— Хоть попрощаться забегите, — вышла в сени бабка Миланья. — Я б вам молочка на дорожку…

— Попробуем, если что. Но если что, не обижайтесь.

— Ой ты, Боже мой! — отмахнулась бабка. — Обижаться не станем. Выучили, чай, ваши порядки.

Выйдя за калитку, офицеры направились по улице в центр деревни, где располагалась комендатура. По легенде они прибыли из запасного офицерского полка и ждали распределения в свою новую часть. В принципе, за четыре дня пребывания в Новосерповке их уже пора бы было и распределить, но Управление кадров штаба 29–го корпуса с ними не спешило. Начальника Управления поставили в известность, что несколько прибывших офицеров — жандармы и грушники.

Штаб корпуса размещался на отшибе Новосерповки, его охраняла комендантская рота. Группа Кочевника, над которой он взял личное руководство, делала своё дело за периметром деревни. Помимо трёх жандармских офицеров, в группу входил подпоручик Ершов с которым Масканин учился на спецкурсе. Группа ротмистра Обдорцева вела наблюдение внутри Новосерповки, Масканин и Торгаев на время операции подчинялись ему. Сам Обдорцев, насколько просёк его Масканин, был матёрым оперативником, способным заткнуть за пояс практически любого диверса. Его офицеры были ему подстать — опыта набирались с самого начала войны. Все в группе ходили в армейской полевухе, ротмистра на пехотный лад называли капитаном.

— Ничего не чувствуешь? — вдруг спросил Торгаев, когда мимо проехал грузовик с солдатами.

— Не знаю, Стёп, разве что собаки как–то лениво сегодня побрехивают. И вроде дышится по странному тяжело.

— Не нравится мне, Макс, сегодняшнее утро… Будто что–то давит…

Максим пожал плечами, не зная что думать: то ли усталость накопилась за четыре дня то беготни, то лежания на чердаках сараев и две бессонные ночи, то ли чувство опасности играет тревогу.

Под комендатуру было отведено здание клуба. Получив сегодняшние штампики у дежурного — уже пятые по счёту по прибытию в Новосерповку, Масканин и Торгаев прошли в кабинет с табличкой «заведующий хозяйством», который Обдорцеву предоставил комендант. Так подгадалось, что комендант был в недавнем прошлом жандармом–оперативником пока не получил тяжёлого ранения. Он легко сошёлся с ротмистром и помогал чем мог, пребывая в уверенности, что Обдорцев и его люди в Новосерповке проездом.

— Явились, — усмехнулся командир группы, отхлёбывая чай из кружки. — Горазды ж вы спать.

Торгаев глянул на часы: 6:52 и удивлённо хмыкнул.

— Ладно, шучу, — сказал Обдорцев. — Чаю хотите?

— Эт можно, — кивнул Масканин, усаживаясь вслед за товарищем на стул.

— Кипяток в чайнике, заварка и сахар на подоконнике.

— Тебе с сахаром? — спросил у Максима Торгаев.

— Ну, давай с сахаром.

Пока тот делал чай, Обдорцев медленно прихлёбывал, задумчиво уставившись в одну точку. Когда две парующие кружки стали на стол, он успел допить и спросил:

— По дороге сюда ничего не заметили?

Масканин промолчал, а Торгаев пожал плечами и выдал:

— Гнетуха какая–то…

После его слов секунд на пять наступила пауза.

— Гнетуха, говоришь? — справился ротмистр. — А ты, Макс, что скажешь?

— Не знаю даже… — Масканин сделал глоток и подул в кружку. — Тут «чисто».

— Это понятно, что тут «чисто», — Обдорцев посмотрел на Торгаева. — Значит, гнетуха?

— Да всё вроде как обычно, — ответил тот. — Только в воздухе словно что–то такое разлито… Не знаю как и объяснить–то. Просто чую.

— Хреново, Стёпа, хреново, — насупился ротмистр. — Выходит, что что–то есть, но что именно — неизвестно. Нда, хорошенькое начало, нечего сказать…

— Начало? — спросил Масканин.

— Ага, оно самое, господа. Генерал Веретенников приезжает сегодня.

Масканин потёр подбородок, а Торгаев, глотнув и обжёгшись, отставил на время кружку.

— Хотел бы я сказать что–то определённое про свою чуйку, — тихо почти прошептал он, — но… ничего определённого пока сказать не могу.

— Значит, — подытожил ротмистр, — будем исходить из того, что противник уже в деревне.

— Интересно, каким это образом он здесь очутился? — засомневался Масканин. — Да и внешняя группа его, получается, прохлопала.

— И мы тоже, получается, прохлопали, — поддержал Торгаев.

— Вот то–то, — согласился Обдорцев, — прохлопали. Обижайтесь на меня или не обижайтесь, но пока что все ваши хвалёные штучки–дрючки что мёртвому припарка. Нравится вам это или нет, но я предпочитаю исходить из самого чёрного варианта.

— Ну хорошо, — бросил Масканин, — допустим, диверсы уже в деревне…

— По–тихому прошерстить всех прибывших ночью? — предугадал его мысль ротмистр. — К сожалению, не получится. Себя раскрывать мы не в праве, а без помощи хотя бы комендатуры за полдня не успеем. Да вы и сами понимаете, что нельзя нам сейчас раньше времени вспугнуть «их».

— Тогда, что? — спросил Торгаев.

— Я свяжусь с полковником Семёновым. А вы покамест с моими ребятами по обычной схеме работайте в деревне.

Он встал и надел фуражку. Уже у двери приостановился и сказал:

— Покумекайте пока вдвоём, но сильно тут не рассиживайтесь. Чай по три круга гонять некогда.

Генеральская колонна въезжала в Новосерповку по северо–западной дороге. В голове и хвосте шли БТРы, в центре грузовик со взводом автоматчиков и две легковушки с командующим и его «свитой». Охрана, в общем–то, серьёзная, особенно если учесть, что первыми в деревню въехали мотоциклисты с пулемётными колясками, а маршрут колонны пролегал по рокадам, изобилующим блокпостами, имеющими радиосвязь с ближайшими гарнизонами из частей армейских и фронтовых резервов.

Вдоль улиц, по периметру деревни и вокруг штаба 29–го корпуса было выставлено оцепление из бойцов комендантской роты и проходивших через Новосерповку маршевых подразделений. Казалось, при такой насыщенной охране любая попытка налёта заведомо обречена на провал. Но Масканин не был в этом так уверен. Как не были в этом уверены и Торгаев, и ротмистр Обдорцев и его оперативники. Само предположение, что враг уже здесь внутри попахивало паранойей и будь это известно наверняка, Обдорцева и Семёнова впоследствии ждал бы начальственный разнос с неотвратимым «террором» высокой инстанции. Командиры групп это прекрасно сознавали, но тем не менее по своим каналам связи доложили наверх собственные нелицеприятные для них предположения. Жандармское и грушное начальство с разносом решило повременить и пообещало выслать помощь.

Встречали генерал–фельдмаршала Веретенникова, по большому счёту, обыденно: штабные и командир корпуса построились у крыльца, последовал короткий доклад, рукопожатия — и все гурьбой потянулись в здание. Всю картину Масканину пересказал Торгаев, наблюдавший её с чердака дома старосты. А сам Масканин в это время обходил прилегающие дворы в паре с поручиком–оперативником Опёнышевым, который под видом формальной проверки пытался ставить себя на место противника и искал удобные для засады и наблюдения позиции. Как водится, хозяева уверяли, что никого постороннего у них в доме и во дворе нет, на что он вежливо улыбался, просил показать документы и, внешне беспечно, но на самом деле дотошно проверял дома, сараи, погреба и чердаки. Проверял вместе с ним и Максим, обращая особое внимание на все те мелочи, которые поручик отмечал как могущие быть подозрительными. Заодно Максим подмечал, что Опёнышев при всей его вежливости и обходительности мог при малейшей угрозе не задумываясь применить оружие.

— Слушай, Жень, — не удержался Масканин после одной из таких проверок, — там ведь одни бабы были да старик расслабленный.

Закрываясь от ветра, поручик сложил руки домиком и закурил, глубоко затянувшись.

— Так я по–человечески с ними, — сказал он, выпуская дым. — Ты сам видел…

— Я не про то, — скривил губы Максим.

На это Опёнышев цыкнул языком и с усмешкой шмыгнул носом.

— Знаешь, с такими как ты поначалу всегда беда выходит. Тут тебе не передовая. Это на фронте враг одет в чужую форму и говорит на чужом языке. А здесь враг многолик. Возраст и пол — это вовсе не показатели. Враг может досконально знать твой язык, он может выглядеть немощным с виду стариком или подростком. Да, чёрт возьми! Ты же, кажись, в нашем деле не настолько зелёный, сам должен понимать. Верно?