвье, а спускаясь по большой лестнице, старался держаться поближе к стене.
Пуан, как и Мегрэ тогда, не был способен объективно оценить ситуацию. Он рассказал комиссару все, что мог. На протяжении последних часов он вел себя как человек, камнем идущий ко дну и надеющийся лишь на чудо. Не странно ли, что Пуан решил обратиться именно к Мегрэ, которого совсем не знал?
Комиссар, сам того не осознавая, взял ситуацию в свои руки, и вопросы его теперь точь-в‑точь походили на вопросы доктора, пытающегося установить как можно более точный диагноз.
– Вы проверили Пикемаля?
– Я попросил секретаршу позвонить в Национальную школу мостов и дорог. Там подтвердили, что на протяжении последних пятнадцати лет Жюль Пикемаль работает у них смотрителем.
– А не странно ли, что он передал документ не директору Школы, а непосредственно вам?
– Не знаю. Я об этом не подумал.
– По-моему, это указывает на то, что он прекрасно осознавал важность обнаруженного им документа.
– Да. Пожалуй.
– Одним словом, после обнаружения отчета Калама с ним могли ознакомиться всего два человека: вы и Пикемаль.
– Да, не считая того человека или людей, у которых отчет находится сейчас.
– Это мы пока оставим. Если не ошибаюсь, получается, что лишь один человек, кроме Пикемаля, был в курсе, что документ находится у вас. И знал он об этом начиная со вторника, с часу дня.
– Вы имеете в виду президента?
Пуан озадаченно воззрился на комиссара. Нынешнему главе правительства Оскару Мальтеру было шестьдесят пять лет, из которых в последние двадцать пять он успел побывать членом почти всех кабинетов правительства. Отец его был префектом, один из братьев – депутатом, другой – губернатором колоний.
– Надеюсь, вы не намекаете…
– Я ни на что не намекаю, господин министр. Я просто пытаюсь понять. Вчера вечером отчет Калама лежал в этом бюро. Сегодня во второй половине дня его там уже не было. Вы уверены, что замок на входной двери не был взломан?
– Можете посмотреть сами. По крайней мере, нет никаких следов. Ни на металлической части замка, ни на самой двери. Возможно, воспользовались отмычкой?..
– А замок на бюро?
– Смотрите сами. Замок простой. Мне и самому приходилось, забыв ключ, вскрывать его обычной скрепкой.
– Позвольте мне задать вам ряд стандартных вопросов. Пусть они покажутся вам пустыми – мы просто, так сказать, расчищаем территорию. У кого, кроме вас, есть ключ от этой квартиры?
– У жены, конечно.
– Вы мне сказали, что она ничего не знает об отчете Калама.
– Я ей ничего не говорил. Она даже не знает, что я был здесь вчера и сегодня.
– Она следит за политическими событиями?
– Читает газеты. Следит лишь настолько, чтобы можно было поговорить со мной о работе. Когда мне предложили баллотироваться на этот пост, она пыталась меня отговорить. Не хотела, чтобы я становился министром. Она у меня не амбициозная.
– Родом из Ла‑Рош-сюр‑Йона?
– Да, ее отец был там адвокатом.
– Вернемся к ключам. У кого еще они есть?
– У моей секретарши, мадемуазель Бланш.
– Бланш. А по фамилии?
– Бланш Ламотт. Ей сейчас… погодите… сорок… нет, сорок два года.
– Давно вы с ней знакомы?
– Она поступила ко мне на службу машинисткой, когда ей было всего семнадцать лет, едва окончив школу Пижье. С тех пор мы не расставались.
– Тоже из Ла-Роша?
– Из близлежащей деревни. Дочь мясника.
– Красивая?
Пуан задумался, будто ему никогда не приходило в голову задаться этим вопросом.
– Нет. Я бы не сказал.
– Влюблена в вас?
Мегрэ улыбнулся, увидев, как покраснел министр.
– Откуда вы знаете? Скажем так, влюблена, но по-своему. Мне кажется, у нее никогда в жизни не было мужчины.
– К жене ревнует?
– Не в привычном смысле слова. Она ревнует к той части моей жизни, которую считает своей, скажем так, прерогативой.
– То есть на работе за вами присматривает именно она.
Пуан, казалось бы, так много повидавший, был явно удивлен осведомленностью Мегрэ в столь простых и очевидных вопросах.
– Вы сказали, что она находилась в вашем кабинете, когда вам доложили о приходе Пикемаля, и вы попросили ее выйти. Когда вы позвали ее обратно, отчет все еще был у вас в руках?
– Да… Но уверяю вас…
– Поймите, господин министр, я никого не обвиняю. Даже никого не подозреваю. Я, как и вы, пытаюсь составить себе ясную картину происшедшего. Есть еще копии ключей от этой квартиры?
– У дочери есть копия.
– Возраст?
– Анны-Марии? Двадцать четыре года.
– Замужем?
– Собирается… Вернее, собиралась выйти замуж в следующем месяце. Теперь я даже не знаю. Если разразится скандал… Вы знаете семью Курмон?
– Слышал.
Если фамилия Мальтер была широко известна в мире политики, фамилия Курмон была не менее известна в мире дипломатии, причем на протяжении последних трех поколений. Роберт Курмон, владелец особняка на улице Фезандери, пожалуй, последний француз в мире, до сих пор носивший монокль, больше тридцати лет служил послом то в Токио, то в Лондоне и являлся неотъемлемой частью института[1].
– Его сын?
– Да, Алан Курмон. В свои тридцать два он успел побывать атташе при трех или четырех посольствах, а сейчас возглавляет довольно крупный отдел в министерстве иностранных дел. Уже получил назначение в Буэнос-Айрес, куда собирается отправиться через три недели после свадьбы. Теперь вы понимаете, мое положение куда хуже, чем может показаться на первый взгляд. Скандал, который разразится не сегодня-завтра…
– А дочь часто бывает в этой квартире?
– Нет. По крайней мере, с тех пор как мы официально поселились в резиденции министерства.
– Что, ни разу не побывала?
– Комиссар, давайте я буду говорить начистоту. Иначе зачем было к вам обращаться… Анна-Мария, сдав экзамен на степень бакалавра, решила учиться дальше. Философия и филология. Она не синий чулок, но и типичной современной девушкой ее назвать тоже нельзя. Так вот, как-то раз, около месяца назад, я обнаружил здесь, на бюро, пепел от сигареты. Ни жена, ни мадемуазель Бланш не курят. Я расспросил Анну-Марию, и она призналась, что иногда приходит в эту квартиру с Аланом. Дальше я расспрашивать не стал. Помню, она посмотрела мне прямо в лицо и, не краснея, заявила: «Папа, давай будем реалистами. Мне двадцать четыре года, ему тридцать два». Мегрэ, у вас есть дети?
Комиссар отрицательно покачал головой.
– Полагаю, сегодня полных пепельниц на бюро вы не обнаружили?
– Нет.
