— Но, государь, я знаю это скверное зеркало… Оно одно в замке искажает отражение. На самом деле лицо ваше таково же, как и всегда.

— Ты добрый, честный слуга, Муханов! Но у тебя нет чутья. Посмотри на Шпица! Какими печальными глазами он на нас смотрит? Шпиц, ты понимаешь, что грозит твоему хозяину? Да?

Маленькая, белая, любимая собачка императора Шпиц, жалобно заскулив, подошла к двери и стала царапать ее.

— Вот и Шпиц захотел гулять! Идем, Муханов! Прикажи подать лошадей. Сейчас, прадедушка, сейчас! — кивая в окно головой монументу, говорил в странном возбуждении Павел.

Так как выезд императора был incognito, лошадей подали к маленькой двери. От нее узкая потайная лестница вела прямо в покой, смежный с прихожей перед кабинетом-спальней императора. Флигель-адъютант Аргамаков не должен был сопровождать государя, но лишь распорядиться спуском мостика, собственно пешеходного, но по которому можно было проехать и всадникам, следуя друг за другом гуськом, в Летний сад.

Луна поднялась настолько высоко, что пелена тумана, окутывавшая город, захватывала ее лик лишь редкими, взволнованными порывистым ветром волокнами. Облачные клубы, наполнявшие небо, в эту минуту не закрывали светила и проходили выше его, благодаря чему в аллеях под старыми липами и кленами Летнего сада разлилось сияние и от стволов легли густые черные тени. В то же время туман двигался волнами от Невы, цепляясь за стволы и купы кустов, и затем молочным морем окружал красноватую с освещенных сторон груду камней Михайловского замка. Казалось, толпы призраков шли на приступ мрачной крепости. Император шагом ехал по аллее. Рядом с ним Муханов. Один из берейторов ехал впереди, а другой — сзади, оба на таком расстоянии, чтобы им было невозможно слышать беседу государя с его спутником. Шаг лошадей звонко отдавался на мерзлом грунте. Множество ворон и галок обычно ночевало в саду на деревьях. Встревоженные, птицы стали с шумом подниматься и с криком носиться над вершинами. Затем они успокоились и вновь посели на ветки, с которых звонко падали капли скопившейся влаги. В насыщенном испарениями воздухе было разлито что-то нездоровое, раздражающее и расслабляющее. Фантастическая обстановка, странное смещение света и теней, голые, черные скелеты деревьев, волны тумана, проходившего на лунном сиянии полупрозрачными призраками, а дальше молочным морем заволакивавшего Марсово поле и все пространство вокруг замка, сам этот замок — все настраивало воображение на необыкновенное. Павел вдруг остановил свою лошадь и, обернувшись к шталмейстеру Муханову, сказал сильно взволнованным голосом:

— Мне показалось, что я задыхаюсь, и у меня не хватает воздуха, чтобы дышать. Я чувствовал, что умираю…

— Государь, это, вероятно, действие оттепели, — отвечал Муханов. — Я уже имел смелость докладывать вашему величеству, что время для прогулки выбрано неудачно.

— Неудачно? — переспросил Павел.

— Вредные испарения наполняют воздух и могут породить воспалительное состояние внутренних жидкостей организма. В такие часы лучше укрываться от стихий в теплом, хорошо протопленном: помещении.

— Я задыхался, — сипло повторил Павел. — Мне не хватало воздуха. Разве они хотят задушить меня? Разве они хотят задушить меня? — дико косясь на левую от себя сторону, повторял император, обычно желто-бледное лицо которого, искаженное судорогой, при фантастическом лунном освещении казалось меловым.

— Государь, вернемся в замок, — просил встревоженный Муханов.

— Нет, Муханов, нет! Ты честный человек! Ты верный слуга! Но ты простодушен. Ты не знаешь, что небо, земля и самый ад принимают участие в судьбах нас, царей! О, ты не знаешь всего ужаса, который окружает нас, царей! Они хотят меня задушить. Но об этом лучше знает и скажет мне странный спутник наш слева.

— Слева от вас тень, государь, — сказал Муханов. — Что же она вам может сказать?

— Тень! — вскричал император, хватая руку Муханова. — Ты видишь тень?

— Я вижу тень, падающую от вас и вашей лошади на обледенелый скат засыпанной снегом живой изгороди, и больше ничего. Об этой тени я и говорю.

— А! об этой тени? А больше ты ничего не видишь?

— Ничего, государь.

— И ты не слышишь тяжкой поступи его коня, как будто камень ударяется о камень?

— О чем вы говорите, государь? Я не понимаю вас! — изумился шталмейстер.

— Говорю тебе, Муханов, мы имеем странного спутника!

— Какого спутника? — опять спросил Муханов.

— Вот того, который едет у меня слева и который, как мне кажется, производит достаточный шум.

Муханов в изумлении раскрывал глаза и уверял государя, что никого нет с левой стороны.

— Как? Ты не видишь высокого и худого человека, завернутого в плащ, вроде испанского, и в военной, надвинутой на глаза шляпе, едущего на вороном коне с левой стороны вот между этой грудой обледенелого снега, сброшенного с аллеи, и мною?

— Ваше величество сами соприкасаетесь со снежной стеной аллеи, и нет места для другого всадника между вами и ею.

— Действительно, я чувствую снег, я его касаюсь, — протянув руку и пощупав обледенелый скат, сказал Павел. — Но все-таки клянусь спасением моей души и всем священным на земле и на небе, что странный спутник наш тут и продолжает ехать со мною в ногу. И шаги его коня по-прежнему издают звук, подобный удару молота. Посмотри! Шпиц поднял шерсть на спине, визжит и жмется к ногам моего коня! Посмотри, вороны вновь стали подниматься с деревьев, метаться и каркать! О, каким ледяным дыханием веет от него! Дрожь охватывает меня всего! Как только мы сели на коней у замка, он с грохотом, марш-маршем, выехал из-за угла, проскакал по спущенному мостику, так что он весь заходил, прогнулся и завизжал во всех склепах! Неужели ты и тогда ничего не видел и не слышал. Муханов?

— Ничего подобного, государь. Я слышал только грохот цепей при спускании мостика и, кроме того, с крыши замка и в водосточной трубе обрушился подтаявший лед капели с обычным в таком случае шумом. Лунный свет и движение тумана обманывают зрение ваше, а воспаленные зловредными испарениями жидкости вашего организма способствуют появлению фантастических образов в воображении вашего величества.

Император не отвечал ни слова. Они ехали несколько времени молча. Император все внимательно вглядывался в левую сторону. Он видел странного спутника так явственно, что мог рассмотреть каждую складку его плаща. Из-под шляпы видения сверкнул на него невыразимо блестящий взгляд.

— Ах, — сказал император Муханову, — я не могу передать что я чувствую!

Император дрожал, но не от страха, а от холода. Какое-то странное чувство постепенно охватывало его и проникало в сердце. Кровь застывала в его жилах. Вдруг глухой, строгий и скорбный, но хорошо знакомый государю голос раздался из-под плаща, закрывающего рот видения, и назвал его по имени.

— Павел!

— Это ты опять? — отвечал император. — Что тебе нужно?

— Павел! — повторило видение.

На этот раз голос имел ласковый, но еще более грустный оттенок. Таинственный всадник остановился. Император сделал то же.

Видение опустило руку с плащом, закрывавшим его лицо. Император невольно отодвинулся, увидел орлиный взор, смуглый лоб и строгую скорбь уст своего прадеда Петра Великого.

— Павел! Бедный Павел! Бедный император! — плачевно повторяло видение. — Я говорил тебе, что ты меня снова увидишь, и исполнил свое обещание. Бедный Павел! Вспомни, чего я желал от тебя? Я желал, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты не останешься в нем долго. Я говорил тебе, чтобы ты жил согласно велениям чести и правды, если желаешь умереть спокойно. Я говорил тебе: не презирай укоров совести — это злейшая мука для великой души. Павел, бедный, бедный Павел! Дни и часы твои сочтены.

— Слышишь? — спросил император Муханова.

— Ничего, государь, не слышу. А вы?

— Отъезжай в сторону, Муханов. Небом или адом послан мне опять этот странный спутник, я буду говорить с ним, святое помазание охранит меня. Но ты, Муханов; простой подданный, если не можешь видеть и слышать, что открыто моим глазам и моему слуху, не должен слышать и того, что я буду здесь говорить. Отъезжай к берейтору и жди моего знака.