Прастен помолчал, взглянул на задумчиво смотревшего на Днепр Зыбату и продолжал:

   — Вот и князь наш Святослав Игоревич даже и не думает менять своей веры, а уж он ли не знает всего, что касается христианского Бога. Он не раз беседовал о нём с византийскими мудрецами и никогда не находил нужным следовать их увещеваниям.

   — Но мудрая княгиня Ольга, — сказал Зыбата, — была христианка.

   — Пусть так. Это было её дело. Никто, ни сын её, ни воеводы, ни народ не мешал ей веровать в этого Бога, да и князь с воеводами никому не мешает поклоняться ему. Мало ли христиан среди дружинников князя? Все они храбры и верны, и преданы князю Святославу, но, не скрою от тебя, что Бог христиан это Бог женщин, стариков и рабов.

   — Почему так?

   — Бог христиан требует прощения врагам, какой-то особенной любви к ним, требует, чтобы обиженные не мстили за обиды. А подумай-ка ты сам — разве это возможно! Как не отомстить врагу? Он перестанет тогда бояться тебя и уважать. Враг, не получивший отмщения, будет думать, что ты слаб, и гордостью исполнится сердце его, и придёт он, и будет хозяином в доме твоём и господином твоим.

   — Андрей мне говорил другое, — сказал Зыбата.

   — Что же он говорил тебе, сын?

   — То, что самая тяжёлая месть, когда добром отплачивают за причинённое зло.

   — Все христиане так говорят. Но мало ли, что и ещё они говорят! Разве можно верить всем их словам?

   — Можно, отец!

Прастен строго взглянул на сына.

   — Всё это одни только христианские бредни, — проговорил он.

   — Нет, отец, нет, — горячо, пылко заговорил Зыбата, — ты бы не стал так думать, если бы послушал этого старого христианина Андрея. Он говорит...

   — Погоди, ты вот опять вспомнил об этом старике.

   — И всегда буду вспоминать о нём, отец!

Прастен поморщился.

   — Ну как хочешь, — перебил он сына, — я хочу увидать его. Ты говоришь, что он выпользовал тебя от недуга.

   — Он спас меня от смерти. Без его помощи я погиб бы в лесу и ты никогда не увидел бы меня.

   — Я и хочу поблагодарить его за тебя.

   — Ты, отец!

   — Да, чему ты удивился?

   — Как же ты это сделаешь? Андрей не выйдет из лесу.

   — Я пойду к нему сам, а ты проводишь меня; найдёшь ты дорогу?

   — Найду, отец, найду! Я заметил её, когда возвращался из лесу.

   — Тогдща мы сегодня же пойдём к твоему старику. Я сейчас побываю у князя, отпрошусь у него, и мы пойдём.

Отец и сын замолчали. Каждый из них отдался своим мыслям. Юноша думал о том, что он скоро увидит доброго старика, которого он успел полюбить всей душой, но ещё более его радовало то, что он приведёт к нему своего отца.

Прастен тоже погрузился в воспоминания. Припомнились старому воину его молодые годы — далёкие годы.

Сколько прошло времени, сколько воды утекло в Днепре, сколько пережито было!

Прастен тоща был простым дружинником. В то время пришельцы-варяги были главными людьми при князьях, и только с Ольги пошло, что славяне начали не только выдвигаться, но и занимать положение при княжеском дворе. Прастен же был честолюбив. Он решил, что добьётся того, что княгиня Ольга призовёт его и поставит во главе самостоятельного отряда. Был он и деятелен, и сметлив, и умён, но, чтобы выдвинуться, ему постоянно кто-нибудь да мешал. И ожесточилось сердце Прастена, и озлобился он. Он стал ненавидеть людей, а более всех ненавидел варяга Стемида.

Этот варяг отличался благородством характера, правдивостью, но для Прастена он был особенно ненавистен тем, что он более всех мешал ему выбиться из положения рядового дружинника. Не любил Стемид Прастена, не любил более всего за то, что тот хотел выдвинуться не личной храбростью, не заслугами, а именно другим путём. И часто Стемид укорял этим Прастена, возбуждая ещё большую его ненависть.

Когда древляне убили Игоря, Стемид был с несчастным князем. Он успел спастись и явился в Киев. Здесь он, рассказывая об ужасной смерти князя, нисколько не скрывал того, что во всём случившемся более, чем кто-либо, виноват сам Игорь. Он говорил, что корыстолюбие заставило его пойти собирать раз уже полученную дань. Словом, Стемид во всём винил князя Игоря и оправдывал древлян. Прастен задумал воспользоваться этим, чтобы погубить ненавистного ему человека. Он явился к воеводе Свенельду, воспитателю Святослава, и наговорил ему о Стемиде много такого, что тот, пожалуй, никогда и в мыслях не держал. Прастен обвинил Стемида в том, что тот завёл Игоря к древлянам и помогал им в убийстве князя. Свенельд потребовал Стемида, и тот не только оправдался, но ещё уличил Прастена во лжи. Это ещё более озлобило дружинника, и Прастен поклялся в ужасной мести своему врагу. Скоро представился и случай. Ольга, Святослав, Свенельд, Асмуд ушли из Киева с дружинами в древлянскую землю. А дружина, где были вместе Стемид и Прастен, осталась на Днепре, чтобы оберегать Киев от нападений печенегов. Прастен воспользовался отсутствием воевод и, подговорив десятка два дружинников из числа своих товарищей, ночью ворвался в дом Стемида. Варяг был связан, и на глазах несчастного отца торжествующий Прастен убил его малолетнего сына. Было бы всё кончено и для Стемида, но товарищи Прастена не допустили этого. Они не решились пролить кровь варяга, но понимая, что, если после совершенного злодейства Стемид останется между ними, не сдобровать и им всем. Как раз случилось так, что около Киева появились печенеги, и негодяи продали им своего пленника. Потом, когда вернулись княгиня и воеводы, всё случившееся было свалено на печенегов, и так как такие происшествия вовсе не были редки в то время, то особенного внимания на исчезновение Стемида не было обращено. Прастен занял его место в дружине...

Святослав приблизил Прастена к себе и даже отличал от любимцев своих Сфенкала и Икмора, но не мог всё ещё успокоиться Прастен. Постоянно он жил под страхом мести Стемида. О смерти его ничего не было известно. Прастен постоянно думал, что вот-вот враг его вернётся, отомстит жестоко и за себя, и за погубленного сына...

Как бы желая стряхнуть тяжёлые воспоминания, Прастен покачал головой и поднялся.

   — Пойдём! — сказал он сыну, и Зыбата не узнал хорошо ему знакомого голоса отца.

   — Батюшка, родимый, что с тобой! — воскликнул Зыбата, кидаясь к отцу и с тревогою вглядываясь в его лицо.

   — Не знаю, поймёшь ли ты меня после всего того, что наговорил тебе этот старик христианин?

   — Пойму, отец, говори.

   — Так слушай, месть — священное дело!

   — Так ли?

   — Для меня так, и иначе и быть не может.

   — Пусть будет по-твоему, отец.

—. У меня есть заклятый враг...

Зыбата пылко воскликнул:

   — Прикажи мне рассчитаться с ним!

Прастен горько усмехнулся.

   — Эх, когда бы так, я и сам бы давно уже это сделал...

   — Что же тогда!

   — А то, что я жду его мести...

   — Кто же этот твой враг?

Но Прастен будто не слыхал вопроса.

   — Так и должно быть, — продолжал он, — так всегда и будет. Что может быть выше и слаще для человека, чем месть... О, какие это сладкие мгновения! Ты торжествуешь, а враг твой проклинает то время, когда он родился на свет... Ничто выше и слаще этого не может быть!

   — Отец! — воскликнул в ужасе Зыбата.

   — Нет, сын, — мрачно сказал, не глядя на Зыбату, Прастен, — месть — это справедливое священное возмездие... Если бы не было её, нельзя было бы жить, иначе тот, кто силён, неистовствовал бы над слабым; так и знай, Зыбата, и что бы тебе ни говорили христиане, не верь им. Месть необходима, ибо ею держится справедливость, и, боясь её, люди живут мирно.

Он пристально посмотрел на сына и потом, положив руки на его плечи, сказал:

   — Зыбата, слушай и пойми! Заклятый враг мой должен мне отомстить. Когда-то, ещё тогда, когда, ты не родился даже, я обидел его. Много лет прошло с тех пор, если бы я встретил врага, я убил бы его и был бы спокоен, но я не нахожу его, не знаю, где он, и постоянно жду и боюсь, что вот-вот он появится. Не за себя боюсь я, Зыбата, не за себя! Боюсь за тебя, потому что ею месть не может обрушиться на одного меня, но и тебе он будет мстить, дабы заставить меня терзаться! Он будет прав, сын, ибо я поступил с ним так же!