— Да, да, Морель, — сказал Лашоссе. — Будь по-твоему. Ты — отличный загонщик.

— Но в тот вечер мы оказались плохими стрелками, — пошутил Пешер, — наша добыча улизнула; нам досталась только мелочь.

— И притом опасная, — заметил Морель. — Я не узнал Териа. Его карманы оказались пусты; счастье, что ты отвлек его от меня, а то он узнал бы меня. В следующий раз нужно непременно подчернить себе лицо, как то делается в Лондоне.

— Значит, вы ушли с пустыми руками, несмотря на все ваши старания? — смеясь спросил Туртуз.

— Я выудил охотничий нож, за который на Сенной набережной еврей дал мне два ничтожных голландских червонца.

— Настроение биржи было вялое, — пробормотал Пешер.

В этот момент раздалось пение или вернее рев. Все взоры обратились к певцам. Этим моментом воспользовался Морель, чтобы сделать знак Лашоссе.

Камердинер поднялся с равнодушным видом и поплелся к группе певцов. Морель последовал за ним, и через несколько минут они оба сели на скамейку.

— Ты мне сделал знак? Хочешь сказать что-нибудь? — спросил камердинер.

— Лашоссе, — ответил Морель, плутовски улыбаясь, — мне сдается, что я открыл сокровище.

— Ты? А где?

— В боковом кармане Териа.

— Ба! У бедняка-лаборанта? Интересно посмотреть, какое это сокровище. Должно быть, рецепт для приготовления золота.

— Нет. Это — не деньги и не рецепт. Я нашел письмо, адресованное ему.

Камердинер сделался внимательнее. Постукивая пальцами по спинке скамьи, он спросил:

— А чья подпись?

— Какая-то Мария. Это — ответ на приглашение присутствовать на ночном пиру у Лавьенна.

— Подпись ничего не говорит. На свете много Марий; если у тебя нет никаких других примет, то эта находка не имеет ценности.

— То… письмо запечатано красивой, украшенной гербами, печатью.

— А, это — дело другое! — сказал Лашоссе. — Письмо при тебе?

— Конечно! — Бандит вынул письмо из бокового кармана своей грубой куртки и, внимательно озираясь вокруг, подал его камердинеру, говоря с усмешкой: — Ну-ка, покажи свои познания в геральдике!

Лашоссе взял письмо, бегло просмотрел его, а затем поднес к свету конверт и стал рассматривать красную печать. Двойной герб с различными украшениями и штриховками отпечатывался ясно, до мельчайших подробностей. Камердинеру, как человеку опытному, не долго пришлось разбираться. Благодаря его положению в доме Дамарр через его руки постоянно проходили письма с гербами и дворянскими знаками.

— Так я и думал, — пробормотал он про себя. — Я не ошибаюсь, — сказал он громче, — этот герб часто попадался мне на письмах, приходивших в наш дом. Это — двойной герб Обрэ и Бренвилье. Письмо с подписью “Мария” написано маркизой. Ведь ты знаешь, она влюблена в молодого Териа.

— Несомненно, это так, ты прав. Следовательно, это письмо все же имеет некоторую ценность?

— Оно может оказаться довольно тяжеловесным. К тому же маркиза вступила теперь в новую связь, а Камилла по боку! Ты должен отправиться к ней, показать ей письмо и потребовать дорогой выкуп; можешь пригрозить оглаской. Маркиз с супругой был на балу у цирюльника, сам не подозревая того, ха, ха, ха!

— Когда и как мог бы я попасть к маркизе? — спросил Морель. — Я сомневаюсь, чтобы меня допустили к ней. А писать ей опасно.

Лашоссе подумал одно мгновение и произнес:

— Одень свой парадный костюм, прими приличный вид, приди и скажи камердинеру, что ты явился к маркизе с просьбой сделать какое-нибудь пожертвование на больницу, можешь назвать больницу в Монруже или в Мэдоне. Она охотно благотворительствует, прикрывая этим исполнение своих прихотей. Если ты явишься, как человек, опекающий страждущих, то тебя беспрепятственно допустят к ней. Заготовь себе подложный лист со взносами и покажи его докладчику. Когда же маркиза примет тебя, ты сбросишь маску.

— Хорошо, я готов. Я пойду не далее, как завтра. Ну, а если мне удастся устроить это дело, то где мы с тобой встретимся?

— Приходи в дом Дамарр, я буду ожидать тебя. Но выбирай время сумерек. Как бы молодой герцог не заметил тебя… он видел тебя у Гюэ.

Морелю хотелось похвастать товарищу, что и молодой герцог у него в руках, но он воздержался, рассчитав, что выручка с этого открытия могла бы достаться ему одному безраздельно.

— Еще одно, — сказал Лашоссе: — захвати с собой пистолет. Кто знает? У любовников маркизы бывают иногда престранные капризы.

— Ты полагаешь? Я не так-то легко робею перед изнеженным кавалером.

Они подошли к очагу и велели налить себе вина, приятный запах которого распространялся по всему залу.

Маленький будуар маркизы Бренвилье находился в боковом флигеле дома Обре, куда проникнуть можно было через библиотечную комнату. Эта маленькая комната составляла святилище маркизы и доступ в нее разрешался лишь избранным. Здесь эта опасная женщина принимала Сэн-Круа, с каждым днем все более и более опутывая его неразрывными узами, с тех пор, как эта преступная любовь ни для кого более не была тайной. Здесь с бьющимся сердцем и сверкающими глазами маркиза ждала своего возлюбленного. К этим шелковым портьерам не раз прикасалась ее дрожащая рука, когда она слышала шаги Годэна в маленьком коридоре, из которого можно было попасть в будуар, не проходя в спальню.

Камилл Териа никогда не переступал порога этого маленького храма блаженства, маркиз Бренвилье тоже не смел туда входить. Бедный маркиз! Он не смел даже пожаловаться на свою судьбу, из боязни оскорбительных насмешек. Вначале маркиз негодовал и даже имел серьезный разговор с Сэн-Круа.

— Кто привлек меня сюда? Кто рассеивал мои опасения? — спросил Годэн. — Ты, ты! Я предчувствовал роковые последствия, и они сбылись. Вырви пламенную любовь из сердца твоей супруги, убей меня, мой друг, я охотно умру от твоей руки, но пойми то, что я не могу скрыть, не могу умолчать: Мария — моя душа, дыхание моей жизни; я буду избегать ее, если ты прикажешь, но это значило бы для меня — умереть. Я уже однажды пожертвовал своей жизнью для тебя и сделаю то же и во второй раз, потому что жизнь вдали от нее, это — та же медленная смерть.

— Ну, поживи еще, — ответил на это маркиз, — и посещай наш дом по-прежнему. Будь внимателен к моей жене, я ничего не имею против, но постарайся избегать взоров толпы, жаждущей скандальных историй.

Сэн-Круа остался. Маркиз предался кутежам, а в виде отдыха пользовался многочисленными приглашениями на охоту в окрестностях Парижа. Как бы в насмешку, он по утрам проезжал под окнами своей супруги при звуках рожка и в сопровождении блестящих ливрейных слуг, ведущих лошадей, навьюченных дорогими винами и яствами, которыми маркиз угощал своих друзей.

Сэн-Круа вначале пытался побороть пожиравшую его страсть, но пыл маркизы привлек его снова в ее общество. Наконец видя, как поддерживаются в этом большом, блестящем городе сотни подобных отношений, Сэн-Круа не устоял и пал к ногам своего идола. Не будучи в силах совладеть с собой, он предался бурной страсти, приведшей его в объятия очаровательной женщины.

Однако, несмотря на свое счастье, Сэн-Круа невыразимо страдал: он был беден, и благодаря этому испытывал чувство горького унижения. Он не мог, как другие, делать своей возлюбленной подарки; ему едва хватало необходимых денег на приобретение блестящего мундира.

В то время начались спекуляции откупщиков и ростовщичество, приведшие Францию к печальным последствиям революции. Сэн-Круа познакомился с одним из таких деятелей. То был Рейх де Пенотье, генеральный контролер государственных чинов в Лангедоке.

Пенотье предпринимал невероятные для своего времени спекуляции; Сэн-Круа следовал за ним по этому скользкому пути. Дважды их проекты проваливались. Пенотье забавлялся, его мало тревожила потеря нескольких сот тысяч ливров, но в этой наглой спекуляции погибли деньги, вложенные Сэн-Круа. Мария предоставляла все новые суммы в распоряжение своего возлюбленного; а от этого ее касса понемногу истощалась, так что маркиза попала в затруднительное положение. Пришлось прибегнуть к закладу драгоценностей, так как ни отцу, ни мужу Мария не могла открыть истину. У мужа финансы пошатнулись, благодаря чрезмерным тратам на кутежи; а отец, быть может, и помог бы, если бы она согласилась немедленно разойтись с Сэн-Круа. Увы, расстаться с Годэном она считала немыслимым!