— Alia jacta est! Жребий брошен, господа! В этом виде я решил явиться на ужин, чтобы одушевить наших товарищей. Другая одежда в этих узлах со мной прибудет. Перед отбытием к его величеству я быстро переоденусь, прикрою голову пуклями с косой, а тело — прусским кафтаном. И надеюсь, что это будет в последний раз.

— Выдумка недурна, — сказал князь Волконский. — Ничто так не раздражает нашу военную молодежь, как запрещение одеваться по моде. Якобинский наряд ваш, князь, будет для всех осязательным предуказанием тех благих следствий, которые принесет освобождение отечества от тирана.

В этот вечер заговорщики сначала разбились на небольшие кружки, собравшись для предварительного совещания у командиров своих полков. В начале одиннадцатого все соединились вместе на квартире генерала Талызина.

Генералы, полковники и офицеры были в полном мундире, в шарфах и орденах. Все ожидали прибытия самого хозяина, Зубовых и Палена. В большой зале толпа слуг Суетилась около приготовленных столов. Другая толпа слуг разносила между собравшимися в гостиных закуски, водку и даже пунш, что сразу подняло настроение. Шли громкие разговоры, и никто не стеснялся входивших и выходивших служителей.

Вдруг вошли Талызин, Пален, Бенигсен, а за ними в якобинском своем наряде, не снимая круглой шляпы, с колодой карт в руке, князь Платон Зубов.

Оглушительные аплодисменты встретили князя.

— Освобождение! Освобождение! — закричали все в восторге.

Князь Зубов подошел к столу и, распечатав колоду, предложил прометать «на счастье».

Банк был игрой, строго запрещенной вместе с другими азартными играми нарочитыми указами императора.

Достав из кармана огромный шелковый кошелек, князь Зубов позвонил золотом, которым он был наполнен, и бросил его на стол.

Многие со смехом вытащили тоже увесистые кошельки и, звоня золотом, подошли к столу и поставили карты «на счастье».

Князь Зубов прометал несколько.

— Господин военный губернатор! — крикнул кто-то. — Что же вы не арестуете князя за его якобинский наряд и упражнение в запрещенной игре?

— Довольно дурачества, господа, — сказал строго Пален. — Вспомните, какие опасности сопряжены с нашим предприятием и как страдает отечество.

Князь Зубов бросил карты. Все направились к накрытым столам. Сейчас же запенилось в бокалах шампанское. Но за стол не садились, а стояли вокруг, закусывая холодными блюдами.

— Господа, — сказал князь Зубов, — роковой час наступил! Еще раз я обращаюсь к вашему патриотизму. Настоящее бедственное положение отечества грозит гибелью государству. Самовластие императора Павла губит Россию. Его кровожадное бешенство угрожает тысячам безвинных жертв, беззащитных от его произвола и прихоти. Есть одно средство предотвратить еще большие несчастия, это — принудить Павла отречься от трона. Сам наследник престола признает необходимой эту решительную меру. Поднимаю бокал за успех нашего предприятия! Долой тирана!

— Долой тирана! — поднимая и осушая бокалы, закричали все. — Освобождение! Освобождение!

— Освобождение и конституция! — кричали другие.

— Республика! — ломающимся голосом крикнул молоденький кавалергард.

— Господа, я слышу здесь требование изменения формы правления, — начал опять князь Зубов. — О сем предмете точно должно подумать, ибо одна перемена правителя еще не обеспечивает отечество от будущих злоупотреблений самовластия. Все мы возлагаем наши надежды на прекрасное сердце Александра. Но он сам ненавидит самовластие. Господа, о сем предмете я немало думал и брал нарочно у генерала Клингера сочинение Делолма об английской конституции. Совещался со многими государственными мужами на сей предмет. И ясно оказалось, что конституция нам потребна, с нашими нравами соображенная. И при народном невежестве, кажется мне, надобно на первое время ограничить самовластие твердыми аристократическими институциями. В кармане у меня лежит бумага, план таковых излагающая. Предлагаю я установить политическую свободу, сначала для одного дворянства, в учреждении верховного сената, которого часть несменяемых членов — inamovibles, — пояснил Зубов французским термином, — назначалась бы от короны, а большинство состояло бы из избранных дворянством от своего сословия лиц. Под сенатом, в иерархической постепенности, были бы дворянские собрания, как губернские, так и уездные. Сенат был бы облечен полною властью законодательной, императорам оставалась бы исполнительная власть с правом утверждать обсужденные и принятые сенатом законы и обнародовать их. Сия конституция великую пользу принесет отечеству. И, полагаю, Александр ее с охотой сегодня же подпишет.

— Превосходно! Конституция! Конституция! Взять с Александра запись! Ограничить самовластие, непременно ограничить! Это позор Европы! — закричали заговорщики.

— Vive la republique et senatus consultus! — кричал мальчишеским, петушиным голосом кавалергардский подпоручик.

— Не могу с сим предложением согласиться, — вдруг громко и важно сказал генерал Талызин: — Аристократические институции кажутся мне еще худшим злом, нежели самодержавная власть; олигархия поведет наше отечество к распадению, подобно Польше.

— Мы должны освободить и Польшу! — крикнул вдруг капитан Шеншин. — Мы должны дать особую конституцию Польше с Литвой и Белоруссией!

— Верно! Верно! — подхватило несколько голосов. — Мы должны искупить нашу вину перед поляками! Золотая свобода! Золотая свобода!

— Прежде освободим от тирана свое отечество, а Польша и подождать может! — закричали другие.

— Мне кажется, — вдруг на дурном русском языке заявил Преображенского полка штабс-капитан барон Розен, — что и герцогство Курляндское должно иметь особливую от имперской конституцию!

Но Пален метнул в его сторону злобный взгляд, и Розен умолк, поперхнувшись шампанским.

— Выслушайте меня, господа! — возвысил голос Талызин. — Отечество требует низложения тирана, болезненное воспаление рассудка которого стало кровожадным. Сын Екатерины, презря светлые начала сей властительницы, господствует всеобщим ужасом, не как монарх законный, но яко узурпатор. Он казнит без вины, награждает без заслуг, отнял стыд у казни, у награды прелесть. Он умертвил в наших полках благородный дух воинский под предлогом искоренения некоторых злоупотреблений, подлинно вкравшихся, и заменил его духом капральства. Героев, приученных к победам Румянцевым, Суворовым, учил маршировать. Презирая душу, уважает пукли, косы, воротники да шляпы. Он питается желчью зла и вымышляет ежедневно способы ужасать людей. Довольно! Терпеть больше мы не можем, не хотим, не смеем. Отечество нас призывает! Сегодня, сейчас он будет низложен!

— Долой тирана! — единодушно закричали все заговорщики.

— Павел будет низложен, — продолжал Талызин, когда волнение утихло. — Престол занимает Александр. Надо ли вязать его волю аристократическими институциями? Сенатом дворян? Никогда! Вместо одного тирана мы увидим многих, к тому же между собой враждующих. Дворянский сенат принесет интересы отечества в жертву сословным дворянским интересам. Отечество не того ожидает от Александра. Он должен освободить от оков миллионы несчастных, под властью жестоких господ изнывающих, лишенных прав человека и гражданина, крепостных людей! Вы хотите низложения тирана в Михайловском замке. Но в каждой господской усадьбе сидит тиран и узурпатор, безбожно властительствуя нередко один над тысячами своих братьев и в наложницы себе принуждает зверски жен чужих и невинных дев. Сие зло прекратить должно. Сих тиранов ниспровергнуть. А дворянская конституция и дворянский сенат лишь закрепят это зло и поругание человечества.

Натянутое молчание было ответом Талызину. Старшие пожимали плечами и улыбались. Младшие устремляли взор на старших, чтобы принять их мнение. Раздались ворчливые вполголоса замечания:

— Далеко хватил! Дворянин идет против своей же братии — дворян! Не все подданных своих тиранят! Объяви им волю, они завтра же всех господ перережут! Особливо дворовая челядь! У каждого за голенищем нож! Вспомнил бы Пугачева!