Он вошел со словами: “Его величество изволил проснуться и откинуть одеяло”, — затем вынул из грудного кармана какую-то бумагу и расправил дорогие кружевные манжеты, так как, несмотря на ранний час, на нем уже был элегантный и изысканный костюм.

Вслед за возгласом Бонтана лакеи распахнули двери в галерею. Толпа знатных кавалеров наполнила длинный коридор.

Как только двери были отворены, один из лакеев громко повторил слова Бонтана: “Его величество изволил проснуться и откинуть одеяло”. Тотчас же наступила торжественная тишина. На пороге широко раскрытых дверей показался Бонтан с бумагой в руке. Сделав короткий, вежливый поклон, он громко произнес:

— Его величеству угодно было приказать, чтобы при сегодняшнем вставании благоволили присутствовать следующие знатные кавалеры и благородные дворяне — граф Граммон, граф Виронн, герцоги Ленгвиль, Рошфуко и де Кандаль; дворяне Бутвиль, Тюренн, д’Арси, де Мора и Пюисье. После вставания его величество изволит приветствовать господ кавалеров и дворян.

С гордой, торжествующей улыбкой прошли вызванные через королевские покои до самой спальни. Бонтан передал бумагу красивому дворянину, находившемуся в галерее еще до открытия дверей. Это был не кто иной, как уже знакомый нам Антуан де Пегилан, осыпанный королевскими милостями, предназначенный к высокому положению, пользовавшийся влиянием в качестве любимца и уже носивший титул графа де Лозенн; редкий из членов его рода так быстро получал возможность окружить свое имя такими почестями и отличиями.

Назвав еще раз имена всех приглашенных к королевскому вставанию, граф Лозен обернувшись сказал:

— Кавалер Воронова Клюва, исполняйте свою обязанность.

От толпы немедленно отделилась сотня дворян. Все они носили красные бархатные плащи, похожие на плащи герольдов; на груди виднелся окруженный золотыми лилиями вензель короля, а под ним — орден Святого Духа, богато и изящно вышитые золотом. В правой руке у каждого была алебарда, клинок которой был заострен на подобие птичьего клюва, вследствие чего эти гвардейцы и носили название gentilshommes au bes de cordin. Этим избранным отрядом командовал Лозен.

Впереди всех шли сто алебардщиков, за ними — Лозен, сзади всех следовали приглашенные к королевскому вставанию. Не удостоившиеся приглашения удалились недовольные, с твердым намерением на следующее утро опять явиться во дворец.

Пройдя три или четыре обширных покоя, превосходивших один другой в роскоши отделки, процессия достигла кабинета короля, где один из дворян немедленно стал на часах возле письменного стола, заваленного бумагами. Впрочем здесь всякий мог бы смело рыться, потому что великий король неохотно занимался чтением или письмом. Дворяне выстроились плотными рядами перед дверями королевской спальни. Граф Лозен приблизился к дверям, осторожно постучался и отступил на шаг. Тогда дверь бесшумно отворилась, и в ней показался второй камердинер, возвестивший вполголоса:

— Его величество изволит ожидать господ дворян.

Двери распахнулись настежь, и счастливцы с Лозеном во главе, вступили в святилище. Спальня короля находилась в конце длинного ряда комнат, выходивших на Сену. Это была угловая комната с видом на разводной мост, где некогда с раздробленной головой упал гордый маршал д’Анкр, пораженный пулей Витри, и окончательно испустил дух под ударами клинков телохранителей Людовика XIII. Под окнами шла терраса, украшенная статуями и растениями, так что весной и летом у короля перед глазами всегда была зеленая листва. Этой террасы уже давно нет, и на ее месте тянется Луврская набережная.

Внутреннее убранство королевской спальни было просто, но великолепно. Стены были задрапированы портьерами из тяжелой шелковой материи. Их поддерживали лавровые ветки из золоченой бронзы, образовавшие посреди комнаты, под самым потолком, нечто вроде беседки, из которой в виде шатра ниспадал богато вышитый полог. Перед кроватью была белая мраморная баллюстрада, увешанная изящными коврами. Здесь стоял золотой умывальный прибор короля; на маленьком столике из сандалового дерева с инкрустацией из слоновой кости, золота и перламутра находились мыло и разные эссенции; на табурете лежали полотенца.

Когда дворяне вошли, в комнате царил полумрак, усиливавшийся от еще мерцавшего ночника. Тем не менее все сделали глубокий поклон по направлению к тому месту, где находилось королевское ложе.

— Отдерни занавеси на окнах, Бонтан! — раздался голос монарха.

Первый камердинер раздвинул занавески, и в комнату проник дневной свет. Второй камердинер, Кост, с низким поклоном откинул полог у постели, и только теперь увидели дворяне покоящегося монарха.

Снова был сделан глубокий, безмолвный поклон, а затем наступило несколько мгновений, полных ожидания. Людовик приподнялся наполовину, опираясь правой рукой на столбик кровати. Утренние лучи осветили прекрасные, истинно королевские черты его лица.

Молодому королю шел тогда двадцать шестой год. Его лицо выражало приветливость, силу, величие и какое-то упрямство, придававшее, однако, ему необыкновенную прелесть. Действительно нельзя было найти другого человека с такой печатью величия на челе, какой природа одарила Людовика XIV. Дворяне с обожанием глядели на своего красивого государя.

Окинув взглядом вошедших, король отбросил одеяло, сел, спустив свои стройные ноги через край постели, затем ласково, но снисходительно кивнул всем головой и сделал рукой знак приветствия. Потом он встал. Камердинеры поспешили к нему с шелковым шлафроком, который держали за рукава. Быстро взглянув опять на присутствующих, король позвал:

— Граф Виронн, не угодно ли Вам помочь мне одеть шлафрок?

Виронн поспешил к королю, сопровождаемый завистливыми взглядами. Но счастье улыбнулось не только ему.

— Герцог де Лонгвиль, помогите графу, — сказал король.

Лонгвиль вошел за баллюстраду. Камердинеры подали ему правый рукав шлафрока, а Виронну — левый, и, когда король просунул в рукава, кавалеры с глубоким поклоном отступили на свои места. Затем король вызвал де Бутвиля и Тюренна, и они надели ему чулки. Герцоги де Рошфуко и де Кандаль накинули на короля рубашку; д’Арси, де Мора и Пюисье держали умывальные принадлежности и подавали в золотом кувшине воду, а герцог де Граммон собственноручно застегнул королю подвязки.

По окончании всех этих церемоний король проследовал к креслу, где один из состоявших при гардеробе короля приступил к сложному делу возложения на королевскую шею украшавшего ее кружевного галстука. Пока разыгрывалась эта сцена с одеванием, король поочереди подзывал к себе присутствовавших дворян, разговаривал с каждым из них и нередко сопровождал свои слова какой-нибудь милостью, отличием или привилегией.

Когда галстук был завязан, вошел парикмахер и причесал короля “маленькой прической”. Людовик не любил по утрам слишком долго задерживать дворян в галерее и передней, а потому ограничивался тем, что проходил между рядами ожидавших его с полузавитыми локонами. Когда прическа была окончена, король поднялся со своего места и стоя выпил чашку бульона, которую Бонтан подал ему на золотой тарелке. Эта чашка была подарком Мазарини, который приказал переделать ее для короля из сосуда работы Бенвенуто Челлини. Она была из чистого золота и украшена королевским вензелем, а нижний край был усеян бриллиантами. Прежде чем Людовик поднес чашку к губам, граф Лозен, как первый из приближенных к королю дворян, отведал бульон предназначенной для этого ложкой.

Отдав чашку, король надел шляпу с плюмажем и направился к дверям, которые в ту же минуту настежь распахнулись перед ним. Пройдя мимо стоявших шпалерами гвардейцев, он, наконец, вошел в галерею. Вся церемония состояла в том, что король приподнимал шляпу, проходил галерею по правой стороне и возвращался по левой, удостаивая некоторых из присутствующих коротким разговором, затем снова приподнимал шляпу и следовал обратно в свою спальню в сопровождении всех присутствовавших при королевском вставании.

Отпустив их, король позвал своего второго камердинера, Коста, приказал снять с себя богато вышитое платье, снова облекся в шлафрок, бросился на кушетку, а затем, вынув из-под кружевного жабо серебряный свисток, свистнул. В те времена не было еще настольных колокольчиков, и для того, чтобы позвать прислугу или подчиненного, прибегали, по старому обычаю, к помощи свистков.