Девушка сильно расшибла колено и не могла сразу подняться. Она умоляюще взглянула на Яруху и жалобно промолвила:

   — О, не отдавай меня Вышате... Я буду твоей рабой, но... но не хочу быть в княжеском терему.

   — Знаю, знаю, моя ласточка, что ты не хочешь, да на это не моя воля...

В эту минуту появился Вышата, а за ним и другие всадники.

   — Бери свою добычу, — сказала Яруха Вышате.

   — А, красавица, — воскликнул он, — наконец-то ты попалась мне, моя пташечка... Будь же милостива, полюби меня, а уж я никому не выдам тебя, кроме Красного Солнышка. Ведь ты любишь греться на солнышке!.. Ну, он тебя и пригреет, и обласкает... Ты не думала сегодня быть счастливою, а счастье тебе само в руки далось... бери же его. Эй, молодцы!.. Берите её! — крикнул он и бросил Ярухе кошель с рубанцами.

Слуги Вышаты, схватив Зою, передали её ключнику, но в это время все лошади вдруг метнулись, а лошадь Вышаты взвилась на дыбы и, сбросив с себя седока, ускакала: на поляну шли два медведя, а позади них Якун.

   — Тю, их, тю, треклятых!.. — натравливал он медведей на челядь Вышаты; громко крича, они исчезли в лесу.

Вышата, видя, что его слуги убежали, бросился к лошади, которая, зацепившись поводом за кусты, стояла и дрожала от испуга.

В это время на опушке леса показались два человека; один из них бежал с обнажённым мечом, а за ним шёл старик с дубиной... Заметив Вышату, молодой витязь помчался за ним, но тот успел сесть на коня и скрылся в лесу.

Когда народ ушёл от избы Симеона, Руслав, не найдя Зои, побежал к Ярухе. По дороге Руславу встретился Олаф.

   — Стой, неразумный! — крикнул он, преграждая Руславу путь. — Куда бежишь?

   — Прочь с дороги! — крикнул Руслав, замахиваясь на него мечом. Олаф не испугался и схватил его за полы кафтана. Но Руслав, не сознавая, кто его останавливает, ударил его своим мечом плашмя по голове; тот упал, а Руслав побежал дальше.

Якун, нагнувшись над девушкой, приводил её в чувство.

   — Ах, вражий сын!.. Не подоспей я со своими мишками, не на радость бы тебе жить, моя горлинка... И красавица ж ты писаная... Небось, у него губа не дура... Ну, вспомнит же он меня, треклятый... Уж здорово я его попотчевал, да, жаль, маловато... Живо, коршун пучеглазый, поднялся да и тягу... А, это ты, родимый! — воскликнул он, увидев Руслава. — Ну, не будь моих друзей со мною, мне бы не справиться с вражьими сынами... Цыц, вы треклятые!.. — прикрикнул он на них; медведи начали лизать его скроенные из барсучьей шкуры сапоги.

В это время подошёл Симеон.

   — Дитятко моё родное! — воскликнул он. — Измучили тебя ироды, погубить хотели. — Он обнял её и начал целовать её.

Девушка начала приходить в себя и открыла глаза, затем, заплакав, обняла старика отца.

   — Успокойся, дитя моё... Теперь ты в безопасности; мы никому не дадим тебя... Посмотри, и Руслав здесь... — утешал её Симеон.

На большой луг, находившийся за Лысой горой, стекался народ; парни и девушки уже успели натаскать зелёных ветвей, пучков соломы, сырых дров, лучины и всё это сложить в костры. Сухие ветви и деревья не допускались для сожжения священных костров, как лишённые жизни. Везде вокруг высокого холма, на лугу и на опушке леса, виднелись женщины в повязках, молодые девушки в белых рубашках с зелёными венками на головах, парни в войлочных колпаках и с распахнутыми свитками на плечах, в полотняных штанах и рубашках. Всюду раздавались песни.

Каждое село раскладывало свой костёр на том самом месте, где горел он в прошлом году. Весь громаднейший луг был занят семьями, сидевшими по группам. Замужние женщины и старухи сидели подле горшков и мисок, наполненных мясом, хлебом и пирогами.

Наконец солнце начало склоняться к закату и повисло за горой над лесом. Парни и девушки с нетерпением посматривали на него и ждали, когда померкнут его последние лучи, тогда можно будет зажечь костры и начать хороводы.

И вот солнышко скрылось и вечер начал опускать на землю свою тёмную пелену, закрывая голубой свод неба, на котором мерцали звёзды. Теперь ждали появления князя, чтобы зажечь огни.

Но вскоре стало известно, что князю нездоровится и его не будет.

Парни начали тереть сухие кусочки дерева один об другой, чтобы добыть из них священный огонь; огонь этот потом, в продолжение года должен был гореть в домашнем очаге; его нельзя было выносить из избы и одалживать другому: это считалось оскорблением святости огня.

Вот уже задымились палочки в руках одного из парней, но вдруг все закричали:

   — А кто же зажжёт костры?..

Наконец остановились на двух девушках, с ними сидели женщина и три мужчины: двое молодых и третий старик, перед ними не было костра.

Несколько парней бросились к ним.

   — Что же у вас нет костра? — спросили они.

   — Мы только что пришли, — отвечали они, — и не успели собрать костёр.

   — Ну, коль вы пришли последними — вам и зажигать первый костёр, — сказали им. — Вот только спрячется огненный шар, так и зажигайте...

   — Не подобает нам, — тихо сказал Стемид, — зажигать огня в жертву языческим богам...

   — Что делать, — вздохнул Извой, — пока солнце взойдёт, роса глаза выест...

   — А по мне, — заметил Ероха, — чем бы ни тешиться, только бы не плакать... Девушки молодые... Пусть их попрыгают да попоют.

Девушки посмотрели на старика; тот одобрительно кивнул им головой, и они встали и пошли гулять. Светозора пошла с ними. Вслед им послышался голос старика:

   — Не заходите далеко... Ведь знаете, что на Купалу случается...

   — Да ведь я, тятенька, с ними, — отозвалась Светозора, — я глаз не спущу.

   — Ну, ты тоже смотри за собой, — проворчал старик и начал угощать Стемида и Извоя медком да бражкой.

Пылающие костры освещали тёмные своды небес, а на земле было светло, как днём. Зарево от костров обливало своим ярким светом прыгающих через огонь молодых парней; все прыгали так, чтобы не погасить лучину, и, перепрыгивая весело, говорили: «Купала». Так продолжалось всю ночь.

Но вот уже начинало светать: все садились вокруг костров, ели и пили. Старики болтали и пили мёд; под деревьями шептались уединённые парочки; девушки, взявшись за руки, водили хороводы; парни, набегая, разрывали цепь их рук, обнимали и целовали их.

Ероха со своими дочерьми и их сужеными под утро отправились домой. Проходя мимо костров, у которых попадались знакомые, старик останавливался, перекидывался несколькими словами. Точно так же остановился и Стемид у одного костра; Ероха тоже был знаком с этой семьёй. Они выпили по чарке вина да по кружке мёду, а между тем Извой и девушки ушли вперёд.

Идя по лесной тропинке, они весело болтали, в полной уверенности, что Ероха и Стемид идут сзади... Оксана время от времени подтрунивала над Светозорой, что она такая грустная. Вдруг впереди, в лесу, послышался лошадиный топот.

Извой и девушки остановились и затем спрятались в лесу. Спустя две-три минуты на тропинке показалось несколько всадников. Они проехали мимо, и все облегчённо вздохнули, как вдруг послышался голос Вышаты:

   — Бросай на них арканы и вяжи!..

После этого раздались крики:

   — Спасите, люди добрые, спасите!

Узнав по голосу отца и Стемида, девушки выбежали, но Извой силой остановил Светлану и заставил её лежать в кустах, а сам побежал на помощь... Однако не успел он сделать нескольких шагов, как увидел, что слуги Вышаты схватили Оксану и Светозору и ускакали, между тем как остальные набросили аркан на Извоя и связали его.

Таким образом, все оказались связанными, а между тем похитители были уже далеко. Напрасно они пытались освободить себя от верёвок.

Извой боялся позвать Светлану, думая, что, быть может, кто-нибудь из похитителей сторожит её. Но вот до его слуха донеслось из кустов рыдание Светланы; он наконец решил позвать её.

Услышав его голос, она прибежала к Извою и начала освобождать его от верёвок. Потом Извой освободил Epoxy и Стемида.