Бронекоробки откатываются назад, танки, которых из роты всего пять осталось, пятятся задом. Ну вот, кажется, и всё. Вторая атака отбита. Отбита здесь, на центральном фасе. У соседей ещё горячо. Особенно у батальона ХВБ, который велгонцы опять пытаются обойти с фланга. Похоже там очень горячо, полковник Тоценко ввёл свой последний козырь. У позиций соседей загрохотало. Загрохотало просто жутко. Это дала первый залп батарея РСЗО "Вьюг".

Четыре пулемёта и пятнадцать человек в строю. Многих теперь не досчитаться. Армякову перебинтовали обе ноги, свою штучную снайперку он даже раненым из рук не выпустил, а тяжёлой "Унгурке" осколок камня ствол погнул слегка — уже не постреляешь. Выбыл тяжелораненный подпоручик Брусов, его "Громобой" разбит, как и все пулемёты; его отделение перестало существовать, кто убит, кто ранен. Сенников из 18–й авиадивизии убит. Патронов пока хватает, винтовочных гранат израсходовали примерно половину, сержант Федотов большим мастером по их части оказался — набрасывает точно в цель. Раненых после боя оттащили в чудом уцелевший блиндаж, с которого даже маскировку почти не сорвало. Комбат не обещал подкреплений, да у него их и нет. В небе только что затихла собачья свалка, истребители рвали друг друга, отсекая от подопечных штурмовиков. Горели все: и истребители, и штурмовики, небо наполнилось парашютами. Неудачливого велгонца ветром занесло к окопам пулемётчиков. Пилота взяли в плен, он был ранен и сопротивления не оказал. К траншеям в это время подкатили грузовики, присланные комбатом за ранеными. По машинам открыла огонь велгонская артиллерия, впрочем огонь был вялый, беспокоящий, от него только раненых добавилось. Подъезжал грузовичок и к масканинцам, в "Норд" погрузили всех раненых и на душе сразу легче стало. Нашлось место и для пленного, которого добротно связали, чтоб не учудил чего.

Затишье длилось недолго. Сперва обозначился далёкий равномерный гул.

На высоте сотни метров к траншеям приблежались четыре тёмные точки штурмовых вертолётов "Центурион". Бронированные, сволочи. С защитой кабины и двигателя, с дополнительно навешанными бронелистами. В бинокль без труда различались их хищно опущенные к земле носы. Масканин сплюнул, шепча проклятия с матами. До сего дня он только раз попадал под эти "мясорубки", случалось в лесных боях от десантно–транспортных "Корсаров" бедствия терпеть, но там хоть деревья спасали и болота. Видимо, велгонцам этот Лютенбург позарез нужен, раз "Центурионы" в бой бросили. И где–то под размазанной кромкой низкой облачности должны дежурить истребители прикрытия.

И точно! Только–только потянулись дымные следы 90–мм эрэрсов "Центурионов", как к вертолётам бросилась пятёрка Хем-108 союзников. А сверху на перехватчики ХВБ устремились велгонские истребители, накрепко связав их боем.

Израненная земля начала вспухать частыми взрывами, накрывшими траншеи сводного батальона. Долбили "Центурионы" и 20–мм пушками, ракет же они несли по десятку на держалях на каждой из двух балок. А потом земля вздрогнула и Масканин провалился во мрак беспамятства.

…Он очнулся с дикой головной болью, присыпанный землёй, с противогазом на голове. Кто–то заботливо нацепил ему резиновую маску. Стёкла запотели, но кое–что кое–как видно. Поручик пошевелил конечностями, вроде всё цело. Уже хорошо. И тут вернулся слух.

Вокруг грохотал бой. Он лежал в полузасыпанном окопе, рядом — никого. По звуку — где–то близко лупил КПВО. Пузиков? Может и он, если цел. Полуприсев, Масканин острожно огляделся. Над позициями пулемётной команды ветер рвал клочья мутно–серого дыма. Значит, химснарядами сюда били. Это нередкость, на войне обе стороны их применяют.

Странно, бинокль цел. Поручик приладил оптику к стеклу противогаза и, превозмогая себя, около минуты пытался разобрать картину боя. В голове всё ещё шумело да и болела она, мысли как полудохлые клячи. Соображать надо быстро, но котелок почти не варит. Аж тошно. Среди дымов коптящей техники показалась странная коробка с просто невообразимыми очертаниями. Было в ней нечто не правильное, чудовищное. Невероятных размеров двухорудийный танк медленно пёр на траншеи со скоростью пешехода. Память услужливо подсказала, что это "Броненосец". Невероятно, просто… Устаревший сверхтяжёлый танк, которых в самом начале войны не более сотни у велгонцев оставалось. Считалось, они все давно выбиты или брошены сломанными. А тут на–те! Одно из этих чудовищ прёт в атаку, без страха подставляя снарядам 200–мм лобовую броню, да и бортовую в 160–мм он тоже не опасался подставить. 140–милиметровая башенная пушка просто гасила в упор всё, что замечали башнёры, вдобавок в секции правого борта стреляла четырёхдюймовка, плюс два курсовых 14–мм МДМ и зенитный "Вурд". Удивляло, что при его массе, габаритах и вооружении экипаж всего восемь человек.

Чуть позже Масканин заметил ещё два "Броненосца".

Слева и очень близко шарахнул снаряд, голос станкача стих. Или просто виной всему звенящий гул в ушах. Возможно, КПВО ещё цел, а возможно, это был последний пулемёт на позициях. В глазах Масканина помутилось, их жгло, словно перец попал. Его вырвало прямо в противогаз. К счастью, одной лишь желчью. Он не стал срывать резиновую маску, не настолько ополоумел ещё, не смотря на контузию. Только очертания предметов расплываются…

Двойные "шахматные" катки на широкой гусенице. "Броненосец" переваливает через окоп. Замёрзшие пальцы нащупывают дырку в фильтре противогаза, он не смог вдохнуть — душила бессильная злость на проклятый осколок и контузию… Неясный силуэт в чужой шинели. Велгонский сапог, опускающийся на лицо…

База "Пустошь-3". Лето 153 г. э. с.

Вопреки всем ожиданиям, этот вечер не грозил выдаться скучным. Не придётся больше бесцельно слоняться по базе или от нечего делать валяться на койке в кубрике, как это было все последние вечера. Максим был бодр и свеж, поэтому приглашение заглянуть в гости к главе экспедиции он воспринял с радостью. Это было именно приглашение и именно в гости. То есть, предполагалось, что он может и отказаться. Естественно, отказываться он не собирался, коль долгожданная возможность разнообразить своё свободное время сама плыла в руки. До сего момента его как–то и не спрашивали, а хотелось ли ему целую декаду проводить взаперти в медизоляторе, просто взяли и поместили туда, ничего не объясняя. Это потом всё объяснили, когда выпустили. А после не спрашивали его согласия, когда подвергали каким–то поначалу непонятным исследованиям с использованием странной аппаратуры. "Так надо", — говорили ему. Наконец, когда его поселили в отдельный кубрик в жилом блоке, оказалось, что и с Михалычем он не может толком пообщаться — того часто и надолго куда–то уводили.

— Я который день на уколах, — пожаловался крепыш после приветствия и обмена "как поживаешь?", когда они случайно пересеклись в коридорах. — Весь зад мне искололи. Теперь и присесть не могу.

Так что, в последние дни Масканин был предоставлен самому себе и всё больше хандрил. И скучал. Правда был в этом и положительный момент — каждый раз, когда он маялся скукой лёжа на койке, изнывая от ничегонеделанья, к нему сперва понемногу, а потом подобно снежному кому стала возвращаться память. Обрывками и несвязанными образами. Но и это уже что–то! Длинные дни тянулись один за другими, и вот однажды посреди ночи он догадался как подобрать ключик к собственному прошлому. От мысли об очередной процедуре ментоскопирования становилось тошно, но уж лучше так — по своей воле и по своей подсказанной чутьём методике.

Штурм Тарны. Память стала открываться начиная с него.

И вот всё позади. Он испытал во истину немалое облегчение. Ещё в лагере, с той поры как он "очнулся", его терзали неясные сомнения. Не понимал он, как мог в плен попасть. Ведь сдача в плен означала потерю чести и тогда как жить дальше? Сдаться — неслыханный поступок, перечёркивающий весь воинский путь. Другое дело попасть в плен раненым и бессознательным, тогда и сраму нет. И вот развеялись, наконец, глодавшие сомнения. Вспомнился тот трижды проклятый бой под Лютенбургом в тот морозный январский день. Вспомнился во всех красках и подробностях. Встал перед глазами расплавленный от горячих гильз и прогоревшего ствола пулемёта снег. И бессильная злость оттого, что пробита стальная оболочка фильтра противогаза, глаза давно жжёт и почти ничего не видно, а воздуха в лёгких почти не осталось…