– Мадам Шабо? Алло! Это мадам Шабо? С вами говорит Мегрэ… Нет! Мегрэ…

Дама была глуховата. Комиссару пришлось повторить свое имя не меньше пяти раз, а потом уточнить:

– Жюль Мегрэ, из полиции…

На это она воскликнула:

– Как, вы разве в Фонтене?

– Нет. Я звоню из Парижа. Ваш сын дома?

Она слишком громко кричала в трубку, Мегрэ ничего не мог разобрать. Прошло не меньше минуты, прежде чем раздался наконец голос Шабо.

– Жюльен?

– Да.

– Ты меня слышишь?

– Так ясно, как если бы ты звонил с нашего вокзала. Как дела?

– Отлично. Слушай. Я тебя побеспокоил, потому что мне очень нужна кое-какая информация. Полагаю, я оторвал тебя от завтрака?

– Да, но ничего страшного.

– Ты был знаком с Огюстом Пуаном?

– Тем, который теперь министр?

– Он самый.

– Нам часто приходилось видеться по работе, когда он был адвокатом в Ла‑Рош-сюр‑Йоне.

– Какое у тебя сложилось о нем впечатление?

– Выдающийся человек.

– Поподробнее. Выкладывай все, что приходит в голову.

– Отец, Эварист Пуан, держит отель. Кстати, в Сент-Эрмине, городе Клемансо. Заведение известно на всю округу, но не комнатами, а великолепной кухней. Гурманы со всей Франции съезжаются. Отцу лет восемьдесят, не меньше. Несколько лет назад он официально передал дело дочери и зятю, но продолжает принимать в нем активное участие. Огюст Пуан, его единственный сын, получал образование примерно в одно с нами время, но в Пуатье, а затем в Париже. Ты еще здесь?

– Да.

– Продолжать? Огюст Пуан всегда был старательным учеником и студентом, типичным зубрилой. Получив образование, открыл свою адвокатскую контору на площади Префектуры в Ла‑Рош-сюр‑Йоне. Ты там бывал. Пуан прожил там много лет, разбирал в основном тяжбы между фермерами и собственниками земли. Женился на дочери поверенного Артура Белиона, который умер года два-три назад. Вдова до сих пор живет в Ла-Роше. Наверное, если бы не война, Огюст Пуан так бы и занимался своими фермерами в Вандее и Пуатье. Во время оккупации никто о нем ничего не слышал, он якобы так и вел тихую и неприметную жизнь. Все очень удивились, когда за несколько недель до отступления немцы вдруг арестовали его и увезли сначала в Ниор, а потом куда-то в Эльзас. Во время той же облавы были схвачены еще человека три-четыре, в том числе хирург из Брессюира. Именно тогда и выяснилось, что, оказывается, на протяжении всей войны Пуан прятал английских агентов и бежавших из немецких лагерей летчиков на одной из своих ферм неподалеку от Ла-Роша. Через несколько дней после освобождения он объявился, полубольной и сильно осунувшийся. Никаких попыток выделиться, затесаться в очередной комитет, покрасоваться в очередном кортеже за ним замечено не было. Ты помнишь, какой тогда царил хаос. Особенно в политике. Сложно было понять, кто чист, а кто запятнал себя. И когда местные жители окончательно запутались и уже не знали, кому довериться, они обратились именно к Пуану. Работал он на совесть, спокойно и старательно, делал свое дело без оглядки на злопыхателей. В конце концов его отправили депутатом в Париж. Вот, пожалуй, и вся история. Дом на площади Префектуры они оставили, не стали продавать. Чета Пуанов приезжала в Париж только на время заседаний Палаты и возвращалась домой при первой же возможности. Большую часть своей клиентуры Пуан оставил за собой. Кажется, жена всячески помогает ему и поддерживает его. Еще у них есть дочь.

– Я знаю.

– Значит, теперь ты знаешь столько же, сколько и я.

– Ты знаком с его секретаршей?

– Мадемуазель Бланш? Часто видел ее у него в кабинете. Мы прозвали ее Драконом за то яростное рвение и бдительность, с которыми она присматривает за любимым шефом.

– Что-нибудь еще о ней знаешь?

– По-моему, она влюблена в шефа. Знаешь, как старые девы влюбляются.

– Она работала на него еще тогда, когда далеко не была старой девой.

– Я знаю. Но это вопрос другой, тут я ничего не могу сказать. А что произошло?

– Пока ничего. Тебе знаком некий Жак Флёри?

– Не особенно. Встречались два-три раза лет двадцать назад. По-моему, он сейчас в Париже. Понятия не имею, чем занимается.

– Спасибо еще раз. Прости за то, что оторвал от завтрака.

– Ничего, мама подогреет.

Не зная, что еще добавить, Мегрэ поинтересовался:

– Как там погода?

– Солнечно, но холодно.

– И у нас подморозило. Пока, старина. Передавай привет маме.

– До свидания, Жюль.

Для Жюльена Шабо такой телефонный звонок был значимым событием. Наверняка во время своей ежедневной прогулки по улицам города он будет гадать, с чего это вдруг Мегрэ интересуется прошлым министра общественных работ.

Комиссар тоже позавтракал, что, впрочем, не избавило его от неприятного привкуса во рту, и решил пройтись до работы пешком. На площади Республики он зашел в бистро и заказал бокал белого вина. Затем, вопреки привычке, купил все утренние газеты. На набережную Орфевр он поспел как раз к летучке. Пока коллеги отчитывались перед шефом, Мегрэ, почти их не слушавший, рассеянно поглядывал в окно, на Сену, рассматривал прохожих на мосту Сен-Мишель. Потом задержался, чтобы переговорить с шефом с глазу на глаз. Тот сразу понял, что дело исключительное.

– Что стряслось, Мегрэ?

– Неприятности!

– По службе?

– Нет. Давненько в Париже не было так спокойно. Вот только вчера вечером мне лично позвонил один министр и попросил заняться делом, которое мне не нравится категорически. Но пришлось согласиться. Просто не было другого выхода. Я предупредил его, что переговорю с вами, не вдаваясь в детали.

Начальник судебной полиции нахмурился.

– Что, неприятное дело?

– Весьма!

– Как-то связано с трагедией в Клерфоне?

– Да.

– И министр просит вас заняться этим делом в частном порядке?

– Президент в курсе.

– Что ж, больше мне знать и не надо. Делайте свое дело, старина, раз нет другого выхода. Только будьте осмотрительнее.

– Постараюсь.

– Люди понадобятся?

– Человека три-четыре точно понадобятся. Они не будут знать, о чем именно идет речь.

– А почему он не обратился в Совет национальной службы безопасности?

– А вы не понимаете?

– Понимаю. Поэтому и беспокоюсь за вас. Ну… Что поделаешь!..

Мегрэ вернулся к себе в кабинет, заглянул в инспекторскую.

– Жанвье, не подойдешь на минутку?

Потом, обратив внимание на Лапуана, который явно собирался уходить, поинтересовался:

– Есть что-нибудь важное?

– Нет, шеф. Текучка.

– Передай кому-нибудь все дела и дождись меня. И ты тоже, Лукас.

Затем Мегрэ закрылся в кабинете с Жанвье.

– Есть задание, старина. Не нужно будет никаких письменных отчетов, и вообще ни перед кем, кроме меня, отчитываться не нужно. Но любая неосторожность в этом деле может нам дорого обойтись.

Жанвье улыбнулся. Шеф доверял ему важное и деликатное дело, инспектор был доволен.

– У министра общественных работ есть секретарша по имени Бланш Ламотт. Возраст – около сорока трех лет.

Комиссар вытащил из кармана черную записную книжку, сверился с записями.

– Я не знаю, где она живет и в какие часы работает. Мне нужно знать побольше о ее образе жизни. Чем занимается вне министерства, с кем видится, куда ходит. Нельзя допустить, чтобы она или кто бы то ни было заподозрил, что ею интересуется судебная полиция. Может, покараулишь у министерства около полудня, тогда сможешь узнать, где она обедает. В общем, придумай что-нибудь. Если она тебя все-таки заметит, выворачивайся как знаешь. Хоть тайного поклонника разыграй, главное, чтобы не догадалась.

Жанвье, человек женатый и на днях ставший отцом четвертого ребенка, поморщился.

– Понял, шеф. Сделаю все, что в моих силах. Есть что-нибудь конкретное, на что надо бы обратить внимание?

– Нет. Тащи мне все, что удастся разузнать, а уж я решу, что важно, а что нет.

– Срочно?

– Более чем. И ни с кем не обсуждать, даже с Лапуаном и Лукасом. Понял?