Тогда Людовик схватил брата за руку и, отведя его в сторону, тихо сказал:

— Я пришел сегодня один, я не хотел других делать свидетелями пошлости, которой Вы здесь занимаетесь, будьте мне благодарны за это. Но если Вы не хотите совсем лишиться моей милости, то перемените свои развлечения.

— Неужели я не смею в своем доме заниматься, чем я хочу, ведь я — герцог Орлеанский?

— Именно потому, что Вы — герцог Орлеанский, Вы не смеете делать себя всеобщим посмешищем. Я допускаю, чтобы боялись принцев моего дома, чтобы их ненавидели, но не допущу, чтобы над ними смеялись. Вы — арлекин, Филипп!

Герцог вскочил, но большие глаза короля смотрели на него так величественно, что он не посмел что-либо возразить.

— Я помогу Вам, Филипп, — продолжал король, отворачиваясь. — Шевалье де Лоррэн, подойдите сюда!

Позванный немедленно подошел.

При виде мальтийского рыцаря в женском наряде король презрительно улыбнулся и строго сказал ему:

— Вы слишком зажились в Париже. Для Вашей особы трудно найти какое-нибудь развлечение, потому что, как я вижу, Вы ищете самого необычайного времяпровождения. Вам будет очень полезно немедленно выехать из Парижа; на чужбине Ваши мысли примут более разумное направление. Итак, шевалье, завтра утром в десятом часу Вы получите инструкции и паспорта в бюро господина Кольбера, а послезавтра Вы будете уже на пути в Рим.

Шевалье и герцог вздрогнули от неожиданности.

— Ваше величество, — сказал герцог Орлеанский, — я просил бы Вас смягчить Ваше суровое решение. Шевалье де Лоррэн так привязан к Парижу, что, мне кажется, не переживет этого изгнания.

— Хорошо умереть в святом городе! — сказал король. — Впрочем, с этим он еще подождет. Мое решение неизменно. Так я хочу. Сегодня понедельник. Постарайтесь, де Лоррэн, чтобы в среду я уже не встретил Вас в Париже. Прощайте! Бросьте свои румяна, куафюры, дамские платья и веера; это мой совет. Герцог Филипп, не наказывайте Ваших слуг! Они действовали по моему приказанию.

Король вышел из комнаты, хлопнув за собой дверью. Он был по-видимому сильно разгневан, иначе он не допустил бы такой резкости, так как вообще Людовик умел владеть собой и сдерживать вспышки гнева.

— Откуда все это? — воскликнул герцог Орлеанский, — когда монарх удалился.

— Вы еще спрашиваете, герцог! Неужели Вы можете еще минуту сомневаться? — воскликнул де Лоррэн, сердито шагая по комнате взад и вперед, что было крайне комично, так как он все еще был в дамском наряде.

— Ну, так кто же донес ему о нас? Я хотел бы знать, кому мешают наши забавы?

— Кому? Ха-ха-ха!.. Ну, я Вам помогу, если Вы уже так слабоумны.

— Шевалье де Лоррэн, прошу Вас говорить с большим уважением со своим герцогом, — сердито воскликнул Филипп.

— Слушаю, Ваша светлость, — сказал де Лоррэн. — Во всей этой сцене, имевшей для меня такие неприятные последствия, виноват не кто иной, как Ваша супруга, герцогиня Генриетта Орлеанская. Я знаю, что она давно ищет моей погибели.

— Черт возьми! Вы, пожалуй, и правы!

— Без сомнения. Я знаю, что она взяла с короля слово изгнать меня по первому поводу.

— Гнусно! Отвратительно! — воскликнули герцог Беврон и Эффиат.

— Что делать? Надо ехать, — сказал герцог со слезами на глазах.

— Я поеду, — сказал сквозь зубы де Лоррэн, — но пусть Ваша супруга бережется. Я и из Рима достану ее. Генриетта Орлеанская внесена у меня в черный список и ее имя не сотрется. Я мог бы подняться, высоко подняться, но эта дама сбросила меня, и я никогда не забуду ей этого.

— Несчастный! Что Вы злоумышляете? — воскликнул герцог Орлеанский.

— Это Вы своевременно узнаете, Ваша светлость, — сказал де Лоррэн. — Теперь поздно, наши сношения порваны, так как я еду в Рим. Ваша светлость, передайте, пожалуйста, мое почтение Вашей уважаемой супруге и попросите ее принять от меня благодарность за прекрасное путешествие, которым я всецело обязан ее вмешательству.

Сказав это, де Лоррэн быстро вышел из комнаты. Оставшиеся принялись снимать свои наряды.

Король, покинув “зеленый кабинет”, был сильно возбужден, несмотря на свое самообладание. К нему подошел паж и набросил ему на плечи темный плащ. Людовик закрыл лицо бархатной маской и сказал пажу:

— Господин Эпернон, Вы можете спуститься по маленькой лестнице и ждать меня на углу у Люксембургского сада.

Паж повиновался. Несколько фигур, разгуливавших в полумраке передней, быстро скрылись, когда король проходил.

Монарх быстро прошел по коридору до площадки со сводчатым потолком в виде купола, с которого спускалась лампа, слабо освещая всю обстановку. Войдя туда, он был на мгновение один, но едва он кашлянул, как дверь тихо открылась и появилась дама под вуалем. Король быстро подошел к вошедшей и, взяв ее протянутую руку, прошептал:

— Это — Вы, моя прекрасная невестка? Неужели Вы согласны быть великодушны ко мне?

Дама откинула вуаль, и король увидел прелестное личико Генриетты Орлеанской.

— А смею ли я спросить Вас, государь, заслужили ли Вы благосклонность, которую я хочу Вам оказать? — произнесла она. — Сделали ли Вы что-нибудь для меня?

— Только что, Генриетта, только что. Шевалье де Лоррэн послезавтра покидает Париж. Он едет в Рим.

— Ах! — радостно воскликнула герцогиня, — это великолепно! А то я была посмешищем всех придворных дам. Ваше величество, благодарю Вас!.. Пойдемте!

— Подготовили ли Вы к тому прекрасную маркизу? — спросил король.

— Нет, Ваше величество, Ваше посещение должно быть неожиданностью. Пусть она думает, что Вы случайно вошли в комнату. Но только не задерживайтесь долго, потому что мы не гарантированы от неожиданностей.

— Кто же осмелится? Мой брат? — спросил, хмурясь, король.

— Нет, но, может быть, госпожа Лавальер, — возразила Генриетта, глядя на короля.

Людовик вздохнул.

— Она слишком простодушна, чтобы следить за каждым моим шагом.

Генриетта Орлеанская, не сказав ни слова, взяла за руку и повела его через различные комнаты до затворенной двери. Она тихонько отодвинула задвижку, дверь открылась, и король вошел в комнату.

— Лавальер низвержена, — прошептала герцогиня, — ей следовало бы быть в моей партии. Мой брат будет доволен, потому что теперь: горе Голландии! Как только Монтеспан завладеет королем, тотчас же раздастся военный клич через все страны.

Между тем король вошел в указанную ему комнату. Последняя освещалась лампой, прикрепленной к украшению на стене. Как раз против двери было зеркало; перед ним спиной к входу сидела дама. Людовик подошел ближе, снял маску и сбросил плащ. В это мгновение дама подняла свой взор и громко вскрикнула, увидав в зеркале короля.

Испуг Атенаисы Монтеспан при появлении короля был совершенно искренен. Она была приглашена к герцогине Орлеанской и вовсе не ожидала этой встречи, тогда как сам король уже давно желал ее и не раз высказывал это свое заветное желание герцогине Генриетте.

Герцогиня, уже давно принадлежавшая к партии, противной Лавальер, воспользовалась удобным случаем и сумела сразу устроить два дела. Она согласилась устроить королю тайное свидание с Монтеспан, но в качестве награды за это поставила условием удаление дерзкого любимца мужа, шевалье де Лоррэн, а как только узнала, что ненавистный фаворит изгоняется, тотчас же сделала первые шаги к низвержению фаворитки короля; кстати сказать, это уже не представляло большой трудности, так как Монтеспан уже давно производила сильное впечатление не сердце короля.

Людовик, так неожиданно очутившись наедине с прекрасной Атенаисой, дрожал от волнения, которое охватывает каждого любящего при виде предмета своей страсти наедине в укромном месте. Он опустился перед прекрасной женщиной на колени и воскликнул:

— Атенаиса! Как я счастлив, что могу говорить с Вами без свидетелей!.. Вы одни со мной и я могу взять Вашу руку без того, чтобы кто-нибудь помешал.

Атенаиса задрожала. Она уже давно заметила зарождавшуюся страсть короля, теперь поняла, что настал решительный час, а потому победила страх и застенчивость и казалась олицетворением силы и страсти, причем мысленно видела перед собой блестящую будущность. Она подала королю свою красивую руку, и он горячо прижал ее к своим губам.