— Последнее для меня совершенно безразлично. Всякого, кто выделяется чем-нибудь особенным, толпа забрасывает грязью. Что же касается первого, то мне очень хотелось бы заниматься своим делом; без волшебства мне вряд ли удастся выйти отсюда.

Лозен устремил взор в землю, похлопал рукой дуло пушки и после продолжительного молчания проговорил:

— Вы верите в колдовство, доктор?

— Это — вопрос, на который не так легко ответить. Есть многое, что кажется нам непонятным; мы видим, что оно совершается, но как — уяснить себе не можем, а потому, конечно, приходится объяснить себе все это волшебством, — проговорил Экзили, повернув лицо в сторону и искоса посматривая на графа.

— Я должен сознаться, — проговорил последний, — что уже давно хотел познакомиться с Вами поближе:

“Он чего-то хочет от меня”, — подумал Экзили и добавил вслух:

— Вы могли бы разыскать меня, граф.

— Всевозможные обстоятельства мешали мне сделать это, — ответил граф, — но, раз судьба свела нас здесь, мне хотелось бы предложить Вам один вопрос.

— Спрашивайте!

— Часто каприз или настроение человека, обладающего властью, управляет нашей судьбой, — продолжал Лозен, — если это настроение нам благоприятно, мы торжествуем, если неблагоприятно, то наша борьба со злым роком будет бесплодна. Допускаете ли Вы возможность существования средств, превращающих любовь в ненависть, а нерасположение — в благосклонность?

Экзили прислонился к стене и спокойно спросил:

— Одним словом, Вы хотите сказать: любовный напиток?

— Да, доктор. Я много читал относительно этого. Существуют будто бы такие таинственные средства, которые могут управлять чувствами. Такой человек, как Вы, должен знать это более точно.

Экзили задумался и после некоторого молчания проговорил:

— И если Вы хотите знать мое откровенное мнение, то я скажу: да, такие напитки существуют. Если меня спросит кто-нибудь другой, то я отвечу “нет”, потому что подобные средства действуют сильнее ядов.

— Значит, Вы можете превратить ненависть в любовь? — с жаром воскликнул Лозен.

— Я ни минуты не сомневался в своем искусстве, — сказал Экзили.

— О, тогда окажите мне эту услугу!.. Мне необходимо добиться благосклонности одного существа, для того чтобы восторжествовать над врагами.

“Я узнал то, что хотел”, — сказал себе Экзили и громко продолжал:

— Граф, я с удовольствием оказал бы Вам эту услугу, но не могу приготовить этот напиток здесь, в стенах тюрьмы, для этого мне надо быть на свободе… Поэтому, несмотря на все мое желание услужить Вам, Вы все же должны будете отказаться от моих услуг, так как я нахожусь в заключении.

— Вы не долго будете здесь! — воскликнул граф, — я ручаюсь Вам, что скоро Вы будете свободно разгуливать по Парижу.

— Но Вы сами, граф…

— В тюрьме, хотите Вы сказать! Милый доктор, я давно мог бы быть на свободе, если бы только захотел. Не беспокойтесь обо мне! Двери моей тюрьмы скоро откроются и, как только я буду на свободе, я позабочусь о Вас.

— Я буду освобожден! — пробормотал Экзили, — я так и знал. Берегитесь, господин Сэн-Лорен! Если Годэн уже не перерезал нити Вашей жизни, то об этом позабочусь я, как только выйду из тюрьмы.

Однако он ничего не сказал Лозену, а лишь молча поклонился ему.

— Значит, Вы не можете изготовить мне этот напиток в стенах Бастилии? — спросил граф.

— Нет, так как, прежде всего, мне нужен один предмет, который здесь никак нельзя иметь.

— Что же это за предмет?

— Невинная девушка, граф.

Лозен сделал удивленное лицо и спросил:

— О, доктор, Ваши средства ужасны. Что же должна сделать эта девушка?

— Мне нужно только две унции ее крови; кровь чистой, невинной девушки, на чести которой нет ни малейшего пятнышка, является главной составной частью этого напитка.

— Как странно и интересно! Вы думаете, что этот напиток подействует?

— Я в этом твердо уверен.

— Решено, доктор. Вы скоро покинете стены этой тюрьмы.

— Я надеюсь увидеть доказательства Вашего могущества, для того, чтобы я мог доказать Вам свое.

Мрак постепенно спускался на землю, из стен Бастилии стали вылетать летучие мыши; пахнуло ночной свежестью и из туч выглянула луна.

— Номер второй, — крикнул Экзили уходя. — Граф, я рассчитываю на Вас.

— А я — на Вас, доктор! — крикнул ему вслед Лозен.

Несколько времени спустя, за графом пришел тюремщик.

— Граф, — сказал он, — пожалуйте вниз, Вас ждет господин де Геврэ.

— Иду — сказал граф.

Придворные трубачи только что сыграли туш, предшествующий выходу короля. Придворные кавалеры и дамы выстроились в два длинных ряда, сквозь которые должен был пройти королевский двор.

— Как долго тянулось сегодня! — сказал герцог Сэн-Реми стоявшему рядом с ним де Фьенну.

— Надо сознаться, что с тех пор, как Лозен не распоряжается всем этим, стало ужасно скучно.

— Да? Вы несправедливы к господину Геврэ, — господа, — раздался вдруг женский голос.

— Госпожа де Тианж! — с изумлением воскликнули мужчины.

— Подождите, — ядовито проговорила де Тианж, — я расскажу это своей сестре. Она думала как раз найти поддержку среди более почтенных людей, так как Лозен уже очень зазнался.

Мужчины смутились; де Тианж была сестрой маркизы Монтеспан.

— О, — пробормотал Фьенн, — ведь Вы не думаете, что мы…

— Успокойтесь, — засмеялась де Тианж. — К чему беспокоиться и спорить о человеке, который сидит в Бастилии?

— Пусть он посидит там подольше! — воскликнул Сэн-Реми, — я согласен еще подождать.

В эту минуту пажи распахнули дверь. Все ожидали увидеть де Геврэ, но каково же было всеобщее удивление и испуг, когда на пороге с вызывающей улыбкой на губах появился граф Лозен, которого все считали погребенным в стенах Бастилии. Он громким голосом возвестил:

— Его величество король.

Де Тианж со страха уронила драгоценный веер, а Фьенн от смущения выронил шляпу и поспешил приветствовать Лозена; но он опоздал, так как граф был уже окружен тесным кольцом придворных. Те, которые усерднее других бранили его, пока он был в тюрьме, теперь высказывали ему самые горячие благопожелания. Лозен, знавший цену всему этому, встречал все приветствия очень холодно и был очень доволен всеобщим изумлением, когда по залу пронеслась весть о том, что король назначил его маршалом и комендантом всех своих дворцов, чтобы вознаградить его за потерю места начальника артиллерии. Лозен, приняв равнодушный вид, отправился к тому месту, где сидели Монтеспан, старый герцог Мортемар, госпожа де Тианж и другие родные и приверженцы маркизы. Граф, увидев около Монтеспан старого герцога Шимэ, и, не удостоив маркизы ни одним взглядом, направился прямо к последнему и протянул ему руку.

— Простите, герцог, что Вам пришлось так долго ждать сегодня, — сказал он, — теперь я снова вступил в исполнение своих обязанностей и этого больше не случится.

Атенаиса, повернулась к ним спиной и вступила в оживленный разговор с отцом.

— Сегодня король долго не выходил, — сказал Шимэ. — Вероятно его величество был задержан важными делами?

— Не столько важными, как деликатными, — с ударением проговорил Лозен.

Все обступили его и с нетерпением ожидали новостей. Граф, бросив уничтожающий взгляд на Атенаису, внятно и медленно проговорил:

— Его величество замедлил появиться в зале, так как получил отрадное известие: герцогиня Лавальер благополучно разрешилась от бремени дочерью.

Атенаиса чуть не упала в обморок. Все взоры обратились на нее. Лозен пошел дальше.

— Берегись, — шепнула де Тианж Атенаисе, — ты не должна показывать вид, что это трогает тебя.

— Я уже овладела собой, — ответила Монтеспан. — А, этот нахал вызывает меня на бой? Хорошо, посмотрим, кто кого!..

Она взяла своего брата под руку и пошла через зал.

“Я восторжествую над всеми, — сказала она себе. — Людовик стыдится меня, он знает, что мне все известно, и не смеет взглянуть на меня; это — признак моей власти”.